* * *
Первого марта, ровно в час дня Саша появился на детской площадке возле одного из торговых центров города, сел на лавочку и закрыл глаза, слушая, как лепечут дети, скатываясь с разноцветных горок и седлая пёстрые качели, и как болтают их мамы, сидя на скамеечках и наблюдая за чадами. Точку выбирал лично Каширин: здесь, в людном месте, тем более рядом с детьми, даже самый серьёзно ушибленный на голову не затеет ни разборок, ни стрельбы. Сразу же набежит охрана торгового центра, да и до отделения милиции рукой подать.
"Сядешь и сиди, – сказал ему Каширин. – Не дёргайся. Тебя уже вычислили, до площадки доведут со всем трепетом и усердием и там сдадут с рук на руки заказчику".
Саше не хотелось шевелиться. Не хотелось вообще ничего, он слишком устал от болезни, и даже инстинкт самосохранения у него притупился. Впрочем, нужен ли такой инстинкт живцу, на которого ловят крокодила?
Открыв глаза, Саша увидел у входа в торговый центр коренастого рыжеволосого мужчину в тёмном дорогом пальто. Степанец. Звонит по телефону и рапортует Danie о том, что "я вижу ушлепка, сидит и не копнётся, и в ус не дует". Всё правильно: по логике вещей скоро зажужжит виброзвонком собственный Сашин мобильник: Харин его предупредит о том, что надо сматывать удочки с детской площадки, из Турьевска, и желательно с этой планеты вообще. Саша отвёл взгляд от торгового центра и стал рассматривать молодого папашу с коляской, который одной рукой укачивал чадо, а другой набирал смс-ку. Папашину физиономию украшал смачный синяк всех цветов побежалости под левым глазом и глубокие царапины на правой щеке; мамочки косились в его сторону и хихикали, что "пришёл невесть откуда в ночь с четверга на воскресенье, ну и получил горячих, так тебе и надо, кобелю. Вон, гуляет, отец-герой, грехи замаливает!" Папаша убрал телефон в карман, скользнул невидящим взглядом по Саше и принялся поправлять что-то внутри коляски с неописуемо умильным выражением на битой физиономии. Прошла мимо нетрадиционно ориентированная парочка, поглядела на Сашу, на детей, на синяк отца-героя, дружно вздёрнула носы и прошествовала к торговому центру – там голубки увидели огромный плакат, повествующий об открытии нового бутика, и застыли возле него в прострации навечно. Папаша и мамочки скорчили в их сторону совершенно одинаковые рожи: конечно, каждый сам хозяин своей ж…, то есть жизни, но своё мнение по вопросу мы скрывать не будем и на политкорректность заморскую плюём с самого высокого дерева. К Саше подбежала девчушка лет четырёх, внимательно на него поглядела, а потом протянула конфету, почти растаявшую в горячей маленькой ладошке.
– На!
– Это мне? – спросил Саша. Девочка кивнула и улыбнулась во весь рот.
– На!
– Спасибо… – сказал Саша и взял конфету, не совсем представляя, что с ней делать. Девчушка ускакала на горку и с весёлым гиканьем кинулась занимать очередь на покататься.
В кармане завибрировал телефон; вынув его, Саша взглянул на экран – так точно, Dahnie.
– Он будет через десять минут, – сказал Харин без всяких приветствий. – Не сиди, уноси оттуда ноги.
– Послушай, – произнёс Саша, – зачем ты мне это говоришь?
Харин хмыкнул.
– Низачем. Вернее, нет… мне приятно заставить его ещё побегать.
– Понятно, – ответил Саша и выключил телефон. Значит, десять минут; что ж, он успеет съесть конфету.
Охотник появился через четверть часа, когда в юридическом университете началась большая перемена, и будущие правоведы стройными рядами начали стекаться к дешёвым закусочным торгового центра. Саша увидел сперва его: стройный, подтянутый, с почти военной выправкой, невероятно спокойный и циничный, он шёл по тротуару, и ветер перебирал тёмные волосы, тронутые сединой. На лице охотника застыло странное выражение: он будто хотел завершить нудное и долгое дело, чтобы поскорее уйти от галдящих, бегающих, жующих, спешащих существ, которые ему глубоко, бесконечно противны – но в то же время у Саши создалось впечатление, что не сильно-то он и хочет заканчивать охоту.
А потом Саша увидел её. И время на мгновение остановилось.
Настя держала охотника под руку, и видно было, что ей нехорошо. Казалось, она вот-вот упадёт в обморок, и если бы не спутник, то не прошла бы и метра. Сашу она не замечала, а вот он смотрел во все глаза, и в его памяти отпечатывались все, даже самые мелкие, детали: бледное Настино лицо, чуть размазанная тушь под левым глазом, волнистая прядь волос, выбившаяся из-под красно-зелёной вязаной шапки; Саша смотрел и думал, что никогда её не забудет. Любить вечно невозможно, но помнить вечно – вполне реально.
Он даже не понял, когда именно охотник его заметил: просто вдруг обнаружил, что колючие серые глаза смотрят на него в упор, и бежать некуда, да и не нужно. Настя тоже на него смотрела, но – Саша понял это с каким-то усталым опустошением – не узнавала его. Нисколечко. Сидящий на лавочке молодой человек с измождённым болезненным лицом, одетый в старое тряпьё и пальтецо с чужого плеча никак не мог быть тем Сашей Николаевым, которого она знала по университету. Охотник что-то произнёс, тихо-тихо, так, что услышала одна Настя, и неспешным шагом двинулся в сторону добычи. Он прекрасно знал, что спешить некуда, что измученный загнанный зверь никуда не денется – потому и не торопился.
Охотник не знал одного: что навстречу ему вальяжно и с ленцой огромного сытого животного поднимется побитый папаша, и, сунув под нос красную книжечку, скажет:
– Антон Зонненлихт? Меня зовут Кирилл Каширин, епархиальный следственный отдел. Вы арестованы за участие в создании деструктивной тоталитарной секты, – и добавил самое ключевое слово: – Пройдёмте.
Впервые в жизни Саша понял, что такое немая сцена.
Окаменели все.
Дети, съезжавшие с горки, казалось, застряли на полпути. Мамочки застыли с открытыми ртами, поражённые столь дивным превращением блудливого кота и хороняки в облечённую властью персону. Остолбенел и Саша: такого развития событий он никак не ожидал. Зонненлихт стоял в полном оцепенении и едва ли не тупо смотрел на Каширина: супротив милиции (ну и православной инквизиции, конечно) – никаких чудес! Разумеется, Настя затаила дыхание, натуральным образом раскрыв рот: ареста Зонненлихта средь бела дня она никак не могла вообразить.
И только голубая парочка оперативно спешила Каширину на помощь, на ходу вынимая из карманов удостоверения. Саша с истерической глумливостью подумал, что сейчас Каширин с подчинёнными похож на святую троицу во всей красе и славе.
Зонненлихт оценил обстановку, а потом сделал ошибку, которую можно объяснить только тем, что ситуация была для него максимально неожиданной и развивалась слишком быстро: он оказал сопротивление при аресте, натуральным манером отодвинув Каширина с дороги, словно того и близко не было, и шагнул в сторону Саши. Он успел сделать только один шаг – в следующий момент Каширин уже заворачивал ему руки за спину, приговаривая:
– Правильно, Антон, правильно. Добавляйте себе срок.
Зонненлихт зыркнул в его сторону испепеляющим взглядом, но промолчал, не выдав ничего сакраментального. Голубки приняли его из рук непосредственного начальства и повели в сторону неприметной серой "девятки", стоявшей поодаль. Саша взглянул на Настю, та стояла, зажав рот ладонями, чтобы не закричать, и в её глазах дрожали слёзы.
– Настя, расскажи всё отцу Даниилу! – крикнул Зонненлихт, и дверь машины закрылась за ним. Подчинённые Каширина заняли свои места, и вскоре машина выруливала на проспект. Настя судорожно всхлипнула и бросилась в сторону политеха; Саша поднялся, чтобы побежать за ней, но тотчас рухнул на лавку без сил – похоже, у него снова начинался жар. Когда он снова смог более-менее адекватно воспринимать происходящее, то обнаружил, что детская площадка пуста, а Каширин сидит рядом и оттирает белоснежным носовым платком грим с лица.
– Зачем раскрасились? – глухо спросил Саша. Каширин хмыкнул, посмотрел на сине-бурые разводы на платке, и убрал его в карман.
– Ты меня узнал?
– Нет…
– Степанец тоже, – довольно промолвил Каширин. – Мне ж не надо было, чтобы он раззвонил всем: п****ц, братва, тут епархия в засаде!
Помолчали. Каширин окончательно привёл физиономию в порядок, а вот Саша почувствовал, что ему совсем худо. Улица перед глазами плыла и танцевала, то сжимаясь в шар и пульсируя, то растекаясь бесформенными пятнами.
– Эге, хлопец, худо твоё дело, – устало сказал Каширин. – Идти-то сможешь?
– Попробую, – промолвил Саша. – Попытаюсь.