- Знаешь, я не чувствую, что это наш сын. Мне кажется, это кто-то чужой. Злой.
- Катя, это были роды. Он чуть не убил тебя.
- Я рада, правда…
- Ты прекрасная мать, - я скривился. Мне надоел этот разговор. Я хотел спать.
- Как мы его назовем?
- Потом… - пробормотал я в полудреме. - Завтра…
- Да, ты прав, - Катя провела ладонью по лицу. - Я думаю, ты дашь имя нашему сыну. Все-таки ты отец. Нужно помнить об этом.
Утром я дал ему имя - Юра. В честь несуществующего дедушки.
Я вошел в детскую. Моя толстая, с некрасивым лицом жена перекладывала с места на место воняющие мочой тряпки. Колыбелька качалась и скрипела. Внутри что-то шевелилось.
Я протопал по комнате, задел бедром кроватку. Катя зашипела. Я рассердился, выхватил у нее Юрочку. Сказал, что сам знаю, как обращаться с детьми, я мужик и вообще…
Подержал младенца. Потыкал пальцем в мягкий затылок. Протянул указательный палец. Хватка у парня хоть куда: вцепился как зверь!
Я вертел его так и эдак, как тряпичную куклу.
- Отстань от него! - закричала Катя.
- Слушай, а ты уверена, что это мой сын?
Тут Катя выругалась так, что я обомлел.
- Не ругайся при ребенке. Я просто пошутил.
- В каждой шутке… - Катя переняла у меня бразды правления ребенком. - У самого рыло в пуху.
Улыбка сорвалась с губ. Это был удар.
- О чем ты?
- А то ты не в курсе! Думаешь, я не знаю, что ты трахался с Антиповой?
- Не было этого.
Катя промолчала - были заботы поважнее. Она улыбнулась Юре. Тот в ответ беззубо осклабился. Между ними что-то происходило. Ее любовь, ее жизнь перетекала из карих глаз в его (мои) - синие, чистые, доверчивые. Юра проскрипел и слабо зашевелил ручками. Катя склонилась над ним, глупо сюсюкая. Я почувствовал себя чужим на празднике жизни. Сжав кулаки, вышел из комнаты.
Он плакал по ночам, заставляя вскакивать Катю и реже - меня. Он ревел, как пожарная сирена. Я ненавидел его.
Брал на руки и укачивал. "Тс-с-с, тише, сынок". И сынок успокаивался. Сразу. Катя смотрела с завистливым восхищением. "Как это у тебя выходит, ума не приложу".
- Я и сам не понимаю, любимая, - говорил я, ощущая грудью жар младенческого тельца.
Он желтел, терял вес, болел диатезом, корью, свинкой - мы не вылезали из больниц, весь мир стал для меня палатой умалишенных. Катя сидела на валокордине, вся на нервах. Я тоже. Играл роль любящего отца и мужа - неплохо, как мне кажется. Внутри весь кипел. И не было мне покоя, ни днем, ни ночью.
Он мешал мне спать. Он мешал нам (больше мне) заниматься сексом. Он забрал у меня любимую женщину.
Меня так и подмывало встать, вырвать вопящее существо из колыбели, встряхнуть и заорать: "Заткнись! Заткнись!"
В одну из ночей Катя, чувствуя мое настроение, повернулась на боку вполоборота, и сказала обычное, что все женщины говорят в таких случаях: "Павел, он еще ребенок".
Я промолчал. Я знал, что у Кати в некотором роде дефект материнского инстинкта. Как у всякой женщины-любовницы. Если я захочу причинить сыну боль, она ничего не сможет сделать. Будет стоять рядом, умолять: "Не надо! Не надо!" - и все. Не примет удар на себя, не заявит в милицию, не подаст на развод, не убьет меня, в конце концов. Возможно, причина в ее ненависти к матери. Возможно, ее, как и меня, не любили родители.
Знаю только, что одной ночью встал (Катя дышала глубоко и ровно), посидел на кровати, глядя в пол. Одел джинсы, застегнул ширинку. Звук в ночной квартирной тишине прогремел, как выстрел. Босиком пересек гостиную.
Электронные часы на столике показывали: 03.38. На кухне, как безумный, трещал холодильник. В раковине капала вода.
Я бесплотной тенью замер на пороге детской.
Лунный свет серебром заливал комнату.
Подошел к кроватке. Юра мирно спал, открыв губки, похожие на лепестки роз.
Вернулся в спальню. Катя лежала в той же позе. Взял подушку.
Юра, словно почувствовав что-то, кряхтел во сне, сучил ручонками. Я замер с подушкой в руках. Слушая оглушающие, сводящие с ума звуки: стук собственного сердца, клекот холодильника. Звонкую тишину ночи.
В углу кто-то стоял.
Я отшатнулся, выронил подушку.
В углу стоял тот, кого я видел (так я думал) впервые: серый призрак, бесплотная тень. Мы оба были одними из множества злых теней.
Он высок и черен. В темном плаще с капюшоном, скрывающем ужасные черты несуществующего лица. Таким он мне казался (был ли он еще каким-то?) Тьма под сенью капюшона, стократ чернее ночной тьмы, завораживала меня и притягивала. Все мое существо горело лихорадочным желанием подойти к Нему и сорвать капюшон, увидеть лицо, каким уродливым или прекрасным оно ни окажется. Знаете, как бывает: смотришь вниз с моста на реку, так и зудит прыгнуть! Я смотрел в эту бездну, к счастью, недолго. Промедлив, я поседел бы или свихнулся.
Он смотрел на меня, и за один миг узнал обо мне все: кто я и на что способен.
Давай, прошептал Он.
Я почувствовал странное облегчение. Давай. Словно благословение. Земная тяжесть свалилась с плеч.
Наклонившись, я поднял с пола подушку.
Заглянул в кроватку.
Похолодел.
Юра лежал с открытыми глазами. Беззубо улыбался.
Этот взгляд. Чистый, наивный, открытый. Взгляд голубых - моих - глаз. А губы Катины. Внезапно мои собственные губы задрожали. Во мне мгновенно все переменилось. В ужасе я думал о том, что собирался сделать секундой раньше… Нет! Я не думал! Не смел!
Вздрогнув, я обернулся. Катя стояла в дверях.
В первый год после свадьбы она надевала полупрозрачный пеньюар. Сейчас на ней выцветший халатик.
И все же она была прекрасной. Я уже забыл, как красива моя жена.
- Почему ты не спишь?
Катя подошла к кроватке, машинально, как автомат, поправила одеяльце. Юра повернулся набок. Сунул в рот большой пальчик.
- Что ты делал?
- Проснулся, и… Юра…
- Что?
Я молчал.
- Идем спать, - она выглядела такой усталой. Я почувствовал Ее. На миг стал Катей. Ее роль в этой сказке показалась мне очень печальной. На глазах выступили слезы.
- Что с тобой? Ты сегодня явно не в себе.
Я повернулся к кроватке.
- Посмотри, как он спит.
Катя подошла - осторожно, будто боясь обжечься. Ее лицо странно исказилось.
- Да. Он прелесть.
Юра вздохнул во сне.
- Ты так же спишь.
- Да? Я, наверное, смешной.
- Не то слово.
Мы тупо стояли, глазея на сына, как на восьмое Чудо Света. Он был нашей совестью.
- Знаешь, - ее голос звучал тихо. - Тогда, на новоселье…
- Что?
- Таня Антипова подошла ко мне.
- Она прошептала что-то тебе на ухо.
- Она сказала: "Он хороший парень. Бери его! Будь счастлива".
- Таня была обо мне слишком высокого мнения, - я помолчал. - А ты?
Катя посмотрела на Юру.
- Иногда ты кажешься мне чудовищем. Пойдем в постель.
А потом произошло то, что навсегда отрезало мне путь назад.
Накануне мы с Катей жестоко поссорились. Не помню, из-за чего - да и какая разница? Катя громко топала по ковру босыми ногами, открывала дверцы шкафа. Срывала с вешалок платья. Белое подвенечное платье несколько секунд держала в руках, хмурясь, будто не узнавала.
- Сжечь, - пробормотала она. Платье разделило судьбу своих собратьев - комком упало на кровать.
- Не сходи с ума, дура, - скривился я, сидя в кресле с книгой ("Преступление и наказание").
Катя сделала вид, что не расслышала.
- Завтра День Города, - говорила она, носясь по комнате. - Пойдешь с сыном (Юре исполнилось четыре годика).
- Хрена я пойду. Сама иди.
- Сходи с сыном, - тихо повторила она.
- Это и твой сын тоже.
- Нет! Он твой сын! Не мой, а твой! Ясно?
Я молча смотрел на нее. Она стушевалась.
- Готов спорить, - произнес я в звонкой тишине. - Таня никогда бы так себя не повела.
Я увидел, как дрогнули ее губы, и обругал себя. Но, как водится, не извинился.
- Не смей произносить при мне имя этой (непечатно).
- Потише, Юра может услышать.
- Пусть слышит. Раньше повзрослеет!
Мы ссорились до полуночи.
Юра лежал под одеялом, глядя в окно, за которым шевелились скривленные предсмертной судорогой ветви деревьев.
Я сел на кровати, провел ладонью по мягким волосикам.
- Все нормально?
- Да, - он кивнул, печально глядя на меня.
- Спи, - я хотел подняться, но услышал его тонкий голосок:
- Я слышал, как вы ругались.
Я сел, не глядя на него.
- Ты ругался. И мама тоже.
Я смущенно кивнул.
- Прости нас, Юра. Мы… Мама устала.
- Поэтому она ругалась?
- Не только. Я обидел ее.
Я говорил, чего не надо говорить ребенку. Но Юра никогда в полной мере и не был ребенком. Я не особенно обращал на него внимания, но знал, Юру часто бьют в детском саду. Мой сын слаб, раним, и понимает больше, чем многие взрослые.
- Зачем ты обижаешь маму?
"За тем, что она делает то же самое".
- У взрослых трудная жизнь.
Юра промолчал. Расстроился.
Я покосился на него, поправил одеяло, грустно улыбнулся.
- Не будем осуждать маму. Маме просто нужно отдохнуть.
- Отчего она устает?
- Устает возиться с нами, как с маленькими. Она не вечная, наша мама. Спи.
Я встал, не приласкав его.
В темноте разделся. Лег. Катя дрыхла.
Конечно, я пошел с сыном.