Перед самым началом сна Кентон опустил голову на скамью, держа в пальцах шелковые цилиндрики. Быстро засунул их в уши. И расслабил все мышцы. Монотонный звук рога превратился в еле слышное жужжание. Но даже и теперь его охватывал сон. Кентон боролся с ним, отгонял его. Жужжание прекратилось. Он слышал, как рядом прошел надсмотрщик, посмотрел ему вслед сквозь сомкнутые ресницы. Надсмотрщик поднялся на корму и исчез в каюте Кланета.
Черная палуба пуста. Как бы ворочаясь во сне, Кентон перевернулся, опустил руку со скамьи, оперся на нее и взглянул на то, что находилось за ним.
Он услышал смех, золотой, звонкий. По краю палубы шла Шарейн, рядом с ней черноволосая Саталу. Шарейн села, распустила волосы, золотое облако рассыпалось по плечам, и она сидела будто под ароматным шелковым красно-золотым тентом. Саталу приподняла золотистую прядь, начала расчесывать ее.
И сквозь эту прекрасную паутину глаза Шарейн устремились на него. Невольно он раскрыл свои, взглянул в ее полураскрытые зрачки. Она удивленно выдохнула, привстала, в изумлении глядя на него.
- Он не спит! - прошептала она.
- Шарейн! - выдохнул он.
Он видел, как краска покрыла ее лицо, оно стало надменным. Она подняла голову, нарочито принюхалась.
- Саталу, - сказала она, - тебе не кажется, что очень воняет из трюма? - Она сморщила нос. - Да, я уверена. Как на старом базаре рабов в Уруке, когда приводили новых рабов.
- Я… я не заметила, госпожа, - запинаясь, ответила Саталу.
- Ну, конечно, - голос Шарейн стал безжалостен. - Вот он сидит, новый раб. Странный раб, который спит с открытыми глазами.
- Но он… не похож на раба, - девушка по-прежнему запиналась.
- Неужели? - ласково спросила Шарейн. - Что с твоей памятью, девушка? Каковы признаки раба?
Черноволосая девушка не ответила, низко склонилась над локонами госпожи.
- Цепь и следы кнута, - насмехалась Шарейн, - вот признаки раба. И у этого нового раба они есть - множество.
Кентон по-прежнему молчал, не отвечая на насмешки, не двигаясь; он на самом деле едва слышал ее, упиваясь ее красотой.
- Ах, мне снился человек, который пришел ко мне с великими словами, носитель обещаний, надежда моего сердца, - вздохнула Шарейн. - Я открыла ему свое сердце - в том сне, Саталу. Все сердце! А он ответил мне ложью, и его обещания оказались пустыми, и мои девушки побили его. А теперь мне кажется, что там сидит этот лжец и слабый человек из моего сна, и на спине у него следы кнута, а руки у него в цепях. Раб!
- Госпожа! О, госпожа! - прошептала Саталу.
Кентон хранил молчание, хотя насмешки стали жечь его.
Неожиданно она встала, просунула руки сквозь сверкающие пряди.
- Саталу, - прошептала она, может ли мой взгляд разбудить раба? Может ли раб, особенно молодой и сильный разорвать свои цепи - ради меня?
Она качнулась, обернулась; сквозь тонкую одежду сверкнули изящные розовые округлости грудей и бедер. Она широко раскинула сеть своих волос, посмотрела сквозь них на него шаловливым взглядом. Прихорашиваясь, выставила вперед розовую ногу, колено с ямочкой.
Он безрассудно поднял голову, кровь ударила ему в лицо.
- Цепи будут разорваны, Шарейн! - воскликнул он. - Я разорву их - не сомневайся. И потом…
- И потом, - повторила она, - потом мои девушки снова побьют тебя, как и раньше! - Она усмехнулась и отвернулась.
Он следил, как она уходит, кровь билась в его висках, как барабан. Он заметил, что она остановилась и что-то шепнула Саталу. Черноволосая девушка обернулась и сделала ему предупреждающий жест. Он закрыл глаза и опустил голову на руки. И услышал шаги Зачеля, спускавшегося в яму. Прозвучал свисток.
Но если она смеялась над ним, почему предупредила об опасности?
* * *
Шарейн снова смотрела на него с палубы.
С того первого раза прошло время, но как измерить его в этом заколдованном мире, Кентон не знал. Как и корабль, он запутался во вневременной паутине.
Сон за сном лежал он на скамье, ожидая ее. Она не выходила из каюты. Или если и выходила, то не попадалась ему на глаза.
Он не рассказывал викингу, что сумел разорвать чары сна. Сигурду он предан душой и телом. Но он не был уверен в хитрости северянина, не был уверен, что тот сумеет изобразить сон, как это делал Кентон. Он не мог рисковать.
И вот Шарейн стояла и смотрела на него с палубы возле изумрудной мачты. Рабы спали. На черной палубе никого не было. И в лице Шарейн не было насмешки. И когда она заговорила, слова ее нашли отклик в его сердце.
- Кто бы ты ни был, - шептала она, - две вещи ты можешь делать. Пересекать барьер. Оставаться бодрствующим, когда другие рабы спят.
Ты сказал, что можешь разорвать цепи. Поскольку те две вещи ты можешь делать, я верю, что и третья может оказаться правдой. Если только…
Она помолчала; он прочел ее мысли.
- Если только я не солгал тебе, как лгал раньше, - спокойно сказал он. - Что ж, я тебе не лгал.
- Если ты разорвешь цепи, - сказала она, - ты убьешь Кланета?
Он сделал вид, что думает.
- Зачем? Зачем? - в голосе ее звучало презрение. Разве он не заковал тебя в цепи? Не высек тебя? Не сделал тебя своим рабом?
- А разве Шарейн не прогнала меня копьями? - спросил он. - Разве не Шарейн сыпала мне соль на раны своими насмешками? Своим смехом?
- Но… но ты лгал мне! - воскликнула она.
Снова он сделал вид, что раздумывает.
- И что же получит этот лжец, слабак и раб, если убьет ради тебя этого черного жреца? - спросил он.
- Получит? - повторила она, не понимая.
- Чем ты мне за это заплатишь? - сказал он.
- Заплатить тебе? Заплатить? - Она жгла его своим презрением. - Тебе заплатят. Ты получишь свободу, любые из моих драгоценностей - все бери…
- Свободу я и так получу, убив Кланета, - ответил он. Какая польза мне от драгоценностей на этом проклятом корабле?
- Ты не понимаешь, - сказала она. - Когда ты убьешь черного жреца, я смогу высадить тебя в любом месте, где захочешь, в этом мире. Тут везде ценятся драгоценности.
Она помолчала и добавила:
- И разве они не ценятся в твоем мире, куда ты, кажется, можешь возвращаться, когда тебе грозит опасность?
Голос ее теперь был, как сладкий яд. Но Кентон только рассмеялся.
- Чего же ты хочешь? - спросила она. - Если этого недостаточно, чего же еще?
- Тебя!
- Меня? - выдохнула она. - Я, которая не отдавалась за плату никому. Я - должна отдаться тебе? Ты избитый пес. - Она бушевала. - Никогда!
До этого момента Кентон вел рассчитанную игру; теперь же он почувствовал гнев, такой же настоящий, как и ее.
- Нет! - воскликнул Кентон, - Нет! Ты не отдашь себя мне! Клянусь Богом, Шарейн, я возьму тебя!
Он протянул к ней сжатые в кулак закованные руки.
- Я буду хозяином корабля, и без всякой твоей помощи. Ты назвала меня трусом и лжецом, а теперь готова бросить мне плату мясника. Я захвачу корабль своими руками. И теми же руками возьму тебя!
- Ты угрожаешь мне! - Лицо ее покраснело от гнева. - Ты!
Она прижала руку к груди, достала кинжал и бросила в него. Но он, как будто ударившись о невидимую стену, упал, со звоном у ее ног, лезвие откололось от рукояти.
Она побледнела, съежилась.
- Ненавидь меня! - насмехался Кентон. - Ненавидь меня, Шарейн: что такое ненависть, как не очищающий пламень для чаши любви?
Она ушла и дверь каюты закрыла вовсе не бесшумно. А Кентон, мрачно усмехаясь, склонил голову на весло. Скоро он спал, как и его сосед-северянин.
Глава X
На корабле под парусом
Он проснулся от шума и суматохи по всему кораблю. На белой и черной палубах стояли люди. Они указывали куда-то руками, разговаривали, жестикулировали. Стая птиц, первая увиденная им в этом странном мире, пролетела над головой. Крылья у птиц были похожи на крылья больших бабочек. Оперение сияло, как лакированное золотом и яркой зеленью. Из раскрытых клювов доносились крики, похожие на перезвон маленьких колоколов.
- Земля! - воскликнул викинг. - Мы входим в бухту. Должно быть, кончаются пища и вода.
Дул ветер, и корабль шел под парусом. Не думая о биче Зачеля, Кентон взобрался на скамью и взглянул вперед. Надсмотрщик не обратил на это внимания, его собственный взгляд устремлен туда же.
Перед ними находился солнечно-желтый остров, высокий и круглый, усеянный кратерами радужной расцветки. Если не считать этих углублений, весь остров казался сверкающим топазом, от основания лежавшего в переливчатом мелком лазурном море, до вершины, на которой росли деревья с листвой, похожей на оперение; ветви деревьев напоминали огромные плюмажи из страусиных перьев, окрашенные в тусклое золото. Над ними и в них мелькали яркие вспышки - как многочисленные летающие цветы.
Корабль подошел ближе. На носу собрались девушки Шарейн, они смеялись и болтали. А на галерее стояла Шарейн и смотрела на остров грустным задумчивым взглядом.
Теперь берег был совсем рядом. Опустился парус. Корабль на веслах медленно подходил все ближе и ближе. И только когда нос чуть не уткнулся в берег, кормчий резко повернул рулевое весло и развернул корабль. Они плыли вдоль берега, и султаны странных деревьев овевали палубу своими листьями, похожими на ту листву, которую рисует мороз на стекле. Топазно-желтыми и солнечно-янтарными были эти листья, а ветви, с которых они свисали, блестели, как высеченные из желтого хризолита. На них висели огромные гроздья пламенно-алых цветов в форме лилий.