Вокруг хилых огней плясали и темные силуэты, и Картера взяло любопытство, что это за твари и какой породы; ибо добрые люди вовек не бывали на Ленге и место это знают лишь по его огням и каменным хижинам, виденным издалека. Весьма нерезво и неуклюже прыгали те силуэты и с безумными изворотами и погибами, на которые было негоже смотреть; и Картеру показалось не в диво то безобразное зло, которое к ним относит глухое предание, и тот страх, в котором держит весь дремный край их омерзительное стылое плоскогорье. Еще ниже опустились черногор-птицы, и в отвратительности плясунов появился жуткий привкус чего-то знакомого; и пленник всё напрягал зрение и память в поисках разгадки того, где мог он прежде видеть подобных тварей.
Они прыгали так, словно вместо ступней у них были копыта, и голову их покрывал как бы некий парик или головной убор с рожками. Других одежд они не имели, но большинство их было отменно космато. Сзади у них болтались недоростки-хвосты, а стоило им запрокинуть голову, он заметил их сверх меры распялые рты. Тут он понял, что они были за твари и что на них всё же не было ни париков, ни головных уборов. Ибо загадочные обитатели Ленга были одной породы с теми неладными купцами с черных галер, что промышляли рубинами в Дилат-Леене; с теми купцами-нелюдью, которые были рабами чудовищных тварей с луны! Они были впрямь теми же выходцами из тьмы, которые так давно, опоив, умыкнули Картера на своей смердящей галере и чьих сородичей на его глазах табунами гнали по нечистым пристанищам того окаянного лунного города, где более тощих из их числа ставили на работу, а более толстых в клетях увозили прочь, дабы они могли послужить другим надобностям их бескостных, ноздреватых, как губка, хозяев. Теперь он понимал, откуда берутся такие двоякие твари, и содрогнулся при мысли, что, наверное, Ленг известен тем бесформенным лунным уродищам.
Но черногор-птицы пролетали над огнями, и каменными хижинами, и недочеловеческими плясунами и взмывали над безжизненно голыми кручами серого гранита и тусклой пустыней камня, и льда, и снега. Наступил день, и мрение нависающих облаков уступило место туманной полумгле той северной земли, и по-прежнему мерзкая птица с умышлением возмущала крыльями стужу и тишину. По временам раскосый старик заговаривал со своим гиппоцефалом на ненавистном и гортанном наречии, и черногор-птица отвечала ему верезжащими звуками, режущими скрежетом, как стеклом по стеклу. Равнина между тем повышалась, и наконец они достигли открытого всем ветрам плоскогорья, которое казалось настоящей крышей некоего проклятого и нежилого мира. Там одиноко, в тишине, во мраке и в стуже, поднимались неказистые камни приземистой постройки без окон, которую обстоял круг нетесаных монолитов. Ничего человеческого не было в том, как всё это было устроено, и по старинным сказаниям Картер догадывался, что впрямь угодил в то самое страшное и самое небывалое изо всех мест место, в тот далекий доисторический монастырь, где обитает в отсутствии братий Первосвященник, коего не описать, покрывающий лицо маской желтого шелка и приносящий молитвы Иным Богам и их ползучему хаосу Ньарлафотепу.
И вот отвратительная птица опустилась наземь, и раскосый старик спрыгнул сам и ссадил с нее своего пленника. Теперь Картер нимало не сомневался в том умысле, с каким его захватили; ибо раскосый купец несомненно являлся поборником мрачнейших сил, исполненным рвения повергнуть к стопам своих повелителей смертного, в самомнении своем посягнувшего на то, чтобы найти неведомый Кадат и с молитвой преклониться перед Вящими в их ониксовых чертогах. Сдавалось, что его пленение в Дилат-Леене рабами лунных тварей было делом рук этого же купца и что теперь он вознамеривался довершить то, чему помешали свершиться спасительные кошки: доставить жертву на некое пугающее свидание с чудовищным Ньарлафотепом и рассказать о дерзостности, с какой предпринимались поиски неведомого Кадата. Ленг и холодная пустыня на севере от Инкуанока должны подходить к самым пределам Иных Богов, и подступы к Кадату здесь отменно блюдут.
Раскосый старик был мелкоросл, но на случай ослушания там имелась огромная птица-гиппоцефал; стало быть, Картер пошел, куда его повели, и, войдя в круг вздымающихся камней, вступил потом через низкую арку в ту каменную обитель без окон. Внутри не было света, но злой купец зажег малый глиняный светильник с глубоко вдавленным нездоровым рисунком и заторопил своего пленника лабиринтами узких извилистых коридоров. Пугающие росписи на стенах в манере, неведомой земным археологам, изображали картины древнее, чем сама история. По прошествии бессчетных эонов краски их ничуть не пожухли, ибо сушь и стужа мерзкого Ленга продлевают жизнь многим первобытным вещам. Картер видел их промельком в отсветах того тусклого и движущегося светильника, и его бросило в дрожь от рассказа, который они вели.
В тех первозданных фресках проходило всё векописание Ленга; и недочеловеки с рогами, копытами и распялыми ртами порочно плясали в забытых городах. Там были сцены старинных баталий, где недочеловеки Ленга сражались с жирными черно-багровыми пауками сопредельных равнин; там были и сцены появления черных галер с луны и смирения обитателей Ленга перед теми ноздреватыми и бескостными сквернами, что, кривляя всем телом, выпрастывались из галер. Этих склизлых серовато-белесых скверн они стали почитать как богов и не роптали даже на то, что их самых лучших и самых толстых мужских особей увозили в черных галерах прочь. Чудовищные лунари избрали своим пребывалищем остров зубчатых скал посредине моря, и по росписям Картер определил, что это было не что иное, как тот одинокий безымянный кряж, который он видел, плывя в Инкуанок; тот серый окаянный кряж, которого мореходцы Инкуанока чураются и откуда всю ночь напролет раскатывается мерзкое завывание.
И показывался на тех фресках великий порт и престольный город недочеловеков; кичливый и колончатый меж утесами и набережными из базальта, и диковинный своими гордыми капищами и вычурными дворцами. От утесов и от каждых из шести увенчанных сфинксами ворот цветущие просади и улицы-колоннады сходились к пространной главной площади, и на той площади колоссальное парное изваяние крылатых львов стояло на страже у подземельной лестницы. Снова и снова показывались те громадные крылатые львы, лоснясь могучими боками из адулярия в серой полумгле дня и облачном мрении ночи. И когда Картер на нетвердых ногах проходил мимо их частых и повторяющихся изображений, его наконец осенило, что они были такое на самом деле и что это был за город, в котором до прихода черных галер в древнейшей древности властвовали недочеловеки. Тут было нельзя ошибиться, ибо предания дремного края щедры и обильны. Несомненно, тот первобытный город был не иначе как сам словутый Саркоманд, чьи развалины побелели за миллион лет до того, как первый взаправдашний человек появился на свет, и чьи исполинские парные львы испокон веков стерегут ступени, низводящие из дремного края в Великую Бездну.
На других росписях показывались ребристые серые пики урочища, отделяющего Ленг от Инкуанока, и чудовищные черногор-птицы, что гнездятся на их уступах в полвысоты от подножия. Представлялись на фресках и удивительные пещеры, отверзающиеся у самых вершин, и то, как даже самые лихие среди черногор-птиц не помня себя шарахаются от этих отверстий. Картер рассмотрел те пещеры, пролетая над ними, и заметил их сходство с пещерами Нгранека. Теперь он знал, что сходство то нечто большее, чем простая случайность, ибо на фресках изображались их пугающие обитатели; и те крылья нетопырей, загнутые рога, шипастые хвосты, цапколапые и резинистые тела он видел не в первый раз. Он встречал и прежде тех безмолвных, стремительных и ухватчивых тварей, тех безмозгих охранителей Великой Бездны, которые наводят страх даже на Вящих и держат за своего господина не Ньарлафотепа, но седой древности Ноденса. Ибо то были костоглодные черничи, которые не улыбаются и не смеются за изъятием лица и нескончаемо носятся на своих перепонках во мраке между Продолом Пнат и путями во внешний мир.
И вот раскосый купец втолкнул Картера в огромное куполоверхое помещение, резные изображения по стенам которого одним своим видом навлекали смотрящему смерть; и в центре которого разевался круглый колодец, окруженный кольцом шести каменных жертвенников в тлетворных пятнах. В этой пространной, проникнутой ядовитым духом крипте не было света, и малый светильник зловещего купца едва теплился, так что подробности проступали лишь мало-помалу. В дальнем конце выдавался высокий каменный помост, и к нему вело пять ступеней; и там на золотом престоле сидела одутловатая фигура, облаченная в фигурные, желтые с красным, шелка и скрывающая лицо под желтой шелковой маской. К этому существу раскосый старик обратился с некоторыми рукодейными знаками, и в ответ прячущийся во мраке поднял в скрытых шелками лапах флейту слоновой кости с мерзкими вычурами и, дуя в нее из-под колышущейся желтой маски, произвел некоторые отвратительные звуки. Это собеседование продолжалось известное время, и для Картера было нечто дурнотно знакомое в звуках той флейты и в смраде того зловонного помещения. Оно приводило на память пугающий, в красном зареве город и гнусную процессию, однажды через тот город тянувшуюся; город и ужасный путь по лунным окрестностям за городом, пока не случился спасительный набег дружественных кошек с земли. Он знал несомненно, что существо на помосте - тот самый Первосвященник, коего не описать, о котором предание нашептывает столь бесовские домыслы и кривотолки, но ему было страшно помыслить, чем, не ровён час, тот мерзейший архемаг окажется.