Но Марья Ивановна, которой Алексей Никанорович, кажется, очень много поверял при жизни, вывела меня из затруднения: она написала мне, три недели назад, решительно, чтоб я передал документ именно вам, и что это, кажется (ее выражение), совпадало бы и с волей Андроникова. Итак, вот документ, и я очень рад, что могу его наконец передать.
- Послушайте, - сказал я, озадаченный такою неожиданною новостью, - что же я буду теперь с этим письмом делать? Как мне поступить?
- Это уж в вашей воле.
- Невозможно, я ужасно несвободен, согласитесь сами! Версилов так ждал этого наследства... и, знаете, он погибнет без этой помощи - и вдруг существует такой документ!
- Он существует только здесь, в комнате.
- Неужели так? - посмотрел я на него внимательно.
- Если вы в этом случае сами не находите, как поступить, то что же я могу вам присоветовать?
- Но передать князю Сокольскому я тоже не могу: я убью все надежды Версилова и, кроме того, выйду перед ним изменником... С другой стороны, передав Версилову, я ввергну невинных в нищету, а Версилова все-таки ставлю в безвыходное положение: или отказаться от наследства, или стать вором.
- Вы слишком преувеличиваете значение дела.
- Скажите одно: имеет этот документ характер решительный, окончательный?
- Нет, не имеет. Я небольшой юрист. Адвокат противной стороны, разумеется, знал бы, как этим документом воспользоваться, и извлек бы из него всю пользу; но Алексей Никанорович находил положительно, что это письмо, будучи предъявлено, не имело бы большого юридического значения, так что дело Версилова могло бы быть все-таки выиграно. Скорее же этот документ представляет, так сказать, дело совести...
- Да вот это-то и важнее всего, - перебил я, - именно потому-то Версилов и будет в безвыходном положении.
- Он, однако, может уничтожить документ и тогда, напротив, избавит себя уже от всякой опасности.
- Имеете вы особые основания так полагать о нем, Крафт? Вот что я хочу знать: для того-то я и у вас!
- Я думаю, что всякий на его месте так бы поступил.
- И вы сами так поступили бы?
- Я не получаю наследства и потому про себя не знаю.
- Ну, хорошо, - сказал я, сунув письмо в карман. - Это дело пока теперь кончено. Крафт, послушайте. Марья Ивановна, которая, уверяю вас, многое мне открыла, сказала мне, что вы, и только один вы, могли бы передать истину о случившемся в Эмсе, полтора года назад, у Версилова с Ахмаковыми. Я вас ждал, как солнца, которое всё у меня осветит. Вы не знаете моего положения, Крафт. Умоляю вас сказать мне всю правду. Я именно хочу знать, какой он человек, а теперь - теперь больше, чем когда-нибудь это надо!
- Я удивляюсь, как Марья Ивановна вам не передала всего сама; она могла обо всем слышать от покойного Андроникова и, разумеется, слышала и знает, может быть, больше меня.
- Андроников сам в этом деле путался, так именно говорит Марья Ивановна. Этого дела, кажется, никто не может распутать. Тут черт ногу переломит! Я же знаю, что вы тогда сами были в Эмсе...
- Я всего не застал, но что знаю, пожалуй, расскажу охотно, только удовлетворю ли вас?
II
Не привожу дословного рассказа, а приведу лишь вкратце сущность.
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых, на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого человека, но проигравшего всё богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.