д., и т. д." Андроников, говорят, тогда же вразумил ее и отсоветовал; а впоследствии, когда князь выздоровел совсем, то и нельзя уже было воротиться к этой идее; но письмо у Андроникова осталось. И вот он умирает; Катерина Николавна тотчас вспомнила про письмо: если бы оно обнаружилось в бумагах покойного и попало в руки старого князя, то тот несомненно прогнал бы ее навсегда, лишил наследства и не дал бы ей ни копейки при жизни. Мысль, что родная дочь не верит в его ум и даже хотела объявить его сумасшедшим, обратила бы этого агнца в зверя. Она же, овдовев, осталась, по милости игрока мужа, без всяких средств и на одного только отца и рассчитывала: она вполне надеялась получить от него новое приданое, столь же богатое, как и первое!
Крафт об участи этого письма знал очень мало, но заметил, что Андроников "никогда не рвал нужных бумаг" и, кроме того, был человек хоть и широкого ума, но и "широкой совести". (Я даже подивился тогда такой чрезвычайной самостоятельности взгляда Крафта, столь любившего и уважавшего Андроникова.) Но Крафт имел все-таки уверенность, что компрометирующий документ будто бы попался в руки Версилова через близость того со вдовой и с дочерьми Андроникова; уже известно было, что они тотчас же и обязательно предоставили Версилову все бумаги, оставшиеся после покойного. Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас пойдет с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней. О существовании Марьи Ивановны и об ее отношениях к покойному Андроникову она проведала весьма недавно, уже возвратясь в Петербург.
- Вы думаете, она не нашла у Марьи Ивановны? - спросил я, имея свою мысль.
- Если Марья Ивановна не открыла ничего даже вам, то, может быть, у ней и нет ничего.
- Значит, вы полагаете, что документ у Версилова?
- Вероятнее всего, что да. Впрочем, не знаю, всё может быть, - промолвил он с видимым утомлением.
Я перестал расспрашивать, да и к чему? Всё главное для меня прояснилось, несмотря на всю эту недостойную путаницу; всё, чего я боялся, - подтвердилось.
- Всё это как сон и бред, - сказал я в глубокой грусти к взялся за шляпу.
- Вам очень дорог этот человек? - спросил Крафт с видимым и большим участием, которое я прочел на его лице в ту минуту.
- Я так и предчувствовал, - сказал я, - что от вас все-таки не узнаю вполне. Остается одна надежда на Ахмакову. На нее-то я и надеялся. Может быть, пойду к ней, а может быть, нет.
Крафт посмотрел с некоторым недоумением.
- Прощайте, Крафт! Зачем лезть к людям, которые вас не хотят? Не лучше ли всё порвать, - а?
- А потом куда? - спросил он как-то сурово и смотря в землю.
- К себе, к себе! Все порвать и уйти к себе!
- В Америку?
- В Америку! К себе, к одному себе! Вот в чем вся "моя идея", Крафт! - сказал я восторженно.
Он как-то любопытно посмотрел на меня.
- А у вас есть это место: "к себе"?
- Есть. До свиданья, Крафт; благодарю вас и жалею, что вас утрудил! Я бы, на вашем месте, когда у самого такая Россия в голове, всех бы к черту отправлял: убирайтесь, интригуйте, грызитесь про себя - мне какое дело!
- Посидите еще, - сказал он вдруг, уже проводив меня до входной двери.