Ну и к тому же в гостях было просто замечательно. Они с Мейнхартом переходили из-под одной крыши под другую, ели и пили, обменивались репликами - смешливо щебечущими с одной стороны, невнятными с другой, - по пути расставаясь со своими украшениями (уцелело одно лишь холодное оружие и подошвы, взятые подмышку) и тотчас обрастая новыми.
Дома у морян оказались куда больше, чем казалось снаружи, и нисколько не семейные: делились на женские (плюс уйма грудных детишек), мужские (младенцев явно меньше, но верещат куда громче) и такие, где заправляли подростки, - в том числе нянчились с ходячей малышнёй. Вокруг общего помещения, поделенного на закутки плетёными перегородками, располагались комнатки размером (если вспомнить Японию) в два татами. Точнее, примерно метр шестьдесят на два, но с двумя плетёными циновками, набитыми морской травой, - и больше нет ничего, даже обычных для центрального зала нарядных корзин, что подвешены на крюках. Полагались кельи вполне осознавшим себя парочкам, оттого и засовы на дверях, и сами двери были увесистые.
Вот туда-то обоих гостей, порядком измочаленных, и направили в конце дня.
Мейнхарт, разувшись и подложив под голову пояс вместе с клинком и безрукавной накидкой, свернулся у стены, глухо проговорив:
- Я охраняю. Значение места понял. Что будет высокой мейсти угодно - лишь то сделаю.
И сей же час громко, мерно задышал.
"Вот значит, как, - подумала Галина, медленно снимая через голову цепи и перевязи, потом рубаху. - Охраняет он. Доподлинно весь к услугам. Вот бы растормошить - не сейчас, а часика через два, как разоспится, - и прямо в лоб: а были ли у тебя, отроче, красны девицы? Ну, хотя бы из тех, кто вразумляет юношество в домах терпимости? И какого ты роду-племени, чтобы… как его… щапить-басить перед старшими? В смысле козырем выставляться?"
- Если высокой мейсти угодно, я расскажу про матушку, - пробормотал он, как угадав мысли.
- Да спи уж, - недовольно буркнула высокая иния, медленно отходя от фольклорного настроя. - Будет день, будет и хрень… Словом, утро вечера мудренее.
А утром обоих настигло исполнение давным-давно описанного в совсем другой пословице: "О волке речь - а он навстречь".
Галина только что выскользнула из двери, чтобы справить нужду в бадейку с тугой крышкой и ополоснуться из общей кадки, вернулась назад и теперь одевалась, почему-то украдкой, словно частичная обнажёнка была пристойнее ритуала полного облачения. Мейнхарт за время её отсутствия успел привести себя в окончательный вид ("за окошко отливал или как?" - царапалось у старшей в мозгу) и даже протереть руки и лицо влажными салфетками из внутреннего кармашка сюркота.
В дверь стукнули - деликатно, ногтями. Потом ещё раз.
- Входите, - проговорила женщина, торопливо запихивая кинжальчик за обруч из полированной акульей кожи.
Юное, скорее безвозрастное лицо, бледная кожа в лёгких крапинах от солнца, толстые губы, хрящеватый нос и русые волосы.
С небольшой, еле заметной рыжинкой.
Бьярни фон Торригаль собственной персоной.
- Привет тебе, иния Галина, - поклонился как бы походя. - И ты здесь, братец Мейн? Как вернее тебя определить, малыш: наполовину родной или единоутробный?
Её словно прострелило насквозь пониманием.
"Торможу, как вечно и всегда. Мальчишка мне порывался о Стелламарис объяснить, а я…"
Мейнхарт поднялся, слепо выпрямился, держась за стенку. Галина встала между братьями:
- Привет Бьёрнстерну-Медведю. Я помню тебя ещё медвежонком. Ты возмужал, но, как видно, по-прежнему любишь настоящий рутенский говор. Ваша мать пеняла тебе за это.
"Знаю, кто из вас обоих кто, и без тебя, а ты мог бы и не утруждаться язвить при старшей даме".
- Поистине мои десять зим равны одному твоему лету, высокая иния. Ну, разумеется, как же без мёда лести, в котором запрятано пчелиное жало. Он ведь не намного моложе старшего короля, я же давно не заботилась о всяких омолаживающих припарках и обтираниях. Притираниях и обтирках. Тьфу…
Затащила Бьярни в комнату, скомандовала его брату:
- Мейн, - ты ведь не возражаешь против малого имени? Выйди, постой снаружи, что ли. Нам есть поговорить кое о чём и помимо тебя.
Но когда тот окатил обоих кипящим взглядом и выбежал, стукнув дверью о косяк, спросила именно о нём самом - и в лоб, как до того мечталось:
- Сьёр Бьёрнстерн, как вышло, что между такими давними супругами, как Хельмут и Стелламарис, вышла размолвка?
Он только ухмыльнулся и развёл руками.
- И верно, что инья Гали не терпит околичностей и всяческих подколок. Не поругались они вовсе. Мамочка ведь даром такая неувядаемая, а живёт с античных времён, если знаете и помните. Можно, кстати, я инью Гали по-русски на "вы" покличу? Один на один? И так разговор не очень простой выходит. Ну, а папочка наш - самое большее средневековый. И до него была уйма народу, и после него - почему ж нет? То, что Морская Звезда его расколдовала и всей своею кровью подняла с ложа скорбей, вовсе не причина, чтобы хранить мужу бестрепетную верность. Да и в том, что рыжая ламия поделилась со стальным вампиром всей своей кровью, проявилась не столько любовь, сколько обыкновенна порядочность. Благодаря ведьминской крови мой Хельм Торригаль теперь вхож во все миры: в рутенский, вертдомский и истинный, Поля эти. А Стелле на планету Земля, откуда она родом, путь заказан. Как умершей в этом самом месте.
- Бьярни, так это я именно что понимаю. Но ведь палач, сами подумайте.
- Галина, можно подумать, вы прямым ходом из вашей Раши явились, - он выдернул из стены какую-то щепу или лучинку, сунул было в рот, помусолил, спохватился, вытащил. - Знаете ведь, что со времён Эстрельи семя Акселя вхоже к королю, сам король при случае играет роль радушного свата с гостинцами, а мы трое тянемся попеременно за теми и за этими? Рейнгард был в юности хорош собой, умел снимать боль одним касанием перстов, целить травяными настойками раны телесные - вроде мигрени, спинной сухотки и задержки кровей, - а наравне с ними и духовные. Знаете ведь, как у нас говорят: меж человеком и раем стоит не вина, а раскаяние. Вот исполнитель суровых приговоров как раз и избавляет от тех неприятностей, которых приносит пациенту биение себя в грудь со словами "mea culpa, mea maxima culpa". Соразмеряя наказание с внутренним самочувствием. В пределах вынесенного приговора, ясное дело. А что до Всевышнего… Божеству ведь всё равно достанется на долю просвещать и поднимать новоприбывшего до своего уровня.
- Парадоксально до кощунства.
- Уж такой вот я гадкий… Мейни, ты там близко? Подслушивал или нет?
Выглянул наружу:
- Стоит красавец, никуда не делся. Взирает бдящим оком. Иния, теперь надо бы мне вас ввести в курс самого главного, - он кивнул на узкое серое тело, что лениво плескалось в воде канала, раздвигая узким рылом водоросль. - Учителя и прародители.
Пока вдвоём шагали вглубь посёлка - Мейнхарт на приличном расстоянии и держа руку на эфесе, - Галина спросила:
- Не могу понять ваших с ним братских отношений. То ссоритесь, то вроде даже тянетесь навстречу.
- А вы этого понимания ещё не купили, - Бьярни снова усмехнулся. - Прослушайте лучше на ходу курс политической этнологии. Вот эти плавучие лентяи за пределами морянского жилья работают вполне конкретно: инициируют двуногую мелкоту, загоняют для ба-нэсхин рыбу, ныряют с ними на спине за жемчугом, перламутром, редкими кораллами и прочей диковинной флорой на обмен и продажу, встречают гостей с той стороны Радуг. Что дело их непростое, видно уже из того, что делегации двадцать первого столетия сменились веком примерно восемнадцатым и раньше. Экспедиция Лаперуза, прикиньте.
- Игры со временем. Ничего себе.
- На удивление сдержанная реакция, - говоря, он ловко перебирался с платформы на платформу, ловко перепрыгивая через узкие протоки, Галина за ним, держась за руку. "Аналогии в самом деле с рекой, а не морем. Венеция".
- Бьярни, меня ведь тоже мимо здешнего Кербера водили. Не говоря обо всех вертских декорациях. Мы тут не живём в рутенском смысле, а воплощаем и отрабатываем некие возвышенные понятия: сословная честь и благородство, вольные искусства и ремёсла, отшельничество, жизнь совершенного дикаря, совместный труд в поте лица. Кажется, я не в ладу с логикой и риторикой…
- Да нет, я понял. Что вы тоже, наконец, поняли. Вот смотрите: папаша Хельм в своё время нацепил на Триглавца ошейник кота Грибо. А кто такой Грибо? Книжный персонаж, приятель Нанни Огг. Огг. В сумме выходит Тир-нан-Огг.
- Как говорится, я давно подозревала, что мы пребываем в специальном раю для грешников, - Галина не удержалась, фыркнула. - Что ещё придумаете?
- Гали, я не выдумываю - просто думаю. В Вертдоме не разгуливает энтропия. Всё дикое успешно прозябает, всё культурное цветёт и пахнет без проблем. С инфекциями типа чумы или эболы удаётся справиться без антибиотиков и сульфамидных препаратов, одними травяными настоями и животными вытяжками. Низы по-прежнему тупы и легко управляемы, но верхи не используют это для угнетения, довольствуясь относительно малым. Те и другие не верят, но знают…
Он оборвал себя.
- Центральный акваторий. Площадь плавучих собраний. Идёт самая игра - дневная, ночью у них мало принято, разве что один на один.