- Ох, старик, - выдавил брат, - убери свет. Выключи, ради бога, пожалуйста…
- Что ты тут делаешь?
Оуэн опять протяжно застонал одними гласными. Скотт заметил, что ящики конторских шкафов выдвинуты, на полу валяются бумаги. Чертежи, подумал он, архитектурные планы, сразу вспомнив те, что отыскал в амбаре Колетты. Другие бумаги Оуэн сжимал в руке, как будто проводил здесь поверхностный обыск и выемку документов.
- Что ты делаешь? - повторил Скотт.
Оуэн издал тот же звук, как бы растянул свое имя, не доведя до конца, - о-о-о-у-у-у… - схватился за голову, скорчился, пытаясь отвернуться от света и холода с улицы. "Интересно, - подумал он, - где был ночью Генри?" Скотт разозлился сильнее, чем ожидал.
- Вставай, - велел он, наклонился, схватил брата. - Пошли отсюда. - Внимательней взглянул на чертежи - не дом и не "Бижу", оригинальные планы, кажется, 1950-х годов.
Оуэн опять загудел:
- О-о-о…
- Что?
Он начал сопротивляться, вырвал руку, глядя в пол, но проговорил уже вполне отчетливо:
- Кости.
- О чем это ты?
Больные красные глаза посмотрели на Скотта, как два отражения восходящего солнца в загрязненном химикатами воздухе.
- В кинотеатре еще есть… - Оуэн замолчал, вытер губы. - Те, до которых не докопались, когда убирали трупы.
Скотт отшвырнул в сторону кальки, с неожиданным потрясением догадавшись, что брат говорит или хочет сказать что-то важное, указывает на связь, которая может все изменить, если только ее ухватить. Подумал о единственной белой таблетке, заеденной снегом, о конденсированной белизне, услужливо распространяющейся в мозгу, словно пар, мешающий связно мыслить.
- Что там еще есть? Кости?
Оуэн кивнул, рыгнул, сглотнул, ослаб, по-прежнему стискивая бумаги, выкопанные в ящиках.
- Откуда ты знаешь?
Он покачал головой:
- Не важно.
- Говори.
Брат взглянул на него.
- Я вчера был совсем никуда, пьяней не бывало. Просто пил и пил. Очнулся утром в подсобке "Фуско". Выбрался, пришел сюда, начал осматриваться.
- Зачем?
- Пожар ночью приснился. Только это был не сон… а как бы… я вспомнил тот вечер. Вспомнил то, что забыл. Знаешь, как в шоу Опры, когда люди сидят, будто загипнотизированные, вспоминают всякое дерьмо, которое с ними в детстве творилось…
- Ретроградная амнезия? - Неправильно, но Скотт с трудом подбирал правильные слова, которые прямо у него за глазами впитывало белое облако в голове.
- Я удрал, - сказал Оуэн. - Сбежал в тот вечер из кинотеатра.
- А мама с папой? - спросил Скотт. - Они тоже пытались бежать от пожара?
- Пожар еще не начался.
- Почему тогда ты убежал?
- Просто… откуда-то знал. Знал, что случится что-то плохое. За мной сидел мальчишка, я слышал, как он визжит, плачет, знал, в чем дело и что будет плохо, поэтому встал и пошел. Мама на меня посмотрела, спросила: "Куда это ты?" - а я не ответил. Удрал без оглядки.
Скотт задумался, точно ли передан диалог. Утреннее воспоминание о пьяном сне вряд ли содержит евангельскую истину. Но Оуэн сейчас пересказывал сон с чистосердечной откровенностью, которой он давненько в глазах брата не видел, если вообще когда-нибудь видел.
- Пробежал до середины прохода, - продолжал Оуэн, - и увидел мальчишку, который орал. Он был чуть младше, чем сейчас Генри, был даже похож на Генри, протягивал ко мне руки, чтоб я его забрал. Я схватил его по пути к выходу.
- Унес от родителей? - уточнил Скотт.
- Он назвал меня папочкой.
Другое соображение пыталось собраться в мозгу, мучительно близкое, образующее более крупную картину, а потом улетучилось, заклубившись в бледном антидепрессантном тумане.
- Ты точно уверен, что все это было на самом деле?
- Говорю тебе, до прошлой ночи не помнил. Но это было. Знаю.
- Так… - Руки потянулись к больной точке между бровями, к клапану давления, откуда может вырваться облако, позволив мыслям сгруппироваться подобающим образом. Творческая визуализация. Он уткнулся в точку пальцем, чувствуя знакомый солоноватый укол, и снова слыша упрекающий голос Фельдмана: "Такая рискованная безответственность не похожа на вас, Скотт".
- Почему ты ищешь здесь его кости?
- Мальчишка не вышел, - ответил Оуэн.
- Откуда ты знаешь?
- Я его бросил. Когда пожар начался.
Голос Генри из голубизны: "Она сказала, что я уже призрак".
- Тело так и не нашли. Оно там. Ред с Колеттой это почему-то скрывают.
Скрывают. Скотт подумал о голубом трапе, голубом платье, о чертежах на голубой бумаге, о том, что одно всегда скрывает другое. Сильнее нажал на точку между бровями, приложил все силы, надавливая сквозь кожу, словно от одного этого что-нибудь произошло бы.
Услышал резкий звук, поднял глаза. Оуэн шарил в брючных карманах, вытащил сотовый телефон. Скотт и не знал, что он носит с собой трубку, но вот она. Оуэн открыл крышку, хорошо зная, что делает.
- Да? - Помолчал, послушал, лицо вдруг обмякло. - Да, я… - Снова пауза, дольше. Слышался слабый голос на другом конце, потом Оуэн сказал: - Хорошо. Сейчас буду.
- Что там? - спросил Скотт.
- Происшествие в школе. С Генри.
Глава 32
Девочка с пластырем на руке ниже локтя сидела, держа на коленях пальто, как маленькое розовое домашнее животное, словно боясь, что оно убежит. Кругом, на полу, на скамье, валялись использованные салфетки "Клинекс". Рядом с ней пристроилась женщина в старомодном коричневом костюме, в очках с толстыми стеклами и поглаживала ее по колену. Взглянула на Скотта и Оуэна испуганно и настороженно.
- Мистер Маст?
Оба одновременно ответили "да", отчего она на миг растерялась.
- Я директор Викерс. - Встала и повернулась: - Генри у меня в кабинете. Прошу вас следовать за мной.
- Что случилось? - спросил на ходу Оуэн.
- Об этом я хотела бы поговорить с отцом.
- Я отец.
Директор Викерс взялась за ручку двери, глаза, искаженные линзами, перебегали с Оуэна на Скотта и обратно и в конце концов неохотно остановились на Оуэне.
- Раньше у нас никогда не было никаких проблем с Генри, - сказала она. - Очень милый мальчик, постоянно играет с другими детьми. Поэтому случай особенно… поразительный.
Скотт понял, что неправильно истолковал хмурость: это не злость, а глубокое, искреннее огорчение.
- Честно скажу, я в полном недоумении.
- Ничего не понимаю, - сказал Скотт. - Что он натворил?
Директор Викере ввела обоих в кабинет.
По дороге домой Генри сидел на заднем сиденье прокатной машины Скотта и молчал, пристегнутый ремнем через грудь. Держал рюкзак обеими руками, как утром, когда Скотт его высадил, словно десантник, готовый выпрыгнуть из самолета.
- Знаешь, кто кусается? - спрашивал Оуэн, пристально на него глядя в зеркало заднего обзора. - Звери, вот кто. Разве ты зверь? А?
Генри поймал пылинку в воздухе и уставился на нее.
- Директорша говорит, девочке, может, придется накладывать швы. А вдруг ее родители на нас в суд подадут? Думаешь, у меня есть деньги на адвокатов?
Складки на рюкзаке стали глубже.
- Дерьмо чертово, - продолжал Оуэн. - Вот запру тебя дома, чтоб людей не калечил. Так поступают с дикими зверями, которые кусаются: запирают в клетке. Знаешь?
- Или выпускают на волю, - пробормотал мальчик.
- Что?
- Оуэн… - начал Скотт.
- Как только вернемся домой, сразу пойдешь наверх. Ясно? Я не шучу, черт побери. Будешь париться там целый день. Подумаешь о своем поступке. Надейся и молись, чтобы отец малышки не поволок меня в суд.
Скотт затормозил перед домом, не увидел других машин, вспомнил, что фургон Оуэна со вчерашнего вечера стоит возле "Фуско". Оуэн вылез, метнулся по тротуару, замедлил ход в сугробах, чуть не свалился на пути к парадному. Скотт взглянул на племянника в зеркало.
- Дядя Скотт…
- Да?
- Крысы дикие звери?
- Нет. Не знаю. Генри… - Он оглянулся. - Зачем ты укусил девочку?
- Она хотела заглянуть в мой рюкзак.
- Почему ты ей не позволил?
- Это мой рюкзак. Там секрет.
Скотт посмотрел на мешок в темных пятнах и полосах в руках племянника и подумал: "Пепел". Утром рюкзак лежал на заднем сиденье Сониной машины, значит… Что? Значит, вчера вечером рюкзак был у Генри, когда Ред нашел его на пожарище кинотеатра.
- А мне можно взглянуть? - спросил он.
Прошло несколько секунд, прежде чем мальчик неохотно разнял руки и позволил ему взять рюкзак. Он оказался на редкость тяжелым, как бы плотно набитым сырым песком, и Скотт сообразил, что фактически утром сам его не брал - Генри крепко держал мешок на всем пути до школы. Принялся расстегивать, "молнию" заело, сильней дернул, и клапан открылся, выпустив облачко пыли. Разнесся запах гари, заполнил кабину более сильным зловонием, чем от простого пепла. Внутри оказались куски шлака.
- Что это? - спросил Скотт.
Генри не ответил. В глазах сверкнули крупные слезы, скатились, промыв две чистые полоски на грязных щеках. Но он произнес четко, почти воинственно:
- Мой брат.