– Отличный выбор! – в кои-то веки похвалил меня ван Бьер и, кажется, даже не в шутку. – Одобряю твой вкус, парень. Меч легендарной эфимской пехоты – пожалуй, лучший из тех, что были когда-либо выкованы в мире. В умелых руках его хорошо отточенный клинок четырехгранного сечения пробивает легкие доспехи. И, несмотря на свой малый размер, имеет достаточный вес, чтобы перерубать человеческие кости. Многим, правда, не нравится длина "эфимца". Например, островитянам, что привыкли меряться длиною своего оружия и своих членов. Но так считают лишь те, кто боится приближаться к противнику ближе, чем на три шага. Зато те, кто не любит бестолковые танцы с оружием и звон металла, предпочитая вести с врагом короткий разговор на короткой дистанции, знают истинную цену такого меча… А теперь иди и положи его на место – не дорос ты пока до него. Выбери что-нибудь попроще. И не забудь про нож. Можешь взять самый маленький – но только не посей его…
В общем, когда мы снова двинулись в путь, на поясе у меня висел в ножнах обычный солдатский мизерикорд – такой, который мне, если что, будет не жалко потерять. А в руках я нес палаш вейсарских кондотьеров – грубоватый и более длинный, чем "эфимец", однако при этом и более легкий. Почему в руках, а не на перевязи в ножнах? Так приказал ван Бьер. Он разрешил мне носить оружие на поясе или за спиной лишь тогда, когда я буду занят работой. В остальное же время, я должен был держать его в руках, когда бодрствую, под боком – когда сплю, и под мышкой, когда справляю нужду. Только так, а не иначе, если, конечно, я не хочу быть огретым палкой.
Пользу от этой странной, на первый взгляд, прихоти кригарийца я оценил довольно скоро.
Само собой, что для ребенка являлось неинтересно просто таскать с собой меч, с которым ему вдобавок нельзя было расставаться. И, пока мы шли по лесной дороге, я то и дело рубил палашом кусты и папоротники. Или же крутил его в руках, нанося удары по воздуху. На что снова впрягшийся в тележку монах не возражал, хотя, наверное, мое дуракаваляние ему не нравилось. Но явно не так, как не нравилась мне моя повинность. Уже в первый день меч надоел мне так, что я был готов с радостью зашвырнуть его в придорожные кусты. Но спустя сутки он больше не казался мне неудобным. Спустя еще пару дней, когда мы шагали за одним из идущих через Промонторию караваном, я нес палаш и почти не обращал на него внимания. А на пятый день нашего путешествия на восток я наконец-то испачкал его первой кровью.
Нет, она была не человеческая, а всего лишь змеиная. Жирная гадюка, которые в Промонтории достигают в длину пары шагов и могут убить одним укусом лошадь, неожиданно выползла из-под придорожного камня, возле которого я остановился помочиться. Выползла и зашипела, давая понять, что мне здесь не рады. Не знаю, собиралась она меня кусать или нет, но испугался я не на шутку. А, испугавшись, заорал и выхватил из ножен палаш, который, следуя правилу кригарийца, в это время держал под мышкой.
Я даже толком не сообразил, с чего вдруг меня угораздило обнажить клинок, а не броситься наутек. Но убегать от гадюки с мечом в руке на виду у ван Бьера и сидевших возле нашего костра охранников каравана показалось мне плохой идеей. Многие из них и так посмеивались надо мной – к счастью, беззлобно. А после столь постыдного бегства насмешек стало бы еще больше. Поэтому я не придумал ничего лучше, как вскочить на камень – благо, тот был невысоким, – и рубануть змею сверху несколько раз, прежде чем она вползла туда же следом за мной.
Это, конечно, не спасло меня от насмешек, но все они так и остались дружескими. Скучающие караванщики долго смеялись над моей "героической битвой с драконом", но стыдиться перед ними мне было не за что. Тем более, после того, как один из них одобрительно похлопал меня по плечу, другой угостил яблоком, а третий насыпал мне в ладонь целую горсть тыквенных семечек.
В отличие от них, Баррелий не сказал ни слова. И даже не улыбнулся, хотя до этого он тоже нередко подтрунивал надо мной по любому поводу и без. Все, что он сделал, это жестом велел мне передать ему палаш. А, получив его, прищурил один глаз и внимательно изучил его лезвие в отблесках костра. После чего, покачав головой, достал оселок и взялся не спеша править режущую кромку, на которой я оставил несколько зазубрин, когда, рубя гадюку, угодил мечом по камню.
Впрочем, его молчание говорило красноречивее любых слов. Раз ему было нечего мне сказать, значит, я все сделал правильно. Кроме разве что подпорченного меча. Но эту оплошность Баррелий не собирался ставить мне в упрек, ведь мой меч пострадал в сражении, а не во время игры. И монах, сам изломавший в битвах немало клинков, понимал, чем неизбежный боевой урон отличается от того, который был нанесен по глупости или неряшливости…
Глава 14
Караван, к которому мы прибились, пересек лишь северную оконечность Промонтории. Ту ее часть, что находилась на материке, а не на полуострове Скарпа, выдающемся далеко в море Боблибад. Северные ее оконечности также занимали обширные пространства. Они полностью охватывали Вейсарию с юга, словно гигантские клещи, и отделяли ее на западе от Гиремейских гор. Это не позволяло попасть в нее прямиком из Дорхейвена, и караванщики были вынуждены платить дополнительную пошлину за пересечение еще одной границы. Вот почему цены на канафирские товары в Вейсарии и в Эфиме всегда держались высокими. А про островной Хойделанд и говорить нечего. Там товары из Вахидора, Этнинара и Талетара могли позволить себе лишь короли и их приближенные, пусть даже большинство грузов с запада доставлялось туда по морю, вдоль побережья Северного океана. Что было накладно уже по иным причинам. И главными из них являлись встречное течение, коварные рифы, а также сезон штормов, из-за которого сей торговый путь закрывался больше, чем на полгода.
К счастью, нас с Баррелием в те суровые края никто не гнал. И за первые десять дней нашего путешествия мы с ним отмахали примерно треть расстояния, что разделяло Дорхейвен и Тандерстад.
На вейсарской границе наши дороги с караваном разошлись. Он продолжил путь на восток, а мы повернули севернее – к Балифорту.
Для меня, успевшего малость свыкнуться и с дорожными тяготами, и со сменой обстановки, это событие не имело большого значения. Подумаешь, пересекли очередную речушку и оказались в другой стране, где были точно такие же деревья, трава, камни, крестьянские лачуги и все остальное. Вот когда мы дойдем до города, тогда и скажем: да – теперь мы в Вейсарии! Помимо ее скупой, но аккуратной архитектуры, что разительно отличалась от неряшливой и сумбурной архитектуры городов Промонтории, в Балифорте мы снова увидим горы – Вейсарские Ольфы. Тогда как здесь, на границе, нас все еще окружали лесистые холмы, которые на меня, выросшего в Гиремейских горах, не производили особого впечатления.
Я был не прочь идти дальше, но ван Бьер считал иначе. Достигнув самой маленькой и самой богатой страны Оринлэнда, он решил устроить нам обоим короткий отдых. С настоящими кроватями, хорошей едой, выпивкой и шлюхами. Два последних удовольствия, естественно, предстояло вкушать одному лишь кригарийцу. И все же он, будучи человеком суровым, но справедливым, пообещал подсластить отдых и мне. Подсластить в прямом смысле слова: угостить меня засахаренными сухофруктами или вишневым пирогом… Конечно, если сей товар отыщется на том занюханном постоялом дворе, где монах собрался остановиться.
У этой дыры даже имелось поэтичное имя, видимо, обязанное по мнению ее хозяина придавать ей солидности – "Усталая секира".
Мы могли бы остановиться в местечке попристойнее, да только там пришлось бы расплачиваться деньгами, а с ними у кригарийца было не густо. Зато в "Усталой секире" принимали не только их, но и золото, пусть даже в Вейсарии, где торговать золотом разрешалось лишь банкам, за это можно было огрести неприятностей. Но побродивший по миру ван Бьер знал немало уголков, обитатели коих, чтя законы, порой закрывали на них глаза, чем сильно упрощали жизнь путникам вроде нас.
В отличие от денег, золота у нас было столько, чтобы мы могли бы жить в "Усталой секире" полгода, ни в чем себе не отказывая. Помимо золотой цепи, которую Баррелий отобрал той кровавой ночью у мертвого бахора, он насобирал с трупов убитых им врагов еще немного золотишка и побрякушек. Среди которых обнаружились даже… золотые зубы! И когда только он успевал выдирать их из вражеских ртов, учитывая, что ему приходилось тащить за собой меня и постоянно драться?
– Чего вылупился? – буркнул мне монах. Он сделал небольшую остановку на пути к постоялому двору, чтобы, пока никто не видит, разорвать кусачками трофейную цепь на звенья. Кригарийцу явно не нравилось заниматься столь недостойной работой при свидетеле. А тем более при свидетеле, из чьего дворца он вынес все эти драгоценности.
Я лишь пожал плечами: дескать, ничего, просто смотрю. Баррелий во мне ошибался. Глядя, как он перебирает свою добычу, я не испытывал к нему презрения. И вообще почти ничего сейчас не испытывал. Дорхейвен остался далеко позади, а вместе с ним осталась и та часть меня, что была привязана к моему прошлому и его атрибутам.
– Что бы ты обо мне ни думал, ты ведь согласен, что это было справедливо: отобрать золото у убийц твоего отца? – спросил Пивной Бочонок. Видимо, для успокоения совести, так как вряд ли у него было желание оправдываться передо мной.
Я кивнул, не имея на сей счет возражений.
– Ну а нам, хочешь не хочешь, нужна еда, отдых, выпивка… сладости. Тебе – твои сладости, мне – мои, – заключил кригариец. – Не вижу в этом ничего плохого. Мы и без того большую часть жизни вынуждены отказываться от удовольствий. Так почему бы не предаваться им, когда для этого выпадает время?…