Правда состоит в том, что я напился до бесчувствия, но это не так плохо, как могло бы показаться. Я сделал это преднамеренно… и я контролировал происходящее. Это явилось логическим решением проблемы, только и всего. Правда, это не означает, что я намерен повторить подобное снова - прежде всего из-за возможного вреда здоровью. Но иногда алкоголь полезен. Если вы страдаете… и если выпьете достаточно много… тогда наступает своего рода оцепенение, полное бессилие, оно охватывает все ваши члены, пальцы немеют, бокал выпадает из них, и осколки стекла разлетаются во все стороны… голова запрокидывается назад, стул опрокидывается… и все заканчивается тем, что вы без чувств лежите на полу весь остаток ночи и уже не можете причинить вреда ничему… и никому.
Меня внезапно разбудили около десяти часов утра, вылив на лицо большое количество очень холодной воды. Мгновенно проснувшись, я захлопал ресницами, пытаясь стряхнуть воду с глаз, и прокашлялся, чтобы освободить от нее рот. И сразу же почувствовал, как внутри меня начала пульсировать тупая боль в голове и шее, в спине и плечах - во всем теле. Наверное, потому, что я всю ночь пролежал на жестком полу, и потому, что алкоголь все еще циркулировал в моем организме.
- Ну, замечательно! - произнес Стефоми, глядя на меня. При этом напряженность постепенно спадала с его лица. - Ты все-таки жив. Осторожно, ты лежишь на битом стекле.
Я понял, что он прав. Осколки бутылки с вином, принесенной Стефоми, и бокала, который я разбил позже, усыпали весь пол. Пролившееся вино пропитало мою одежду, и пахло от меня, как от спившегося бродяги.
- К счастью, похоже, порезался ты не сильно, - сказал Стефоми, внимательно осмотрев меня. - На, держись за мою руку и поднимайся.
Мне не хотелось браться за его руку, но без этого встать мне было бы нелегко и - посмотрим правде в глаза - небезопасно, поскольку вокруг меня не было места, где я мог бы опереться на пол руками, не рискуя при этом порезаться дополнительно. Поэтому я молча уцепился за его руку и позволил ему поставить меня на ноги.
- Ну а чего ты хочешь теперь? - хрипло спросил я, аккуратно стряхивая с одежды осколки стекла.
Горло у меня было как наждачная бумага, язык словно прилип к нёбу, а свет за окнами слепил глаза, и мне пришлось заслонить их рукой. В конце концов, у чрезмерного количества алкоголя есть и оборотная сторона.
- О, довольно много чего, - охотно ответил Стефоми. - Но пока буду вынужден довольствоваться тем, что ты не упился до смерти. Тебе повезло, что тебя не рвало, иначе ты ведь мог задохнуться от собственной блевотины. Вчера ты поступил бы гораздо разумнее, если бы выпил вместе со мной.
- Ох, заткнись! Я понимаю, о чем ты говоришь, но я ни на минуту не терял контроля над собой. И я же велел тебе убираться. Почему ты пришел опять? Чего тебе надо?
Стефоми вздохнул.
- Я позвонил тебе, но ты не отвечал, - тихо произнес он. - Я забеспокоился, не случилось ли чего-нибудь.
Несколько секунд я смотрел на него. С моих волос на пол стекали остатки воды, которой он меня окатил. Когда я минувшим вечером потребовал, чтобы этот умник убрался из моей квартиры, я именно это и имел в виду. Ведь меня действительно подмывало наброситься на него. И я до сих пор был на него зол. Зол за вранье, за предательский отказ помочь мне, за упрямое молчание. Но тем не менее… я был доволен, что он пришел. Кто знает, что такое настоящее одиночество, меня поймет.
- Я думал об этом вчера вечером, Габриель, - сказал Стефоми, все еще настороженно глядя на меня. - И пожалуй, мог бы кое-что сообщить тебе, не нарушая своего обещания. Если ты хочешь пойти привести в порядок волосы и переодеться, я подожду.
- Нет, говори прямо сейчас, - не раздумывая ответил я и направился в гостиную.
- Хорошо, - согласился Стефоми и пошел следом за мной.
Я сел на диван, стараясь не оставить на нем пятен от вина и сожалея, что голова у меня не такая ясная, как хотелось бы. Стефоми опустился на стул напротив.
- Прежде всего, - начал он, - ответь: деньги, которые были в твоей квартире, они… всё еще здесь?
Я посмотрел на него, прищурившись, стараясь в то же время не переводить взгляда на шкаф, под которым они были спрятаны.
- Хорошо, можешь не отвечать, - поспешно заверил меня Стефоми, увидев выражение моего лица. - Я только хотел сказать тебе, что они твои. Ты их не украл и не совершил чего-либо в этом роде. Я полагаю, ты подозревал нечто подобное? Но ты можешь успокоиться и быть уверенным, что эти деньги принадлежат тебе по праву.
- А что я такого сделал, чтобы получить их в таком количестве? - поинтересовался я.
- Я могу сказать тебе лишь то, что эти деньги - твои, - ответил он с виноватой улыбкой. - Ты же был профессиональным писателем.
- Писателем? - Я вспомнил о рукописи, найденной в письменном столе. - Но не слишком популярным? - спросил я, понимая, что если бы мне когда-нибудь удалось что-либо опубликовать, то такие произведения, несомненно, украшали бы мои книжные полки.
- Даже Моцарт опередил свое время, мой друг, - сказал Стефоми, слегка пожав плечами. - Послушай, я действительно не могу многого тебе рассказать. Ты можешь продолжать ненавидеть меня, если хочешь, и снова орать, чтобы я убирался вон, но прежде всего я хочу подчеркнуть, что… ты не сделал ничего особенного, чтобы заслужить их получение.
- Ты говоришь, что я просил тебя не рассказывать мне о моем прошлом, - начал я, пристально глядя на него. - Тогда из твоих слов следует, что я знал о своей предстоящей потере памяти? То есть я как-то сам себе это устроил?
- Да.
- Но почему? Как?
- Я не знаю, - откровенно ответил Стефоми.
- Ну а где мои родные? - спросил я, приходя в отчаяние. - И куда, по их мнению, я подевался?
Теперь стало видно, что Стефоми почувствовал себя неловко.
- Я действительно не могу сказать ничего больше, Габриель. Верность - это неотъемлемая составляющая дружбы, - произнес он проникновенным голосом, пристально глядя на меня. - Ты просил меня верить тебе, когда брал с меня обещание не отвечать на такие вопросы, и я поверил, хотя мне все это не нравилось. Я полагаю, ты должен был иметь для этого достаточно веские причины. Ну а теперь, боюсь, тебе придется верить мне, когда я говорю, что не могу сказать больше, чем сказал. Я понимаю, это выглядит бессмысленным, и вокруг нет ничего, что укрепило бы твое доверие ко мне, но это уже относится к области веры.
Я хотел верить ему. Я не хотел оставаться здесь в полном одиночестве до конца моих дней, проводить вечера за подсчетом и пересчетом количества лежащих в буфете коробочек с рыбьим кормом, выбросить которые я все еще не мог себя заставить.
С неуверенной, извиняющейся улыбкой Стефоми поднялся и пошел к выходу, но у двери, ведущей в кухню, остановился и обернулся:
- Пожалуйста, не отталкивай меня, Габриель. Оставь прошлое в покое и строй жизнь заново.
Я горько рассмеялся:
- Я хочу верить тебе… но одной веры мне мало. Откуда я знаю, что все сказанное тобой - это не ложь?
Стефоми остановился, обдумывая мой вопрос.
- Что я могу сказать? Боюсь, что на данный момент именно веры тебе должно быть достаточно, потому что это все, что у тебя есть. И вообще, с какой стати я должен был бы тебе врать? "Лгуны и те, кто искажает правду, должны погибнуть… и тогда может снова появиться место для более свободного, более благородного рода человеческого". Это слова капитана Вилма Хозенфельда.
Это имя показалось мне знакомым, но Стефоми был почти у входной двери, когда нахлынувший ужас заставил меня вскочить на ноги, потому что я вспомнил, кем был этот человек.
- И чтобы убедить меня в своей честности, ты цитируешь нациста? - спросил я, с недоверием уставившись на Стефоми.
Он снова обернулся ко мне, чуть заметно улыбаясь:
- Ах, Габриель, почему ты считаешь, что быть последователем Гитлера и одновременно добрым и смелым человеком совершенно невозможно?
- Послушай, что ты говоришь! - воскликнул я в смятении. - Это что, попытка соригинальничать или что-то еще? Ведь зло и нацизм - синонимы. Любая иная оценка - это… богохульство!
- Тогда прости меня, ради бога, - сказал Стефоми, склонив голову и пристально глядя на меня. - Но заверяю тебя, я не подразумевал ничего греховного. Иногда ты ждешь от человечества слишком многого, Габриель. Мы не можем все быть совершенными, ты же знаешь. И почему бы тебе не спросить об этом Владислава Шпильмана?