После "прощания" (которое заключалось в рыданиях и причитаниях матери, тогда как остальные хмуро разглядывали собственную обувку) народ потек в переднюю и вон из дома. Я остался, глядя на мертвую. Руслан взял меня под локоть.
- Идем.
- Сейчас, - вышептал я, не глядя. Он мельком взглянул на спокойное лицо Даши. Тихо сказал:
- Ждешь, что проснется?
Я вздрогнул. Повернул голову. Глаза Руслана странно блестели.
- Автобус приедет с минуты на минуту, - сказал он. И вышел.
Я неподвижно простоял, мраморный, восковой, минут пять. Пришел в себя посреди пустой комнаты, залитой игривым солнечным светом, рядом с трупом.
Руслан прислонился к капоту "мерса" (здесь мы выступали не как священники, и могли позволить себе), со сложенными на груди руками.
Посмотрел мне в глаза. Я до конца жизни запомню его взгляд - ожидающий, внимательный, с прищуром.
- Едем?
Я кивнул. Вдруг образ сына, сбитого автомобилем, мелькнул в мозгу: исковерканное тело в луже крови.
"Мальчик, кого ты больше любишь - маму или папу?"
- Подожди.
На лице Руслана отразилось изумление. Впрочем, сдается мне, фальшивое.
Не чувствуя под собой земли, бросился к дому.
В прихожей столкнулся с братом и матерью. Их изумленные взгляды сонных мух заставили меня стыдливо отвести глаза. Проскользнул мимо. Сердце колотилось, кровь стучала в висках.
Остановился, затравленно озираясь. Передняя, застывшая в вечности, с кислой вонью; этот стол, рассыпающийся на глазах; натюрморт на стене (фрукты в античной амфоре), шипение газа в трубе отопления. За каким чертом я здесь?
Во дворе гомон. Рокот мотора, шорох колес по гравию, мелкие камешки вылетают из-под покрышек, исчезая навсегда. Автобус Смерти, принюхиваясь, подползает к пристанищу мертвой. Где-то безумно жужжит муха.
Дом кажется непроходимым лабиринтом, я заплутал в трех соснах. Туда! Бросаюсь в огонь, стукаюсь лбом о притолоку. В глазах вспыхивают сверхновые. Нагибаюсь. Оказываюсь в мертвецкой, с этим трупным смрадом, пробивающимся через аромат благовоний. С этим окном в трещинах, замазанных глиной. С незабудками, увядающими в вазе с отколотым краем, полной протухшей болотной воды.
Несмело шагаю к гробу. Святотатственный страх сковал тело. Быстрее, пока никто не видит! Вздрагиваю. Катя лежит там, загримированная, холодно-прекрасная, усыпанная лепестками красных роз. Воняющая. Жмурюсь и считаю про себя до десяти. Открываю глаза.
- Бедная девочка, - шепчу я. Ладони вспотели. Вытираю о брюки, оставляя жирные пятна.
Шаг, второй, третий. Вглядываюсь в неподвижное лицо, с веками, резиной приклеенным к тонким как бумага бледным щекам.
"Папа!"
В углу - Юра. В висящих мешком белых одеждах… Лицо печально, в его (моих) глазах светится мудрость, которой у меня отродясь не было. На ум вдруг пришло далекое: "О чем молчал отец, то высказывает сын; и часто я находил, что сын есть обнаженная тайна отца".
- Тебе не нашли другой одежды?
Юра печально, по-взрослому улыбается. Злой улыбкой.
"В Царстве Мертвых не взрослеют. Не знал?"
- Прости, - говорю я. Набрав в грудь воздуха, наклоняюсь и впиваюсь губами в губы Даши Воронцовой, которые холодны и сухи, горько-солоноваты. Она не дышит. Странное ощущение: будто целуешь пылесос. В нос бьет букет тошнотворных и сладких запахов. Ужас и восхищение, пронзительный экстаз. Дрожь проходит по телу, колени подгибаются. Я припал к мертвому источнику, прижался лбом к холодному могильному камню. Черви проникли мне в рот, в ноздри набилась земля. Душная тьма. Колени и локти упираются в твердое дерево. Грудь стиснута невидимым пространством, что лишь кажется. Головокружение. Выпустите меня отсюда! Бьюсь в четырех стенах. Пойман! Жалкая птица ломает крылья!
И последнее воспоминание, оно же первое: лето 77-го, мне пять лет, в автобусе мчимся к Черному морю. Мама в летнем платье, держит за руку, улыбается. На два голоса поем: "Катится, катится, голубой вагон…" Орет радио: "Все, что в жизни есть у меня…" И окно открыто, и теплый ветерок врывается в салон (а в меня врывается чье-то дыхание, горячее и смрадное). Мы едем к морю, да, к морю, к новой, лучшей доле! Мчимся в автобусе, обгоняя смерть, смерть, смерть!
Как утопающий, я вынырнул в реальность, выпрямился, начал жадно хватать ртом смрадный воздух. Взглянул на лицо девушки, такое мертвое и неподвижное. В ужасе от сотворенного мною безумия отшатнулся, бессознательно стряхивая с одежд прах.
- Что вы здесь делаете?
Вздрогнув, я развернулся. Мать, пошатываясь, стояла в проходе. Взгляд недоумевающий. С губ чуть не сорвался безумный вопрос: "Вы боитесь, что я украду вашу дочь?"
- Автобус приехал, - сказал я с виноватой улыбкой, и проскользнул мимо нее. Вниз по ступенькам, через ворота, через семь кругов Ада к машине.
Щелкая, распахивается дверца. В помутнении кажется, в салоне никого, дверца открывается сама по себе.
Задыхаясь, впрыгиваю на заднее сиденье. Руслан перегибается через спинку кресла. На лице - испуг и торжество.
- Все в порядке?
- Трогай! - я откидываюсь на сиденье, расстегивая ворот белой рубашки.
На губах таял вкус ее губ. Я после долго еще помнил: рот и ноздри забиты горькой землей.
Через два квартала скрутило от боли. Я заорал и свалился на пол. Ноги ниже колен, руки до локтей, кости черепа ломало. Меня сунули в камнедробилку. Перед глазами пылали огненные круги, будто бросили камень в озеро жидкого огня.
- Черт! - Руслан выворачивал руль, как капитан угодившего в шторм корабля. Несмотря на мягкий ход "мерса", меня швыряло по полу. Приступ длился десять минут, казавшихся столетиями. Мука была нестерпимой, как боль роженицы. В конце концов я остался на полу - не было сил встать. Дыхание давалось с трудом. Вместе со мной под сиденьями валялись потрепанные порножурналы.
Нас останавливал постовой, и я понял - выезжаем из города.
Закрыв глаза, слушал голоса.
- Что с ним?
- Перепил. С поминок возвращаемся.
- Ясно. Не сажайте его за руль.
- Конечно.
- Езжайте с богом.
- Благодарю за службу.
На даче я двое суток просидел над ведром. Каждые десять минут сгибался пополам, блевал с кровью. Блевотина кроваво-красная с черными нитями, похожими на рыбьи хребты, остро пахнущая кислотой. От блевотины шел пар.
Наутро за окном заурчал мотор, зашептали колеса. Руслан и Андрей сидели на кухне, пили водку, переговаривались. Я, благословение Господу, впал в беспамятство.
Проснулся серым холодным утром, за стеклом ревел ветер, ливень хлестал землю.
Встал, в теле слабость.
Кое-как натянул серые джинсы и чистую синюю футболку.
Руслан с Андреем хохотали за столом, уставленном яствами.
- Проснулся, - Андрей усмехнулся, оглядывая презрительным взглядом.
Руслан налил в стакан "Абсолют".
- Выпей.
Я взял стакан, взглянул на Руслана. Хмуро оглядел комнату. Большое панорамное окно выходило на английскую зеленую лужайку, розовый сад, и вдали - темно-свинцовое озеро.
В углу горел камин. Поленья трещали, как кости ревматика.
Я поставил стакан на стол. Пал на колени посреди гостиной и вдруг, неожиданно для себя, друзей и, наверное, Господа Бога, забормотал:
- Отче наш, сущий на небесах, - наморщил лоб, как ребенок, забывший урок. - Отче наш…
Руслан и Андрей переглянулись.
- Тронулся, - закивал Андрей. Руслан отмахнулся.
- Подожди.
Я понял: что-то не так.
Вернулся в спальню. Подошел к окну. Вгляделся в мир: пристально, напряженно. В конце концов разглядел внизу две маленькие согбенные фигурки. Женщина с мальчиком рука об руку брели под ливнем. Шли по аллее цветов.
Я вдавился лицом в стекло. Ошибки быть не могло: Таня и Паша, мой второй сын. Живой сын. Юра погиб, тот был от Кати, она тоже погибла, а этот выжил, и Таня жива, потому что рядом не было меня.
Я отпрянул от окна. Бросился на колени. И вдруг чужим, громким голосом быстро и четко сказал:
- Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя на небе и земле!
Хлеб наш насущный дай нам на сей день. Прости нам грехи наши, как мы прощаем должникам нашим.
Не введи во искушение, но избавь от лукавого. Ибо Твое есть Царство и слава вовеки.
- Аминь, - прошептал я сухими губами.
Руслан отодвинул стул. Поставил тарелки: грибной суп, салат из огурцов и помидоров, сосиски. Я налег на пищу телесную.
Андрей презрительно разглядывал меня, откинувшись на спинку стула. Между пальцами зажата воняющая мятой дамская сигаретка.
- Сильный мужчина голоден даже в болезни. Еще бабу - и жизнь сложится!
- Это по твоей части, - отозвался я между ложками.
Руслан поворошил в камине кочергой, вернулся за стол и рассказал мне кое-что. Рассказ перебивался смешками.
- Мы вот, Паша, с прощания уехали рано. А зря. Андрей побывал там после нас. В пять минут разминулись. А там и автобус подъехал. Ну, значит, выходят двое могильщиков. Один болезненный такой, сморкается в грязный желтый платок. Кашляет с кровью. Входят в дом.
Брат с матерью за ними. Остальные ждут снаружи.
Проходит минута, другая. Гроб не выносят. Тут из комнаты, где девчонка лежит - крик. Все, конечно, бросаются в дом. Врываются в комнату, и, как думаешь - что видят?
Ложка с салатом замерла у рта. Я медленно поднял глаза.
- А видят они: могильщики стоят с глазами на лбу. Мать чуть не в обмороке.