- Господа депутаты! Господин председатель! - слова, царапая горло, нехотя вылетали в наступившую тишину. - Всем вам известно, как страстно я люблю Туркестанский край! Край, в котором я провел всю свою юность! Край, с которым у меня связано столько, сколько не связано ни у одного в этом зале! Могу ли я, человек, изнутри знающий и понимающий чаяния туркестанского народа, остаться в стороне?
- Конечно нет! - выкрикнул кто-то. - Это ваш святой долг!
Керенский прищурился - кричал, разумеется, Пуришкевич.
- Господа! - продолжал Александр Федорович. Голос его дрожал, но набирал силу. - Я не могу жить без народа и ради народа готов на все! Даже пойти на смерть, если придется! Я готов отправиться в эту рискованную экспедицию без промедления! Прямо из этого зала!
- Такой спешности не потребуется, - заверил Родзянко, но его фраза потонула в аплодисментах.
Керенский театральным жестом повел рукой, призывая к тишине.
- Вам также известно, господа депутаты, - Александр Федорович распахнул объятия, будто хотел заключить в них всех и каждого заседателя в этом зале, - что я имею богатый опыт не только участия в подобных инспекциях, но и руководства ими. Мой труд над материалами дела о расстреле рабочих на золотых приисках в Бодайбо получил в свое время самую высокую оценку и общественности, и коллегии адвокатов.
По залу заседаний прокатилась волна одобрительного гула. Александр Федорович подождал, пока она схлынет, и заявил:
- Господа депутаты, не буду скрывать: я горю желанием не только войти в состав комиссии, но и возглавить ее! Я стану вашими глазами и ушами на многострадальной земле Туркестана, стану орудием справедливости в руках нашей Государственной думы! Клянусь, честно и непредвзято я выполню возложенную на меня священную миссию! - В голосе Керенского зазвучали патетические ноты, он закатил глаза к стеклянному потолку. - Я вам клянусь в этом, господа!
Реприза достигла слушателей. Зал снова разразился аплодисментами.
- Еще предложения, господа? - спросил с трибуны Родзянко, едва шум поутих. Сенаторы озирались, но больше желающих отправиться в Туркестан не было. - В таком случае я предлагаю перейти к голосованию.
Возражающих не нашлось. Комиссию из двух самовыдвиженцев утвердили в полном составе.
Александру Федоровичу снова стало невыносимо душно. Показалось, что стеклянный потолок тотчас же лопнет и насмерть посечет его осколками. Он понял, что не сможет провести в Таврическом дворце ни единой лишней минуты. Даже чтобы насладиться хвалебными речами сенаторов.
Только объявили перерыв, Керенский вскочил с кресла и, едва сдерживая шаг, скользнул к задней двери. Белые колонны зала встретили его, будто шеренги жандармов в парадных мундирах. Александр Федорович затребовал у гардеробщика пальто и, на бегу одеваясь, наконец-то вырвался из-под давящего гранитом и яшмой вестибюля в вечерний Петроград.
Сырой и пахнущий тиной воздух с Невы показался на удивление сладким. Керенский надвинул на брови шляпу и помчался к воротам по брусчатой дорожке парадного дворика. Только очутившись за чугунной оградой, Александр Федорович перевел дух.
"Вот ведь угораздило! - думал Керенский, широким шагом оставляя за собой Шпалерную. - Это ж одной железной дороги только четыре с половиной тысячи верст! Да и жара там сейчас страшная, должно быть…"
Но сбивчивые мысли о погоде и тяготах предстоящего путешествия не смогли выхолостить главную, которая беспрестанно колотилась в мозгу: "Еще убьют, не приведи Господи!"
"Надо еще Оленьке как-то объяснить", - снова попытался отвлечься Александр Федорович. Убеждать присяжных и сенаторов он научился весьма недурно. А вот жену - получалось не всегда.
После Кровавого воскресенья, будучи еще помощником присяжного поверенного, он увлекся игрой в революционера. Увлекся ненадолго, но пламенно и страстно, за что в скором времени поплатился. Однажды поздним декабрьским вечером на квартиру Керенского пожаловал околоточный надзиратель. За ним вошел жандармский ротмистр и еще несколько полицейских. Когда появились понятые, Александр Федорович перестал тешиться надеждой. Обыск небольшой квартиры не отнял у жандармов много времени.
"…кожаный портфель с гектографированными заявлениями от имени организации "Вооруженное восстание" и экземпляры прокламации к интеллигенции от имени той же организации, картонная коробка с бумагой для гектографа, восемь экземпляров программы эсеровской партии, тетрадь со "стихотворениями преступного содержания" и револьвер с патронами". Обвинение зачитывало перечень найденных улик, а Керенский все еще не верил в происходящее.
С тех пор Александр Федорович сторонился оружия, но тогда заряженный револьвер тяжело лег на чашу весов правосудия. Керенский загремел в "Кресты". Только ходатайство двоюродной тетки, да ее связи среди бюрократов высокого полета позволили ему провести остаток срока в Ташкенте.
Оленьке же пришлось примерить на себя роль жены декабриста. С годовалым Олегом на руках она храбро отправилась в ссылку за мужем.
Не желая стеснять особым полицейским надзором родню, молодая семья остановилась в меблированных комнатах. Душное и жаркое лето девятьсот шестого, грязь и кишащие заразой улочки и дома навсегда остались для Ольги кошмарным видением. И вот теперь Александру Федоровичу предстояло объявить ей перед ужином, что ее любимый должен отправиться в Туркестан.
"Надеюсь, она хотя бы не прочла Фединого письма", - метнулась мысль, когда Керенский вспомнил, что оставил распечатанный конверт на столе в кабинете.
Ноги сами собой набирали темп. Очнулся он уже на Литейном, едва не угодив под запоздалый трамвай. Керенский вскочил на подножку и подставил разгоряченное лицо ветру.
Начал накрапывать дождь.
* * *
- Вот вы где! - выдохнул ротмистр Богданович, вваливаясь в кабинет. В комнате разом стало тесно и душно. Богданович промокнул испарину платком. - Я вас обыскался!
Подполковник Рождественский поднял усталые глаза от бумаг.
- Присаживайтесь, Юрий Николаич, - указал он на стул. Раздражение всколыхнулось в подполковнике. Хотелось в тишине окончить дела до субботы, отоспаться потом на выходных, а тут этот боров!
Рождественский покосился на часы. Стрелки показывали четверть десятого.
- Домой к вам посылали, а вас нет! - отдышавшийся Богданович комкал платок. - Хозяйка говорит, мол, со службы еще не приходил! А я в суматохе заглянуть в кабинет-то к вам и не догадался!
- А что за спешка? - Раздражение Рождественского сменилось удивлением. Он отодвинул от себя папку с протоколом допроса. Арестованный хозяин подпольной типографии уже начал рассказывать интересные вещи, когда ворвался потный ротмистр. Видимо, придется повременить с откровениями.
- Его превосходительство вас требуют, - едва ли не заговорщицким шепотом произнес Богданович.
- Когда? - еще раз посмотрел на часы подполковник.
- Они ждут-с, - ротмистр вытаращил глаза. - С девяти часов ждут-с…
Рождественский вскочил и одернул китель.
- Что ж ты молчал-то, разиня, - зло процедил он, хватаясь за фуражку.
Перемахивая сразу через две ступеньки, он взлетел на третий этаж. Место адъютанта за столом в приемной начальника Петроградского отделения по охранению общественной безопасности было пусто. Рождественский шумно перевел дыхание и постучал.
- Входите! - раздался из-за двери зычный голос генерал-майора Глобачева.
Подполковник потянул на себя витую бронзовую ручку и шагнул через порог. Шагнул, словно в прорубь на Крещение.
- Ваше превосходительство! - козырнул он и вытянулся.
- А-а, Сергей Петрович! Рад что вы заглянули, - начальник Охранного отделения затушил папиросу, - в столь поздний час. Простите, что подняли вас из постели.
- Никак нет, Константин Иванович, - не понимая, чего ожидать, отвечал Рождественский. Лицо начальника было серым от усталости и задумчивым. - Я еще не успел уйти.
- Хорошие же у нас сыскари работают, - усмехнулся Глобачев, - раз по кабинетам друг дружку найти не могут. Ты ж у себя был?
Рождественский кивнул:
- Так точно! Засиделся с бумагами. - Морщина меж бровей Глобачева стала разглаживаться, и подполковник решил разрядить обстановку. - Осеннее обострение в этом году у господ социал-демократов наступило преждевременно. Работы невпроворот.
- Работы много, - протянул генерал-майор, массируя кончиками пальцев уголки глаз, - тут ты прав… Да ты присаживайся, подполковник, закуривай, - махнул рукой Глобачев и, дождавшись пока Рождественский устроится на стуле, добавил: - Дело у меня к тебе, Сергей Петрович, имеется.
Тон генерал-майора настораживал.
- Надо бы за одним человеком приглядеть, - продолжал Глобачев, - в поездке.
- Не совсем понимаю, ваше превосходительство, о чем идет речь, - нахмурился Рождественский. То, что начальник Охранного отделения предлагает ему, полковнику Рождественскому, надеть "гороховое пальто", обескураживало. - Филеры под ведомством Отдела наружного наблюдения.
Глобачев взял со стола портсигар, размял папироску.
- Филеры без работы не останутся, не переживай, - начальник Охранного отделения постучал папиросой о портсигар и чиркнул спичкой. - Тут дело тонкое. Для человека одаренного, опытного. Верного. Навроде тебя, - лукаво улыбнулся Глобачев.
Рождественский молчал.
- Ты ведь у нас на особом счету, Сергей Петрович, - генерал-майор выпустил дым в потолок. - Медаль вон за беспорочную службу носил бы, кабы не тот случай.
Упоминание о "том случае" хлестнуло Рождественского не хуже нагайки. Челюсти сжались. Жар прилил к щекам.