На полпути из-за деревьев выскочила компания. Меня грубо бросили на землю. Я с ругательствами вскочил. Слышались крики и вой, кто-то падал, катался по земле и злобно орал: "Какого…" Две компании разделились и встали стенка на стенку. В свете фонаря я узнал ребят из Сан-Клементе. На всех были одинаковые, красные в белую полоску, рубахи.
– Ох, – сказал Николен тоном усталого презрения. – Это они.
Один из вожаков, парень с отметиной от брошенного камня, выступил на свет и нехорошо улыбнулся. Мочки ушей у него были в клочьях от выдранных в драке серег, тем не менее в левой и сейчас красовались две золотые, а в правой – две серебряные сережки.
– Привет, Дол Грин, – сказал Николен.
– Деткам нельзя ходить в Сан-Клементе ночью, – сказал мусорщик.
– Какой-такой Клементе? – невинно осведомился Николен. – К северу от нас ничего нет, только развалины, развалины, развалины…
– Детки могут забояться. Они могут услышать вой, – продолжал Дол Грин. Ребята за его спиной затянули: "ухмммммммм-иииииииихххххх", то выше, то ниже, как сирена, которую мы слышали той ночью. Вожак сказал: – Вашим нечего делать у нас в городе. Другой раз так легко не уйдете…
Николен осклабился:
– Давно мертвечинкой лакомился?
На него набросились; мы с Габби поторопились встать рядом, чтобы Стива не окружили. Впрочем, он ловко молотил мусорщиков башмаком под коленки и самозабвенно выкрикивал: "Коршуны! Шакалы! Крысы помоечные! Старьевщики!" Я держался начеку – мусорщиков было больше, и у каждого на пальцах перстни…
Шерифы накинулись на нас с криком: "Это что? Прекратите! Эй!" Я снова очутился в грязи вместе с большинством дерущихся. Встать оказалось непросто.
– Гребите отсюда, парни, – сказал один из шерифов, здоровенный, на голову выше Стива, которого держал за ворот. – Еще раз придется вас разнимать – запретим появляться на толкучках. А теперь валите, пока еще не схлопотали.
Мы догнали девушек – Кристин и Ребл дрались наравне с нами, но остальные предпочли держаться в сторонке – и зашагали по аллее. За спиной ребята из Сан-Клементе снова завыли сиреной: "ухммммммиииии-ухмммммиииии-ухмммммиииии…"
– Черт! – сказал Николен, обнимая Кэтрин за талию. – Как бы мы им врезали…
Кэтрин, не в силах больше хмуриться, рассмеялась:
– Их двое на одного!
– А что, Кэт, может, это нам как раз по вкусу? Все согласились, что мы поколотили бы мусорщиков, и в отличном настроении двинулись к костру. Мелисса догнала меня и взяла под руку. Возле лагеря она сбавила шаг. Я понял, к чему она клонит, свернул в рощицу и встал, прислонясь к лавровому дереву.
– Ты здорово дерешься, – сказала Мелисса. Мы целовались долго-долго, потом она вся обмякла и повисла на мне. Я сполз по стволу, царапая корой спину.
На земле я оказался наполовину сверху, наполовину сбоку от нее, ноги наши переплелись – ужасно неудобно, но в висках у меня застучало. Мы целовались без передышки, ее частое прерывистое дыхание щекотало мне лицо. Я попытался было залезть ей рукой в трусы, но не дотянулся, поэтому задрал блузку и ухватился за грудь. Мелисса куснула меня в шею. По телу пробежала дрожь. Кто-то шел по аллее с фонарем, и на секунду я увидел Мелиссино плечо: светлая кожа, перекрученная грязная лямка белого лифчика, грудь колышется под моей рукой… Мы целовались, а эта картинка так и стояла перед моими закрытыми глазами.
Она отодвинулась:
– Ох, Генри. Я сказала папе, что скоро вернусь. Он будет меня искать.
Я поцеловал ее в надутые губки, едва различимые в темноте.
– Ладно. В другой раз.
Я был так пьян, что не почувствовал разочарования – еще пять минут я ничего такого не ждал, и вернуться к прежнему состоянию оказалось легко. Все было легко. Помог Мелиссе подняться, снял со спины кусок коры. Рассмеялся.
Проводив Мелиссу к отцовскому навесу и поцеловав разок на прощанье, я пошел в рощу пописать. За деревьями по-прежнему светился кострами лагерь мусорщиков, оттуда неслись звуки "Прекрасной Америки". Я стал подпевать вполголоса. Старая мелодия переполняла мое сердце.
На аллее перед нашим лагерем я увидел старика с двумя незнакомцами в темных куртках. Том спрашивал, но слов было не разобрать. Гадая, кто бы это мог быть, я побрел к своему лежбищу и рухнул на землю. Голова кружилась, черные ветви качались над головой, и каждая еловая иголочка виделась четко, словно нарисованная. Я думал, что вырублюсь сразу, но, едва лег, услышал шуршание: кто-то размеренно придавливал кучу листвы. Звук доносился с того места, где должен был спать Стив. Я прислушался и вскоре различил дыхание, тихое, частое "ах-ах-ах" и узнал голос Кэтрин. У меня тут же встал; я понял, что скоро не усну. Еще через минуту мне сделалось не по себе; я поднялся на нога, сердито бормоча под нос, и пошел на окраину лагеря, где дышала жаром огромная куча головешек. Я сидел, смотрел, как от ветерка они из серых становятся алыми, и был возбужден, обижен, счастлив и пьян.
Внезапно в лагерь ворвался старик, с виду еще более пьяный, чем я. Серые волосы дымком вились вокруг головы. Он увидел меня и опустился на корточки рядом с костром.
– Хэнк, – сказал Том непривычно взволнованным голосом, – я только что говорил с двумя приезжими. Они меня искали.
– Я видел. Откуда они?
Том взглянул на меня, и в налитых кровью белках отразился костер.
– Из Сан-Диего, Хэнк. Они приехали сюда – вернее, они остановились чуть южнее Онофре. Они говорили с Рекавери Симпсоном и следовали за нами до толкучки – нарочно, чтобы поговорить со мной, правда здорово, слухом земля полнится, кто в поселке старший… Так вот…
– Эти двое…
– Да! Они говорят, что приехали из Сан-Диего в Онофре на поезде.
Мы сидели, уставившись друг на друга. Язычки пламени плясали над головешками и в шальных глазах старика. "Приехали на поезде".
Глава 4
Через несколько дней после возвращения с толкучки мы с отцом проснулись под шум ливня. Позавтракали целой буханкой, развели большой огонь и сели чинить одежду, но дождь все сильнее молотил по крыше, а когда мы выглянули в дверь, то в сплошной серости едва смогли разглядеть огромные эвкалипты. Казалось, океан подпрыгнул до неба и рушится сверху, чтобы смыть нас и в первую очередь наши посевы. Молодые всходы, почву, колышки – все унесет вода.
– Похоже, будем класть пленку, – сказал отец.
– Точно.
При свете очага мы принялись ходить по темной комнате, нашли пончо и шляпы, еще немного походили, взволнованно переговариваясь. Сквозь шум ливня слабо донесся зов Рафаэлевой трубы: высокий-низкий-высокий-низкий-высокий-низкий.
Мы оделись, выскочили на улицу и через минуту промокли до нитки. "Ух!" – крикнул отец и побежал к мосту, расплескивая лужи. На мосту ежились под пончо и зонтами несколько человек – ждали, когда принесут пленку. Мы побежали к бане. Дорога превратилась в ручей, река пенилась и бурлила. Мы посторонились, пропуская троих или четверых соседей, с трудом шагавших под тяжестью огромного рулона пленки. В бане Мендесы, Мандо, Док Коста, Стив и Кэтрин, не глядя, укладывали пленку на плечи входившим. Я подлез под конец рулона и засеменил вместе с ним, подгоняемый резкими выкриками Кэтрин. У нее не посачкуешь, это точно. На улице хлестало как из ведра.
Я помог отнести через мост на поле три рулона, теперь пришло время расстилать. Мы с Мандо ухватились за край неплотно смотанного полиэтилена, когда-то прозрачного, а сейчас мутного от грязи, и наклонились, чтобы обхватить его руками. Дождь заливал в штаны; пончо хлестало по спине. Габби и Кристин взялись за другой конец, и вчетвером мы поволокли пленку к рядам капусты в нижней части склона. Дальше работа шла так: мы, сопя от натуги и покрикивая друг на друга, поднимали рулон, разматывали один оборот и снова опускали, по щиколотку в воде, которая уже залила борозды между грядками. Склон высился перед нами корявый и черный. В ямах собрались вспененные дождем лужицы серой воды. Рулона еле-еле хватило на всю капусту. Идя назад вдоль пленки, я заметил, что многие всходы примяты. Плохая защита, но другой у нас нет. Ниже маленькие склоненные фигуры раскатывали другие рулоны: Хэмиши, Эглоффы, Мануэль Рейс и прочие работники Кэтрин, с ними Стив и Рафаэль. Дальше бушевала река, коричневый поток, из которого торчали затопленные деревья и макушки кустов. На секунду проглянуло солнце, все преобразилось, засияло под косой завесой дождя, но тут же снова померкло.
В нижней части поля старик помогал разложить оставшиеся рулоны. К спине у него были привязаны две жерди, на которых он пристроил пластиковый купол – зонтик. Я рассмеялся, невольно глотая дождь:
– Надел бы шляпу, как все нормальные люди.
– В том-то и дело, – сказал Мандо, согревая замерзшие руки под мышками. – Он не хочет, как все.
– Он и без этой хреновины над головой не как все.
Габби и Кристин догнали нас у подножия склона. Габби, похоже, свалился в грязь, он был весь чумазый, и его робкая улыбка казалась по контрасту особенно белозубой. Мы подхватили следующий рулон и потащили в гору. Ветер качал деревья на холме, ветки клонились и шумели, так что вершина походила на огромного зверя, захваченного бурей. Вода бежала по уже расстеленной пленке. На обратном пути мы с Габом остановились расправить складки и как следует убрать края в борозды.
Дренажная канава у подножия переполнилась, но тем не менее вода стекала в реку.