***
Едва Ростопчин прикрыл глаза, как исчезла стеклянная кровать с шелковыми подушками и простынями, растворился плоский потолок, расписанный в духе Сикстинской капеллы, чьи фрески от пристального взгляда приобретали силу движения. Пропала и спальня с резным секретером, и распахнутым в увядающий сад арочным венецианским окном.
Мир становился зыбким, переворачивающимся вокруг неизвестно откуда возникающих декораций, пока генерал-губернатор явственно не увидел себя вышагивающим по коридору в шитом золотом парадном мундире при орденской звезде и шпаге.
Цок, цок, цок… - отбивают каблуки по зеркальному паркету. Дзинь, дзинь, дзинь… - вторят им сияющие шпоры. Так идет он важно, любуется собой, заглядываясь в развешанные по стенам зеркала.
"Хорош, подлец!", - не без гордости вспоминает слова покойного императора, с достоинством кивая каждому встречному своему отражению.
В славном расположении духа подходит генерал-губернатор к двери, огромной, украшенной раззолоченными аллегорическими барельефами и печатями, которые венчает строгая, почти аскетическая надпись на латыни.
"Что за черт? Никак не разберу ни слова!.."
Переворачивающийся мир кружит голову и дурачит глаза, словно издеваясь над высокомерным величием генерал-губернатора. Едва Ростопчин пытался разобрать надпись по буквам, как они тут же складываются иначе, образуя из прежних слов анаграммы.
Наконец, утомленный бесконечной погоней за буквами и довольствуясь одним ухваченным словом "cras", что означало "в будущем" или "завтра", Ростопчин не церемонясь толкает дверь.
- Федор Васильевич! – Послышалось из-за приоткрывшейся двери, - вот это я понимаю сюрприз! А, признаться начистоту, завтра вас поджидал! Не изволите ли по такому случаю раскатать партию карамболя? Я мигом распоряжусь!
Не успел Ростопчин выказать удивления, как из-за открывавшейся двери голос принялся рапортовать:
- Все, все готово, драгоценнейший Федор Васильевич! Все устроено в лучшем виде: сукно расстелено, шары уложены, кии расчехлены и натерты мелом!
Дверь распахнулась, и генерал-губернатор ввалился в низкую и довольно тесную бильярдную залу, густой сумрак которой разгоняли зажженные вокруг стола канделябры в человеческий пояс. Возле безлузового карамбольного стола стоял сухенький старикашка в заношенном камзоле, некогда белых, а теперь затертых до бурого цвета чулках и стоптанных ботинках с большими серебряными пряжками.
- Граф Яков Вилимович Брюс, - не дожидаясь ненужных расспросов, представился старик и торопливо поправил съехавшие с головы букли. - Весь к вашим услугам!
"Хорош фокус...", - опешивший генерал-губернатор присел, но, совладав с волнением, изобразил глубокий поклон. Странная мысль промелькнула в его голове: "Хотя лицом и восковат, но совсем не плох для покойничка!"
Федор Васильевич попытался развить мысль дальше и понять, где оказался, и что означает происходящее с ним действо. Но едва первые мысли осенили голову графа, как в этот момент мир снова перевернулся и все ненужные сомнения Ростопчина исчезли сами собой. Теперь происходящее выглядело вполне естественно, и даже предложение мертвого Брюса сыграть в карамболь казалось вполне приемлемым.
- Ну-с, батюшка, будет сопли жевать, - Брюс поманил генерал-губернатора узловатым восковым пальцем, - не пора ли открыть партию?
- С превеликим удовольствием, - патетически воскликнул Ростопчин и совершенно не к месту лихо щелкнул каблуками. – Раскатаем французскую трехшаровую!
Федор Васильевич ловко подхватил кий, приложился к столу, прицелился и аккуратно зарядил по битку.
- Каков карамболь! – восторженно завопил Брюс, между делом набивающий ноздрю табаком. – Восхитительно! Превосходно!
Старый граф подскочил к генерал-губернатору и, не церемонясь, похлопал его по плечу:
- Крепкая у вас, милостивый государь, десница. Не какая-нибудь, как у прочих господ, никчемная ручонка, а подлинная длань! Такой племена взнуздывать да заправлять судьбою мира!
- Это оттого, что мне пращуром сам Чингисхан приходится! – Похвастался Ростопчин. – Но я и в карамболь кого хочешь обставлю! Не только в Москве или в Петербурге, а даже по всей империи!
Генерал-губернатор собрался было рассказать, как лет пятнадцать назад он подчистую разорил в карамболь московского предводителя дворянства князя Лобанова-Ростовского, а всего год назад граф Воронцов-Дашков продул ему доставшийся в наследство перстень Екатерины. Однако, еще не кончив начатой партии победой, подумал, как бы не счел граф подлинные истории пустой похвальбою, и благоразумно промолчал. Тем более, что с каждой минутой старик начинал вести себя все подозрительнее, как обремененный нуждою проситель или посредник, томящийся данным ему поручением.
Когда ход перешел к Брюсу, вместо того, чтобы начать орудовать кием, как того предписывали правила, старик загримасничал, задвигал судорожно иссохшими губами и оглушительно чихнул, отчего горящие рядом свечи погасли и густо зачадили.
В набежавших на стол тенях Ростопчин разглядел, что лежавшие на сукне шары превратились в маленькие живые головы некогда могущественных особ. Две из них принадлежали казненному королю Людовику и задушенному императору Павлу, а третья, бывшая ранее заглавным красным шаром, теперь представлялась головой самого Якова Брюса!
- Да это же заговор… - ощущая, как немеют похолодевшие пальцы, прошептал генерал-губернатор.
- Я придерживаюсь тех же мыслей! – Бодро поддержала догадку Ростопчина голова императора Павла. – Всем сукиным детям всыпать шпицрутенов, затем в колодки и марш по тракту в Сибирь!
- Помалкивал бы про заговор. Свой ты уже давно проспал, - жеманно заметила голова Людовика. – Бежать надо было со всех ног. А бриллианты с золотишком в пояс зашить.
Королевская голова покрутилась по сукну и, найдя глазами оторопевшего Ростопчина, капризно спросила:
- Скажи, любезнейший, нет ли поблизости парфюмерной лавки? По этикету королевская голова должна при любых обстоятельствах выглядеть идеально!
- Ха, ха! – Рассмеялась в ответ голова императора Павла. – Не бойтесь, ваше величество, теперь вас и без шампуней вши не заедят! Лучше бы о мышеловках побеспокоились, не ровен час, ваше версальское великолепие мыши попортят!
- А вас, а вам, - раздувая ноздри, заверещала голова Людовика, - да ваш парик давно побит молью! Теперь вместо утраченного императорского титула и звания великого магистра можете смело именоваться властелином зловредной моли и тли!
- Тише, тише, тише. Не надо ссориться, - рассудительно заметила голова Брюса. - Когда вы властвовали, разве не знали, что все закончится карамбольным сукном? И, когда вершили судьбы мира, не догадывались, что на самом деле так проходит земная слава?
- Ерунда! Со смертью ничего не заканчивается, – заметил неожиданно оживившийся генерал-губернатор. – При ком, позвольте спросить, тогда состоят умершие души? Кому платят подати, кому несут повинности? Не предоставлены ли они сами себе? Перед чьим, в конце концов, грозным ликом они смиряются?
Ростопчин с торжествующим видом прошелся вокруг красного шара и, зависая над ним, стал чеканить фразу за фразой не терпящим возражения тоном:
- Вы, милостивый государь, начитались дурных вольнодумных книжек и теперь несете всякую чепуху. Государь и после своей кончины власть над подданными имеет. Мертвый властвует над целыми поколениями, царит над душами в своем некрополисе, и как некий гений правит миром до конца времен!
- Когда партия сыграна, переиграть ее уже не возможно. Не так ли, Федор Васильевич? - Спросил Брюс, не обращая внимания на пафосную речь генерал-губернатора. – У меня еще одно предложение будет. Почему бы вам вместе со всеми своими неограниченными полномочиями не полезть ко мне в рот? Так сказать, шмыгнуть в пасть?
Брюс нагло расхохотался, а разъяренный подобной выходкой старика Ростопчин неожиданно для себя со всей силы влепил кием по красному шару. Да так, что, описав дугу, он перелетел через борт и гулко покатился через залу по начищенному до зеркального блеска паркету.
"Ах-х-х…" - раскатисто громыхнули царственные головы и, генерал-губернатор ощутил, что мир стал вращаться быстрее и быстрее, затягивая его в незримую воронку.
Ростопчин раскинул руки, со всей силой пытаясь вырваться из губительного круговорота. Но усилия были тщетны, его стремительно притягивало к красному шару, засасывало в раскрытый рот Якова Брюса, который становился зияющей бездной, бездонной и бесконечной пустотой, сияющей, но не возвращающей света тьмой…
Глава 2. И было утро, и наступил день
Забытье было холодным, серым, обволакивающим. Томило душу вязкой трясиной, из которой не удавалось вырваться, как застрявшему в топкой жиже разбитых осенних дорог почтовому дилижансу…
Генерал-губернатор бредил. Ему чудилось, что измученные дождем и дорогой возничие спрыгнули с облучка и ушли в поисках выпивки и ночлега, пассажиры, забросив багаж, разбрелись по окрестностям. Остался один сосед, но и он, кажется, уже умер…
- Ваша светлость… - раскатисто громыхнул над головой гром, - ваша светлость…
"Эко громыхает, словно басит дьяк!" - мелькнуло еще в спящем уме Ростопчина и, представляя себя уже стоящим на обедни среди по-праздничному вырядившейся московской публики, постарался придать лицу выражение торжественности и значимости.
- Неугодно ли откушать кофию-с? – продолжал громыхать бас уже над самым ухом генерал-губернатора. – Остывший ваша светлость не жалует!
Приоткрывая глаза, Ростопчин увидел над собой застилающую пространство спальни широкую лопату бороды, от которой пахло анисовой водкой, луком и кислой капустой.