Он стоял и прислушивался к предсмертным воплям сжигаемых. Но лишь дважды он уловил те интонации, какие бывают при переходе в потусторонние сферы – в душераздирающих криках проскальзывала еле уловимая нотка восторга. Ещё бы! Перед ними открывались врата Иного Мира! Отец Баруха помер вообще без криков и воплей. Он молчал до последнего мига. И Баруху почему-то показалось, что его отца-теурга не принял Иной Мир. Это было странно, даже неприятно.
А когда все разошлись, когда помощник палача принялся рыться в золе, выискивая в вей что-то одному ему ведомое, из чёрной тучи пробился узенький ослепительный луч, застыл на мгновенье, уперевшись в кучу пепла, и пропал, у Баруха в груди защемило – это астраль, конечно, астраль! И теперь его отец-теург там, в астральных сферах. Непостижимо, ибо заказан был ему путь туда! Но он, видно, там!
Барух Бен-Таал не тешил себя надеждой, что ему удастся вызвать дух отца. Но хоть какой-нибудь из демонов ведь должен был попасться в гексаграмму?! Обязательно должен! На этот раз Барух готовился долго и очень тщательно. И место он выбрал самое подходящее – заброшенный родовой склеп. Род пресёкся два поколения назад, кичливые гардизцы были то ли бесплодны, то ли слишком любили выяснять отношения на мечах. Но в склеп никто не захаживал, это место считалось проклятым.
Барух выглянул в щель – луна была полной, выше она уже не вскарабкается. Пора начинать. Гексаграмму он разложил на широченной надгробной плите основателя гардизского рода, Барух не питал особого уважения ни к основателю, ни к самому роду – главное, плита подходящая: два роста в длину, полтора в ширину, лучше и не найдёшь. И кости под ней древние, тоже неплохо. С костями было туго. Верхний треугольник Барух выложил из подгнивших тушек жаб и летучих мышей. Для надёжности обложил их седыми волосами безумных старух – пришлось специально ездить в порт и выкладывать полгинеи, чтобы тамошние головорезы обрили трех окончательно спятивших от прорицаний фурий. Но ничего, зато больше силы будет в магической фигуре! Сверху треугольник полил змеиной жёлчью – кончики седых волос встали дыбом, а это был хороший знак. Цотом Барух закрепил все мельчайшим порошком предварительно высушенной, истолчённой в ступе печени василиска. Печень оставалась ещё от деда, тот закупал этот необходимый компонент на Востоке, закупал большими партиями – с лихвой хватило и на отца с сыном.
Нижний треугольник Барух выложил за две минуты. Но быстрота эта была мнимой, ведь для того, чтобы добыть столько позвонков, Баруху пришлось проковыряться на старом чумном кладбище всю прошлую ночь. Кладбище обходили стороной – у всех на памяти ещё был страшный мор, хотя прошло целых десять лет, хотя и было после него три мора поменьше. Но тот был особый – две трети провинции закопали в землю! Барух не был суеверным. И чумы он не боялся, переболел в детстве. Только не изжил, видно, в себе всего мерзкого и мелкого, всего людского, противно было в развороченных могилах, ох как противно! Барух выдирал из полуизгнивших трупов позвоночники. Те рассыпались, не поддавались, все булькало, хлюпало, воняло. Барух, не переставая, твердил магические заклинания и делал своё дело, пока не набрал целый мешок.
Заодно прихватил дюжину черепов, пригодятся.
На выходе с чумного кладбища его чуть не застукала стража. Пришлось отлёживаться на сырой холодной земле. Вот тогда, видно, и простыл малость.
Барух откашлялся, поправил капюшон, вечно сползающий на спину. Достал семигранную бутыль с мочой дракона и окропил чёрной густой жижицей позвонки. В углах гексаграммы он возжёг огни Кибелы, предварительно разлив в свинцовые плошки жир, вытопленный из ведьм и суккуб, попавшихся когда-то в пыточные подвалы Святой Инквизиции. У Баруха был знакомый, тамошний писарь, и он за совсем скромную плату поставлял множество нужных для теургии вещей. Суккубы – демоны в женской плоти, попадались очень редко, и потому Барух всегда платил за их жир и волосы дороже. Но не доверял он писарю, тот был изрядный мошенник, мог подсунуть гнилой товарец, а то и' вовсе обмануть – выдать свиное сало за жир детоубийцы. Но Баруха не проведёшь, он всегда пробовал компоненты на вкус, недаром был потомственным теургом.
Серебрянные цепи он разложил в центре магической фигуры, разложил пентаграммой – ни одному инкубу не вырваться из освящённых самим Сатаною цепей! Барух берег их как зеницу ока, эти цепи достались деду от его деда, а тому от прапрадедов, выкованы они были во времена, когда мир не делился ещё на заоблачные, земные и подземные сферы. Это было подлинное богатство рода теургов!
– Да покроется Вечным Мраком этот мир! – провозгласил теург Барух Бен-Таал из Гардиза. Снял с пояса мешочек, высыпал содержимое в ценр пентограммы – горючая соль застыла жёлтым конусом. На вершину Барух положил снятый с мизинца перстень с аквамарином.
Потом распахнул чёрный тяжёлый плащ, зябко поёжился, расправил грудь и перевернул амулет-пантакль, висевший на золотой цепи, к гексаграмме, так, чтобы треугольный глаз был нацелен зрачком на вершину конуса, чтобы лунный свет, проникающий в щель меж плитами склепа, отразившись в изумрудно-агатовом зрачке пантакля, пал на аквамарин.
Остальное было проще пареной репы. Барух взмахнул руками – и на стенах сырого и мрачного склепа закачались тени семи шандалов, возгорелись пять смоляных факелов, вставленных в пазы гробниц, с обеих сторон открылись провалы в саму Преисподнюю– и оттуда вырвался вихрящийся дым, запахло серой, огненные языки взметнулись до потолка склепа и осели, оставив лишь красные отсветы. Барух разинул рот, чтобы произнести магическое заклинание… и вспомнил с ужасом, что забыл очертить вокруг себя обережный круг!
Но было поздно.
Заклинание, непередаваемое человеческими языками, само вырвалось из его губ, прогремело под сводами и с гулом провалилось в Преисподнюю, будто оно было сотворено не из слов, а из камня.
Вздрогнула земля, загудели качнувшиеся стены, надгробная плита накренилась, но устояла. Верхний треугольник засветился мертвенно-синим светом. Нижний – трупно-жёлтым. Цепи стали подниматься, словно их кто-то невидимый тянул сверху за незримые нити. И лишь после этого сатанинским пламенем вспыхнула горючая соль – будто проснулся под надгробной плитой яростный вулкан. Гул и рёв стали невыносимы.
Барух упал наземь, закрыл голову руками. Он нашёптывал все известные ему заклинания, лишь бы только разбуженные демоны не уволокли раньше времени в ад. Его трясло и било словно в тропической лихорадке. Но похоже, никто не покушался на его жизнь. Душа же его давным-давно была продана Дьяволу.
Барух приподнял голову, когда все смолкло. Он осторожно раздвинул веки, взглянул вверх – на надгробной плите сидел опутанный цепью демон-инкуб. Наэлектризованные седые волосы безумных фурий тянулись к нему со всех сторон, подрагивали в смрадном продымлённом воздухе. Оплавленные позвонки змеями вились по плите – теургия без всякого философского камня превратила их в чистейшее золото.
Но не золото сейчас интересовало Баруха.
Он вскочил на ноги. Вытянул вперёд руки в заклинающем жесте. И прохрипел властно, с нажимом:
– Замри, посланец ада! Отныне твой повелитель я!
Демон пялил на повелителя глаза и, похоже, не собирался подчиняться. Казалось, он вообще не понимал, чего от него хотят.
Барух полез в карман за флаконом с ядовитым настоем инкубомора. Но вытащить не успел – послышался дикий грохот, звон, лязги, раздались громкие, перебивающие друг друга голоса, возбуждённые крики… и от удара в спину Барух Бен-Таал из Гардиза полетел на гранитные плиты.
Первым чувством Сергея после того, как его вынесло из мрака, была радость – нелепая, необоснованная и беспричинная радость. Он обрадовался тому, что жив, что тьма не поглотила его, и что он не распят по рукам и ногам на земле, что он сидит, малость опутанный, сидит и все видит.
Какой-то патлатый старик в чёрном плаще махал перед ним руками, кричал, грозился, чего-то требовал. Но Сергей уже чувствовал, что дальше словесных угроз старик не пойдёт, что он, судя по всему, сам его побаивается. И потому радость не умалялась. Хотя от вони можно было рехнуться.
Встревожился Сергей, лишь когда в мрачное и сырое помещение, ще он сидел, ворвалась целая команда бородатых мужиков в шлемах, панцирях, с алебардами в руках. Передний ткнул старикана древком в спину, и тот упал. Шестеро подскочили к Сергею и выставили вперёд длинные узкие мечи.
– Вы чего-о? – удивился тот, все ещё не понимая серьёзности своего положения.
– Взять! – процедил самый толстый и напыщенный. И махнул в сторону Сергея коротенькой ручкой.
Меченосцы дёрнулись было, но тут же замерли.
– Инкуб!!! – просипел один с таким видом, будто его толкали в пламя.
– Взять инкуба, дармоеды! – разъярился коротышка и рванул кружева на груди.
Сергей ушам своим не верил. По обличью и прочим приметам вся эта вооружённая банда должна была выражаться на испанском, в худшем случае, на португальском. Но они шпарили по-русски, да ещё беэ малейшего акцента! На загримированных под средневековых стражей актёров эти люди похожи не были.
– Убрать этого! – провизжал напыщенный.
И патлатого старика тут же уволокли за ноги – голова его безвольно билась о гранитные плиты, из карманов высыпался какой-то серенький порошок. Сергею старик не нравился. Но ему не нравилось и столь непочтительное отношение к старости. Он сделал попытку встать.
– Щя всех сожрёт! – прошипел крайний меченосец. И попятился в ужасе. Глаза у него были шальными, лицо бледным даже при тусклом свете луны и плошек, казалось, он вот-вот грохнется в обморок.
– Не сожрёт, – заверил кто-то из мрака. Вперёд выступил кривоногий и вислоусый верзила с алебардой в руках. – Тут особый подход нужен.