Долго длилась погоня, тяжело было Золотареву. Слишком уж увертливая попалась сарацинка. Подгонял ее ужас дикий, страх за жизнь свою поганую, никчемную. Как ветер она неслась, но и Петр не отставал. А все тяжелее и тяжелее ему, вот он один раз упал, вот второй. На дерево налетел, в канаву упал, чуть со следа не сбился… Видит вдруг - на пригорке ящерка сидит, огненно-рыжая, манит его. Остановился он.
- Подожди, - говорит ящерка, - возьми-ка вот это. - И протягивает шкатулочку, а в ней порошок. Только не белый, а огненный и светящийся, как она сама.
- Догони да брось в нее щепотку. Но смотри, не робей, руби ее топором, иначе сам сгоришь. Понял?
Поблагодарил ящерку Петр, взял порошку и снова бежать, вражину догонять! Догнал он сарацинку на широкой полянке, кинул в нее щепотку. Вспыхнул тут костер жаркий, высокий, объяло ее всю пламенем ярким, голосом страшным закричала она, упала да давай кататься по земле! А пламя не сбивается, только разгорается от этого все сильнее! Уж и трава занялась, дымится…
Вспомнил Золотарев слова яшерки, сжал покрепче топор и ударил извивающуюся сарацинку один раз, потом второй… А пламя все круче, все выше! Воет, трещит, на него бросается! Но не пужается Петр, вера великая в его сердце. Изрубил он вражину на куски, да и утих огонь.
- Молодец, Петр Лексеич, - вдруг кто-то говорит за его спиной.
Оглянулся он и видит - Марфушка стоит, ласково так улыбается!
- Снова спас ты меня и себя, ящерок моих и мир целый от погани лютой. Хвалю тебя за это, благодарю премного.
Протянула она к нему руки, обняла его крепко и поцеловала ласково.
- Много силы теперь во мне, и перемены движутся великие. Идем же скорее во дворец, пир горой устроим.
- Марфушка… - только и мог проговорить Петр, утопая в ее бездонных глазах.
- Сегодня, - продолжала страстно королева, - ты снова полетишь со мной. Я хочу тебя, милый, и ты мне нужен, как никогда на свете…
- Да, да, да! - у него кружилась голова, и ноги уже не держали.
- Я твоя…
- Да!..
- Возьми меня!
- Да…
- Прямо сейчас!..
* * *
……………………………………………………………………………
Погода с каждым днем все портилась, шли унылые осенние дожди. По ночам морозило, мелкие лужи затягивались легким ледком, но к полудню опять теплело, тучки разбегались, весело блистало солнышко, и пели птицы. Золотарев просыпался поздно, еле отходя от тревожных ночных видений, но всегда у его изголовья сидела Марфушка, и ему сразу становилось теплее и радостнее. Однако, королева ящерок все грустнела и грустнела. Петр постоянно допытывался, в чем дело, не он ли виноват, но она не отвечала или отшучивалась.
- Слишком поздно мы с тобою встретились, - говорила Марфушка. - Или слишком рано. Надо было весной, но не выдержала я… Нет еще все-таки у меня сил достаточных, волшебства верного… Не уберегу я тебя, боюсь, сгинешь…
- Не уйду, не тревожься, милая, - с пылом уверял ее Золотарев. - Что нас может разлучить?! Или кто?!
- Ах, Петруша, не в этом дело! Стихия-матушка сильна, не могу я тягаться с ней…
- Какая такая стихия? - вопрошал он.
Королева молча показывала на утренний ледок за окном.
- Разве дворец не обогревается? - удивлялся Петр. - Запасемся дров, авось не замерзнем! А раньше-то ты как, милая?
- Я спала…
- Всю зиму?!
- Всю. Любовь весенняя меня пробуждала. Солнышко грело, ящерки отхаживали. А ты… Ты не такой. Но я попробую. Надо. Продержимся…
- Продержимся! - кричал возбужденно Золотарев, обнимал, целовал ее, и они снова летали, летали, летали…
Как-то показала Марфушка Петру камешек. Он лежал, прикрытый листиком, никем незамеченный, нетронутый. Королева приподняла его и достала прекрасный изумруд.
- Видал? - сказала она. - Здесь этого добра бери - не хочу. Да не нужно оно мне вовсе. Не к чему. Что я, Медная Баба, что ли? Всего-то племяшка ей. Но открывать тайны земные тоже умею. Могу и тебя научить. Если хочешь.
- Я… - замялся Золотарев. - Кроме тебя… Что мне еще надобно?!
- Ах, Петруша… Вижу, лукавишь!
- Нет, я…
- Надо смотреть по особенному, - объясняла Марфушка, не обращала на него внимания, - и делать вот так…
Показала она ему, что да как, понял все хорошо Золотарев, стал камешки собирать. Каждый день ходил, но недалече. Да и этого хватало - скоро во дворце целая гора образовалася всяких топазов, изумрудов, аметистов, рубинов, золотых самородков и протча.
- Но не показывайся людям, не то худо будет! - строго-настрого предупредила его королева, и Петр ее беспрекословно слушался.
Но однажды случилось непредвиденное. Отошел Золотарев дальше чем обычно, в сторону деревни, ибо в той стороне он стал находить прекрасные голубые сапфиры чистой воды, до того почти не имеющиеся в его коллекции. Вдруг видит - дева прекрасная бежит, волосы длинные, золотые, распущенные. А за ней - зверь невиданный, страшный гонится, погубить, сожрать грозится. Кинулся витязь наш, не долго думая, на зверя лютого, схватил его за шею и скрутил рогатую голову, развернув пасть его клыкастую, алчущую да зловонную аж за спину. Только совсем чуть-чуть успела бестия оцарапать Петра - пустяк, одним словом. Сдох тут же монстр. Возрадовалась дева, но засмущалась премного вида Петра царственного, да и убежала восвояси. Не стал Золотарев догонять ее, вспомнил строгий наказ Марфушки своей, потому и воротился скорее во дворец.
Но что это случилось с королевой ящерок?! Мрачнее тучи встретила она победителя, волосы растрепала, в бока руки уперла, а глазами молнии мечет.
- Зачем, зачем, - кричит, - ты это сделал? О, горе нам, горе! Говорила я, не показывайся никому! Нельзя было убивать бестию, и нельзя было в таком случае отпускать девчонку!
- Но, Марфушка… - пытался оправдаться Петр.
- Я не Марфушка, а Саламандра!
Вытянулась тут королева, хвост у ней чешуйчатый образовался, руки-ноги в перепончатые лапы превратились, голова уплощилась, глаза - словно блюдца, а язык стал черным, длинным, раздвоенным. Настоящая саламандра ростом с человека! Схватила она Золотарева и начала обматываться вокруг него, все более удушая.
- Зач-ч-чем, зач-ч-чем?! - громко шипела она, и из ее глаз градом лились слезы.
Испужался тут Петр премного, задыхаться стал, света белого невзвидел.
- Отпусти меня! - взмолился он. - Отпусти, Саламандра!
- Это плох-х-хо, плох-х-хо! - шипела Саламандра. - Но я прощ-щ-щаю пока тебя… Пока…
Отпустила она его, опять человечий облик приняла.
- Отныне пуще прежнего надобно за окрестностями следить, - говорит. - Лучше бы, конечно, уйти куда подальше, да нельзя сейчас, ох, нельзя! Не ко времени ты пришелся, не ко времени…
Отдышался Петр и ну прощения всякие просить, на колени падать, руки-ноги целовать. Холодна по началу была королева, да оттаяла постепенно, простила Золотарева.
- Только впредь, - говорит, - слушаться меня беспрекословно, ни шагу в сторону. Ибо рыцари на драконах прилететь могут - ох, беда тогда будет! Дворец тепереча на обособленном положении. А сейчас… Иди ко мне, милый, я хочу тебя…
Два дня прошли в спокойствии и согласии, только с того случая побаиваться стал Петр Марфушку, что-то надломилось в его душе. Вроде бы все как всегда, но чего-то перестало хватать, какая-то неуловимая тень пробежала между ними. В таких неземных, невообразимо прекрасных отношениях нашей пары наметилась маленькая, совсем незаметная трещинка, грозящая со временем перерасти в бездонную пропасть холода и отчуждения.
На третий день Золотарев пошел к святому источнику, расположенному неподалеку. Эту воду - чистую, ломящую первобытным холодом зубы королева любила принимать перед обедом для, как она говорила, "насыщения энергией космоса, пропущенной через магнитосферу Земли". Ее запасы во дворце кончились и, захватив пару серебряных амфор, незадолго до полудня Петр оказался у указанного пригорка, в основании которого и бил нужный ключ.
Он набрал полные амфоры, тщательно запечатал их и собрался было уходить, как заметил вдруг, как кто-то торопливо спускается с пригорка, часто мелькая между деревьями. Помня свою предыдущую оплошность, Золотарев кинулся бежать, так как листва уже начала опадать, и в кустах возможности спрятаться не было.
- Подожди, добрый молодец! - услышал он вдогонку. - Не спеши так, поговорить надо!
Не слушая, Петр спешил во дворец. Заполненные амфоры оказались довольно тяжелыми, и он скоро запыхался. К тому же сам не зная, как, умудрился сбиться с пути, хотя хаживал здешними тропинками частенько. Дернулся в одну сторону, в другую, не узнает местности! Полянки, деревья - все не те! Колдовство, одним словом. Страшно ему стало, не по себе.
И вдруг у ручья, из-за дерева широкого старушка выходит. Маленькая, сухонькая, сгорбленная в три погибели. Нос крючком, уши торчком, вся рябая да пятнистая. Глаза красные, кровью налиты, а пальцы длинные, как у паука и с когтищами вострыми. Запутана она была в одежды рваные, грязные, вонючие, а на голове платок пуховый - из-под него волосы выбиваются седые и давно немытые.
- Не спеши так, милок, - гнусавит. - Куда торопишься?
- Отойди, карга старая! - воскликнул Петр. - Чего на дороге встала?
- Зачем такое непочтение к старому человеку оказываешь? Ничего худого я тебе не сделаю, не боись…
- А я и не боюсь, ведьма проклятая! - топнул грозно ногой Золотарев. - В последний раз говорю, отойди, а не то зашибу ненароком!
Усмехнулась недобро карга старая в беззубый рот.
- А куда пойдешь-то, милай? Вижу, плутаешь ты, совсем измаялся. Дай, думаю, подскажу путь-дороженьку…
- Да, конечно, ты-то подскажешь! Признавайся, твои чары, ты лес околдовала?!