(Приободрился.) Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое, и приклони ухо Твое ко мне… (Панночка погрозила в его сторону пальцем.)…ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене, требующаго Твоея помощи… (Панночка "потеряла" Философа.) Уф, пронесло пока что, аж живот свело. (Панночка безошибочно ринулась к Философу.) Верую!! во сдинаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым! (Панночка опять "потеряла" Философа.) Верую! Верую…
Панночка легла в гроб.
(Облегченно.) Верую… а живот однако сводит… чертова баба, не достою до утра…
Гроб сорвался с места и со свистом начал летать по всей церкви в поисках философа. Почти над самой головой, Философ даже пригнулся.
Да плачуся о гресех моих!! К кому бо прибегну повинный аз, аще не к Тебе, упованию и прибежищу грешных!
Гроб грохнулся на свое место. Панночка выпрыгнула, вслушивается.
О, Владычице Царице Небесная! Ты мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь!
Панночка у самой черты и скользит по "заслону" руками, всей собой, но незримый заслон не пускает ее к Философу, который закрылся руками, присел и кричит.
Царю Небесный! Младенец Христос Пресветлый! Что делать, погляди! Дитя Пресвятое! Отведи ручками своими чистыми мрак этот. Господи, не знаю больше слов к Тебе! Господи, где взять слова к Тебе, чтоб Ты услышал меня? Иссякла душа, Господи! Слабеет мой крик к Тебе, Господи!
Панночка бьется в "заслон".
Защити меня! Защити меня! Защити меня!
Панночка визжит, прижав кулачки к вискам. Философ кричит вместе с ее визгом.
Защити меня! Защити меня! Защити меня!
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ
С ЖИВЫМИ
Двор сотникова дома. Философ Хома Брут сидит на земле, обхватив себя и укачивая, ноет, словно от боли. Входит Хвеська.
Хвеська. Пан Философ…
Философ раскачивается и ноет.
Пан Философ, уже ведь солнышко взошло, слава Богу. А вы целенький тут сидите, с нами.
Философ раскачивается и ноет.
А то, может, покушаете немного? Нехорошо, когда человек пустой сидит.
Философ раскачивается и ноет.
Коржики с салом хорошие есть… Варенички со сметаною… Жирные, сами в рот прыгают. Уже ведь опять день, светло, чего вы ноете? А вот птичка пикнула, слышали? Птичка вон какая маленькая, а не боится, ночь переночевала под листиком и уже снова веселая, скачет и пищит. А, пан Философ?
Философ мутно глядит на Хвеську.
Вот и лучше уже. Вот и глазки развеселились. Это я, Хвеська. Признали? Я вижу, что признали. И кушать хотите. Я по глазам вижу, что хотите. А ну-ка разевайте свой рот! (Сует ему в рот булку.) И не вертитесь, очень даже вкусная пампушка. Ах, какая же пампушка румяная, сладкая! Вот молодец! А ведь вкусно, да? Вкусно? Я вижу, что вкусно. Вот козак настоящий, вот как кусает много… вот и эту скушайте, горяченькую…
Философ. Хвеська…
Хвеська. А что, пампушка не нравится?
Философ. Хвеська, ну-ка тронь… вот здесь, грудь мою…
Хвеська(жеманно). Ой, вы скажете тоже… Мужчину чужого трогать…
Философ. Не мужчину, дура, грудь тронь!
Хвеська приложила руку к груди Философа.
Ну?
Хвеська. Горячо.
Философ. Да стучит ли там, глупая баба!
Хвеська. Так стучит же, аж в руке отдается! Стучит, куда ж оно денется!
Философ. А то мне чудится, что замолчало.
Хвеська. А вы, наоборот, покушайте, силы прибудут, оно еще пуще застукает! (Помогает ему подняться.)
Философ. Земля прогибает…
Хвеська. Так вы ногами-то упритесь, да сильнее же, и пятками пристукните, сапоги-то на вас хорошие, крепкие.
Философ. Ноги гнутся, Хвеська…
Хвеська. Да на что вам такие сапоги тогда? И какие такие у вас ноги особые, что гнутся? Ни на ком нету таких сапог, и то не гнутся, а у вас и сапоги наилучшие и все гнутся! Ну! Стойте же прямо! Это ничего! Это у вас переполох! Ночью застудились в церкви с мертвецом. Пройдет от солнышка, растает и сами не заметите. Снова будете веселый!
Философ. Хвеська, я уж никогда не буду веселый.
Хвеська. Ой, вам ли говорить такое! Такой видный мужчина с такими большими усами! И так грешно говорит! Еще такой веселый будете, что сами удивитесь.
Философ. Застряло в груди…
Хвеська. Так это понятное дело! Это хоть самого Явтуха засунь в темень к мертвецу, он и усы опустит! Так мертвеца ж скоро закопают да и все дела!
Философ. Ох, Хвеська… такие там дела задаются… не расскажешь, в груди застряло.
Хвеська(испуганно). И не рассказывайте! Мы тут живем, зачем нам?
Философ. Мы тут живем, а оно ворочается, и скрипит, и чавкает. Оно шарит липкими усами, кого зацепить отсюда…
Хвеська(трясется). Пан Философ, вы лучше пампушку покушайте… (Сует ему в рот булку.)
Философ(отплевывается). Да задушишь меня, баба!
Хвеська. Это хорошие пампушки, из белой муки… сладкие. Для вас пекла.
Философ. Для меня? (Изумленно.) Хвеська, какие ж у тебя красивые дрибушки. Кудрявые.
Хвеська(поправляет волосы). Тоже скажете, пан Философ. Да и волосы у меня совсем не хороши. Не такие уж черные и не блестящие.
Философ. И черные, и блестящие твои волосы, Хвеська, и стрички в них красные и голубые, будто жар и тень вперемежку.
Хвеська(потрясенно). Пан Философ, как вы говорить стали?
Философ. Как?
Хвеська. Будто это не вы говорите, а настоящий важный пан.
Философ. Сам не пойму, какая слабость пронзила все мои жилы и кости. Дрянь я стал совсем, не мужчина, не козак, нет. Вот, например, горшки, да?
Хвеська. Какие? На плетне, что ли?
Философ. Да. Вон те… синие и красные.
Хвеська. Вижу. Я их утром повесила просушиться, а что горшки?
Философ. Я на них смотрю, Хвеська, вроде это горшки и не горшки в одно и то же время.
Хвеська. Как не горшки? Я вижу, что горшки.
Философ. Так глазами-то и я вижу. Но вот скажи мне, станет ли нормальный человек с крепкой головой и чистой душой так радоваться горшкам, будто это по крайней мере золотые горшки?
Хвеська. А вы что, так сильно им радуетесь?
Философ. Я смотрю на них, и мне до боли приятно смотреть. Вот здесь вот у меня жжет от них, Хвеська. Они такие влажные и такие круглые… Понимаешь?
Хвеська. Не понимаю я.
Философ. И я не понимаю. Но они висят в рядок и на них солнышко светит… И вот тут вот в самой груди, внутри что-то жжет и ноет от тихой радости, и слезы, ей-богу, теплые, тихие слезы наползают на очи, раз все эти горшки висят тут в рядок…
Хвеська. Я, пожалуй, пойду и сниму их…
Философ. Нет! Пускай висят. Это не поможет ничему, Хвеська. Вот взять к примеру кур. Видишь, куры ходят?
Хвеська. Как же не видеть, когда я сама только что насыпала им, а двух самых старых зарубила для кухни.
Философ. И я то же самое говорю… куры такой глупый народ, что смотреть на них особенно нечего! А я все же смотрю и…
Хвеська. Жжет?
Философ. Жжет…
Хвеська. От горшков жжет… от кур жжет…
Философ. Все кругом ходит, гуляет, блестит, кудахчет… и на все на это светит солнышко.
Хвеська. Так оно и на вас светит, пан Философ…
Философ(подставляется солнцу). И на меня оно светит.
Хвеська. А как же! Я сама вижу, что светит не меньше, чем на тех же кур и горшки. (Помолчав.) Если вы не рассердитесь, пан Философ, я вам скажу… как я это понимаю.
Философ. Как ты это понимаешь, Хвеська?
Хвеська. Вам надо жениться.
Философ. Чего-о?
Хвеська. Понимайте, как знаете.
Философ. Жениться! Поменять козацкую волю на всю эту дребедень! Да какой уважающий себя бурсак самолично, по собственному желанию сунет голову в женитьбу! Нет! Я не знаю такого козака, если он, конечно, козак, а не баба, чтобы так вот взял бы да и женился безо всякого к тому сопротивления! Нет, я таких Козаков не видел на свете.
Хвеська. Вольный козак может не жениться, только кто вам сказал, что вы-то вольный козак?
Философ. А кто ж я тогда?