* * *
– Их шесть, да? – все так же, шепотом, спросил Пинт и убрал кусок мягкой кожи, укрывавший некую, как подумалось Евгению, книгу.
Настойчивый солнечный свет пробивался сквозь занавески, окрашивая воздух комнаты в нежно-голубой цвет.
Однако свечение, исходящее от странной книги ("даже не книги, – подумал Евгений. – Скорее, тетради…"), было сильнее.
Оно дрожало и переливалось, придавая всему, чего касалось, ореол мистической таинственности.
– Смотрите, шесть… – уже не прошептал, а как-то еле выдохнул Пинт и раскрыл тетрадь.
На плотной толстой бумаге копошились мелкие черные жучки. Они ползали туда и сюда, свиваясь в легкое изящное кружево. Внезапно их движения стали не хаотичными, а четкими и обдуманными. Жучки быстро двинулись к центру листа, и Стратонов зажмурился. В сознании промелькнула мысль, что, наверное, подобные галлюцинации люди видят после употребления наркотиков… Обколовшись или обкурившись… Да только для Стратонова это было неприемлемо.
К наркотикам и наркоманам он относился так же, как к педофилии и гомосексуализму, если не хуже. Он даже не считал это грехом, потому что грех можно отмолить… получить прощение… покаяться. Грех – это то, что присуще человеческой природе.
Однако все эти "прелести", почти неотъемлемые атрибуты современного века, не содержали для него ничего человеческого. Только отвратительная, невыносимо вонючая грязь, и ничего больше.
Евгений зажмурился, холодея при мысли, что это все-таки с ним случилось, а когда открыл глаза, то понял, что дело здесь в другом.
Он все осознавал и не испытывал никакой эйфории – даже наоборот; его видение несло в себе какую-то невысказанную щемящую тоску.
Жучки на листе сложились в большую цифру "6".
– Как это… у них получается? – пробормотал Стратонов и, прежде чем Пинт успел его остановить, протянул к листу руку.
Свист… Где-то над правым ухом он услышал тонкий пронзительный свист и тут же догадался, что этот звук произведен не человеком. Точнее, не его губами.
Тяжесть кобуры, ощущение того, что под мышкой у него болтается полная бутылка кефира, внезапно разлилось по всему телу и переместилось куда-то вниз.
Теперь сигнал о приятной и одновременно – смертоносной, опасной – тяжести приходил в мозг откуда-то со стороны левого бедра.
Он перевел глаза на правую руку, почти уже коснувшуюся листа, и увидел, как свечение наливается силой, к чему-то готовится…
В его движениях появилась скованность, однако – тоже какая-то странная. Эта скованность была привычной и рождала ощущение защищенности, будто он был закован в латы с головы до пят.
И еще – запах. Острый, резкий, абсолютно незнакомый и все-таки – легко угадываемый. Запах конского пота.
Свист нарастал, достиг своей самой высокой ноты и вдруг больно хлестнул по барабанной перепонке.
Одновременно с этим сгусток свечения, колыхавшийся над раскрытой ТЕТРАДЬЮ, взорвался яркой вспышкой. Настолько яркой, что ни до, ни после, Евгению не приходилось видеть (даже не видеть глазами, а почти физически ощущать тугой толчок в лицо и грудь) ничего подобного.
Стратонов почувствовал, что он куда-то проваливается.
Обожженная светом сетчатка медленно восстанавливалась, но…
Он видел совсем не то, что секунду назад.
Совсем не то.
– Оскар! – заорал он. – Оскар!
И услышал…
* * *
– ГИЛЬОМ!!! – заорал рыцарь, пригибась к луке седла.
Арбалетная стрела просвистела где-то рядом, в считанных вершках от его правого уха, и рыцарь устремил свой взгляд на человека в черном, словно это могло нацелить ее полет.
Умом рыцарь понимал, что арбалет – самое мощное и совершенное оружие, какое только мог придумать злобный человеческий гений для того, чтобы оборвать жизнь себе подобного, и полет стрелы глазу не заметен, но все же…
Он увидел алый цветок, распустившийся на шее жреца. У цветка были упоительно красивые лепестки и чудный стебель – потемневшее древко стрелы, торчащее посреди хитросплетений шейных мускулов.
– А-А-А-А-У! – заорал рыцарь, выдавливая из широкой груди сладкий воздух горной долины, напоенный ароматом трав.
Фигуры в белом повалились наземь, но Букефаль не стал их топтать, как положено боевому коню; задравши трубой пышный хвост, он легко перемахнул цепочку из хрупких девичьих тел, и еще до того, как его покрытые острыми шипами копыта снова коснулись земли, де Ферран, свесившись с седла, ударил жреца мечом, рассекая его тело наискось.
Убийственная сталь, скрывавшая до сей поры свое нетерпение холодным блеском, страшно зашипела, насыщаясь кровавым багрянцем.
Брызги, разлетевшиеся во все стороны, попали рыцарю на лицо, и он жадно облизал губы, ощущая соленый вкус и чувствуя, как глазные яблоки бешено завертелись в глазницах. Мир вокруг него стал покрываться алой пеленой.
Рыцарь осадил Букефаля, туго натянув поводья и сжимая коленями крутые бока.
Конь заржал и взметнулся на дыбы. Он легко, как изящная танцовщица, виденная де Ферраном в гареме принца неверных, повернулся на широких копытах и скакнул вперед, прямо на второго жреца.
Человек в черном уже успел достать из складок балахона такой же чудовищный и кривой клинок, как и тот, что предназначался для тонкой белой шеи, и поднять его над головой, торопясь поразить Букефаля в грудь.
Де Ферран видел, что у него не остается времени для замаха; он выставил меч перед собой и одновременно со скачком Букефаля резко нагнулся вперед.
Гладкое, отполированное лезвие меча сбросило с себя последнюю каплю крови, очистившись для новой жертвы.
Острие легко вошло между ключиц жреца – туда, куда и целил рыцарь. Рука человека в черном мгновенно утратила былую твердость; она повисла в воздухе, как сломавшаяся под тяжестью снега ветвь, и конская грудь легко отбросила ее в сторону.
Рыцарь услышал хруст – это Букефаль, дрожа от азарта, топтал еще бьющееся в предсмертной агонии тело. Не в девушках, но в жреце он чувствовал врага.
– ХЭЙО! – снова заорал де Ферран, глядя в фиолетовый глаз жеребца; Букефаль, заломив шею, смотрел на своего господина, желая уловить в знакомых чертах улыбку одобрения. – ХЭЙО!
Жеребец, обученный не оставаться долго на одном месте, дабы не навлечь на своего седока опасность быть пораженным шальной стрелой, помчался по кругу, забирая вправо. Его огромные копыта легко разбрызгивали черную мягкую землю, словно он скакал по грязной воде.
Долина содрогалась от его топота.
Жеребец описал широкий круг и стал снова приближаться к шатру.
Де Ферран зорко оглядывал окрестности, но нигде не видел надвигающейся опасности. Только костер по-прежнему подпирал нереально высокое небо столбом черного дыма.
Красотка, понукаемая Калем, неохотно потрусила навстречу Букефалю. Поравнявшись с девушками, старик Гильом спешился и повел лошадь в поводу.
Он нагнулся над телом первого жреца и, подслеповато прищурившись, некоторое время смотрел на него. Затем он покачал головой – рыцарю показалось, что он видит в этом жесте одобрение делам рук своих, – и перешел ко второму телу.
– Ха! – вырвалось у Каля. – Кухарка режет курицу не так умело, как вы, сир!
Рыцарь сидел, покачиваясь в седле; Букефаль нервно гарцевал под ним. Де Ферран, ожидая нападения отовсюду, крутил головой, и от этого на его шее выступили красные полосы, натертые краями доспехов.
– Да, да… – причмокивая губами от восхищения, повторил Каль. – Однако и я не сплоховал: положил стрелу так точнехонько, словно бы пальцем ткнул! Вот вам и "старый беззубый пес", сир!
– Не держи зла, Гильом! Ты же знаешь, что язык мой болтается сам по себе, не слушая голоса разума… и сердца, – чуть тише добавил он, и Каль уловил в его словах какой-то намек на раскаяние.
Старому учителю этого было достаточно. Мутная стариковская слеза заискрилась на его редких ресницах.
– Я, пожалуй, загляну в этот вертеп! – торопливо проворчал он и вошел в шатер.
Рыцарь тем временем объезжал круг, выложенный девичьими телами в белых одеждах.
– Ого! – услышал он голос Каля.
– Что там, Гильом?
– Ваша Милость, здесь одно сплошное непотребство! Стыдно сказать… Но неужели в этой стране не придумали лучшего применения для женского естества?
– Ну же, пес! Не томи!
– Одну минуту, Ваша Милость. Я вижу еще кое-что… О святый Боже! Магические чары! – голос его как-то странно булькнул и прервался.
– Гильом! Выходи сей же момент – иначе я вытащу тебя за твои седые волосья!
– Уже иду, Ваша Милость! Однако…
– Гильом! – прикрикнул рыцарь, теряя остатки терпения.
На этот раз книжник вышел из шатра, неся в руках какой-то странный камень. Булыжник напоминал кулак с выставленным вверх длинным и толстым пальцем.
Рыцарю показалось, что этот "палец" был чем-то испачкан.
Де Ферран поморщился.
– Что это?
– Этой, с позволения сказать, рукой здесь срывают цветки невинности, – ответствовал слуга и, чтобы убедить господина в правильности своих предположений, направился к ближайшей девушке.
Он бесцеремонно прижал ее к земле и задрал подол. Девушка слабо отбивалась, но Каль грозно прикрикнул на нее.