В одном из его самых интересных рассказов, который называется "Синяя комната", двое философов приезжают в богатый особняк на званый вечер. Собравшись сыграть с хозяином в бильярд, они никак не могут найти бильярдную и, окончательно заблудившись, попадают в синюю комнату в "нехорошем" крыле дома. В этой комнате две двери, одна в северной стене, другая - в южной, а в середине - винтовая лестница. Один из философов предлагает подняться по лестнице, но второй полагает, что лучше выйти из комнаты через одну из дверей. Они все спорят и никак не могут договориться и в итоге принимаются рассуждать о призраках. Один утверждает, что, поскольку никаких призраков не бывает, бояться им нечего. Второй соглашается, что бояться им нечего: он никогда в жизни не видел призрака, а значит, призраков не существует. Довольные результатом беседы, философы выходят из комнаты через ту дверь, в которую вошли, и пытаются вернуться к гостям. Однако обнаруживается, что синее крыло дома устроено странным образом: выйдя из комнаты, они попадают в коридор, который ведет к винтовой лестнице, а спустившись по ней, снова оказываются в синей комнате. Они пробуют другую дверь - та же история. Поднимаются по лестнице - видят всего лишь одну из дверей. Куда бы они ни пошли - снова оказываются в синей комнате.
Несколько научных работ посвящено Люмасу как исторической фигуре, еще десяток - его роману "Яблоня в саду". Никто никогда не писал его биографии. В 1990-х двое калифорнийских исследователей-геев пытались причислить Люмаса или хотя бы его журналы к гомоэротической культуре, поскольку писатель, помимо прочего, оставил и несколько незаконченных сонетов на тему любви между некоторыми шекспировскими персонажами мужского пола. Не знаю, чем закончилась история с голубыми филологами. Возможно, они утратили интерес к Люмасу. С большинством людей именно так и происходит. Насколько мне известно, о "Наваждении" не написано почти ничего. А все, что написано, принадлежит перу Сола Берлема.
Полтора месяца назад "Проклятие Люмаса" стало темой доклада Берлема на конференции в Гринвиче - он выступал перед аудиторией из четырех человек, включая меня. Берлем тогда еще не читал "Наваждение" и говорил в основном о том, что, возможно, вся эта история с проклятием - выдумка. У него был грубый, как наждачная бумага, голос, и еще он немного сутулился, но это отчего-то совсем не вызывало антипатии. Он говорил о понятии проклятия как о каком-нибудь вирусе и рассуждал о произведении Люмаса так, будто бы это организм, зараженный какой-то дрянью и, возможно, обреченный на гибель. Он говорил о том, что забвение губительно для информации, и завершил свою речь выводом о том, что книга Люмаса и в самом деле несет бремя проклятия - но не в сверхъестественном, а в самом обыденном смысле слова: ее прокляли люди, не пожелавшие мириться с его славой.
После доклада в Картинном зале был прием. Народу собралась целая толпа: какой-то известный ученый делал доклад одновременно с Берлемом и теперь принимал восторги слушателей в большом Нижнем зале, под портретом Коперника. Сначала я собиралась пойти на его доклад, но теперь радовалась, что выбрала Берлема. Остальные его слушатели - двое мужчин, чем-то похожих на налоговых инспекторов, если не считать их белобрысых голов, и женщина лет шестидесяти с розоватой сединой - удалились сразу после доклада, и в итоге мы с Берлемом, забившись в угол Верхнего зала, на пару набросились на красное вино и быстро напились. На Берлеме поверх черных брюк и рубашки было серое шерстяное полупальто, а что было на мне, я не помню.
- Ну а вы сами стали бы его читать? - спросила я, имея в виду, конечно, "Наваждение".
- Конечно, - ответил он, улыбнувшись своей странной улыбкой. - А вы?
- Несомненно. Особенно после вашего доклада.
- Хорошо, - сказал он.
Похоже, Берлем не был знаком ни с кем в Нижнем зале, ну и я тоже. Ни он, ни я не предпринимали попыток покинуть свой угол и смешаться с толпой: я не очень-то сильна в светской беседе и ненароком легко могу кого-нибудь обидеть. Почему не уходил Берлем, я не знаю, - возможно, его я просто еще не успела оскорбить. В этом Картинном зале я казалась себе частью огромной конфетной коробки - коричневые, кремовые, золотые и красные цвета огромных картин будто таяли вокруг меня. А мы с Берлемом были твердой начинкой, которая никого не интересует. За все время, что мы там пробыли, в Верхний зал так никто и не заглянул.
- Просто невероятно, что на ваш доклад пришло так мало народу, - сказала я.
- Никто не знает о существовании Люмаса, - сказал он. - Я уже привык.
- К тому же вам пришлось соперничать с мистером Знаменитостью, - предположила я.
Берлем улыбнулся:
- Джим Лахири. Думаю, он тоже никогда не слышал о Люмасе.
- Наверняка, - согласилась я. Я читала самую известную научно-популярную книгу Лахири о конце времен и не сомневалась, что, даже знай он о Люмасе, наверняка не одобрил бы его. В научно-популярной литературе сейчас чего только не пишут, но сверхъестественные явления по-прежнему остаются закрытой темой - как и Ламарк. Подходов может быть бесчисленное множество, но ни в одном из них нет места призракам или телепатии - ничему такому, что противоречило бы Чарльзу Дарвину или пленило бы Гитлера (за исключением Чарльза Дарвина).
Берлем поднял бутылку вина, наполнил наши бокалы и посмотрел на меня, наморщив лоб:
- А вы здесь почему? Студентка? Если вы изучаете Люмаса, я наверняка о вас слышал.
- Нет, я не изучаю Люмаса, - ответила я. - Я пишу небольшие заметки для журнала под названием "Дым". Вряд ли вы знаете о его существовании. Возможно, я и про Люмаса напишу после вашего доклада, но я бы не рискнула назвать это изучением - ну, во всяком случае, не в том смысле, какой вы имели в виду. - Я замолчала, но Берлем ничего не ответил, поэтому я продолжила: - О нем все равно будет очень интересно написать, пускай и в небольшой заметке. Его вещи просто неотразимы. Ну, в смысле, даже если не брать во внимание все эти загадки и проклятия, все равно он удивительный автор.
- Да, это правда, - согласился Берлем. - Поэтому-то я и пишу его биографию.
Произнеся слово "биография", он посмотрел сначала себе под ноги, а затем - наверх, на раскрашенный потолок. Должно быть, вид у меня был озадаченный, - взглянув на меня, он улыбнулся какой-то кривой, извиняющейся улыбкой.
- Ненавижу биографии, - сказал он.
- Зачем же тогда вы ее пишете? - засмеялась я.
Он пожал плечами:
- Люмас меня зацепил. Похоже, единственная возможность писать о его текстах - это написать его биографию. Может быть, люди даже станут ее покупать. Сейчас модно раскапывать эксцентриков девятнадцатого века - возможно, я на этом заработаю. Факультету не помешают деньги. Да и мне они тоже не помешают, чего уж там.
- Факультету?
- Английской и американской литературы. - И он назвал университет.
- Вы уже приступили? - спросила я.
Он кивнул:
- Да. К сожалению, пока я могу быть уверен лишь в одной биографической детали.
- Прямой в нос? - предположила я, вспомнив Дарвина и отчего-то представив себе грохот, с которым тот свалился от удара Люмаса.
- Нет. - Берлем снова посмотрел на потолок. - Вы не читали Сэмюэла Батлера?
- Читала, - кивнула я. - Да, точно, ведь благодаря ему я и начала читать Люмаса. Батлер ссылается на него в своих "Записках".
- Вы читали "Записки" Батлера?
- Да, мне нравится вся эта история о сахарных Гамлетах.
Если честно, в Батлере мне нравится то же самое, что и в Люмасе, - положение человека, объявленного вне закона, и его блистательные идеи. Излюбленным коньком Батлера было сознание, он полагал, что, поскольку мы эволюционировали из субстанции растительного происхождения, наше сознание, должно быть, в какой-то момент возникло буквально из ничего. А если мы появились вот так - откуда ни возьмись, го почему бы и машинам было не появиться так же? Я читала об этом буквально пару недель назад.
- Сахарных Гамлетах? - переспросил Берлем.
- Ага. В Лондоне продавались такие конфеты. Фигурки Гамлета, который держит в руке череп, а сверху - сахарная глазурь. Классно?
Берлем засмеялся:
- Думаю, Батлер был в полном восторге.
- Вот-вот! Поэтому-то он мне и нравится. У него замечательное чувство абсурдного.
- В таком случае вы, должно быть, в курсе сплетен, которые ходили о нем и Люмасе?
- Нет. Что это еще за сплетни?
- Что они были любовниками. Ну, или, по крайней мере, Люмас был без ума от Батлера.
- Понятия не имела, - ответила я. А потом улыбнулась: - Это важная подробность?
- Скорее всего, нет. Но она ведет к биографической детали, которая кажется мне крайне интересной.
- К какой же?
- Вы не читали книгу "Она написала "Одиссею""?
- Нет. - Я помотала головой. - Постойте-ка… Она?!
- Обязательно почитайте. В ней Батлер доказывает, что автором "Одиссеи" была женщина. Черт, это гениально! - Берлем провел руками по волосам и продолжил: - Батлер приложил к книге свой собственный перевод "Одиссеи" с кое-какими черно-белыми иллюстрациями - его собственными фотографиями старинных монет и пейзажей, имеющих отношение к "Одиссее". Один из снимков вроде как показывает бухту, из которой отправился в свое путешествие Улисс, но на заднем плане прогуливается мужчина с собакой. Во введении Батлер рассыпается в извинениях перед читателем за это досадное недоразумение и говорит, что человек с собакой появились на снимке уже после того, как он проявил негативы, а вообще-то их там быть не должно.
- Ого, - сказала я, не вполне понимая, к чему он клонит. - И…
- Человек на снимке - Люмас. Я в этом нисколько не сомневаюсь.
- Почему вы так думаете?