Лагерь у них был разбит за ближней горушкой, в укромной травянистой лощине.
- А то кони у самого озера пастись не любят, - объяснили мне. - Трава там грубая, бабки ранит, а цветы уж больно красивы!
В пансионе мы краем уха узнали о цыганском быте, и я полагал, что их знаменитые кибитки - нечто вроде фургонов американских переселенцев, только поменьше и понеряшливей. А здесь не было ни кибиток, ни фургонов, ни латаных шатров. Стояли нарядные колесные домики на колесах, с четырехскатными крышами, загнутыми на концах кверху, как пагоды. Колеса, правда, по большей части были сняты и сложены рядом, оглобли опущены наземь.
Посередине жгли большой костер - для воды и чтобы всякий сор убрать. Суетились женщины, в основном молодые или очень моложавые, в платках, серьгах, монистах во всю грудь, как броня, и юбках, похожих на пеструю гвоздику. Мужчин было меньше - у переносной кузницы, вокруг непонятного агрегата, похожего на дельтаплан или разобранную солнечную батарею или просто занятых беседой. Они были более сосредоточенны и лаконичны в жестах и одеты не так экзотически, как их прекрасные половинки. Вот кого почти не было - стариков. И детей - кроме самых что ни на есть соплявок, которые с безоглядной удалью залезали верхом на неподседланных коней и носились вокруг, испуская боевые клики. Впервые я увидел здесь зрелых самцов, причем недурной породы и стати - типа летской упряжной. Ну, ясно: когда это у цыган были плохие кони?
- В гриву они вцепляются почище клеща, - объяснил Нешу, поймав мой тревожный взгляд, - да и редкий конь младенца обидит. И то разве прикусит слегка, если доймут.
- А копыта у них подкованы?
- Бывает, только чаще там не подковы, а такие башмаки, это нас племя монголов выучило. И опять: редко случается такое, чтобы конь по нечаянности своей наступил на человека.
Я по опыту знал, что чем меньше расспрашиваешь, тем больше узнаёшь, и разговора не продолжил. Ради нас с Дюрькой устроили маленькое, но праздничное угощение: никакого спирта, зато кофе, уха, вкуснейший кулеш "из семи круп и семидесяти двух трав", зелень, ягоды и какое-то странное мясо, сладковатое и более нежное, чем курица. Чем-то родным и домашним повеяло от него - и сразу вспомнились мне наши буддисты с их вездесущим кулинарным творчеством.
Увидя, что мы уселись вокруг скатертей, постеленных на землю, малыши погнали лошадей к поильному корыту, навалили им пареного овса в длинную колоду с особыми отсеками для каждой отдельной морды и побежали к матерям и сестрам, что ели за своим "столом", отдельно от нас, мужчин. (И от Дюрры - она была не очень-то женщина, и поэтому никакой церемониал не заставил бы меня разлучиться с ней.) Сразу же на том конце стало шумно.
- Дети постарше куда лучше умеют себя вести, - говорили мне. - Они приезжают на вакации, это два-три месяца в году. Могли бы и почаще, да их свои дела не пускают, нас - наши. Отучатся, вот тогда надолго приедут или уедут насовсем. Это уж как случится.
- Сдублировать эталон, - объяснял мне совсем молодой хирья, - даже девушка сможет. Их нам привозят по воздуху или сухим путем. Что-то разрешено множить сколько угодно, по мере надобности - посуду, обыденную упряжь и сбрую, отрезы и всякие мелочи для рукоделия, сырой металл, еду, музыку и чтение на кубиках. Что-то - раз десять-двадцать: одежду, обстановку, дом без наличников и фестонов, палатку, обувь. Тут и сам не захочешь иного: любую вещь приходится доводить до ума самому. Сапоги вот - у меня нога широкая, у него узкая, и каждый любит свою мозоль больше чужой. А многое вообще нельзя копировать: хочешь книгу какую-нибудь рукописную и разрисованную картинками, буквицами и орнаментом, гобелен ручной работы или украшение, над которым кто-то год в поте лица трудился - будь добр, сам такое же на обмен сделай. Или с другом уговорись.
Лошади, поев, приближались к нам и ложились поблизости, подогнув стройные ноги и прислушиваясь. Я не великий знаток пород, только могу подтвердить, что ни на одной картинке старых атласов не видел таких статных. Ростом и внешностью они были похожи на ахалтекинцев и масти, как эта древняя порода, самой разнообразной. Дельность сложения, благодаря которой они были слегка похожи на упряжных, а не верховых, свидетельствовала скорее о роде занятий. Впрочем, наряжены кони были по-домашнему: легкий то ли науз, то ли глубокий чепец без накладок и украшений - не чтобы вести, а чтоб держаться. А на кое-ком вообще ничего не было.
Время от времени женщины подходили, обнимали их за шею, трепали гривы, приговаривая что-то на ухо, улыбаясь, и выслушивали ответное ржание.
- Колдуют, - шутя сказал дед Кинчо, - на ребенка загадывают.
Из мужчин один он поднялся позже со своего места во главе стола, где для него была брошена жесткая кожаная подушка, и уселся напротив пожилого игреневого жеребца - каштанового, с очень светлыми, почти совсем белыми гривой и хвостом.
- А они хорошо понимают друг друга, - кивнул я Нешу, с которым успел подружиться больше, чем с остальными. - Вот бы и мне научиться.
- Ты сам говоришь так, что тебя понимает любое живое существо, Джошуа, - ответил он. - И змея, и конь, и муж, и жена, и дитя.
- Я ж ему, недоучке, всю жизнь это твержу - не верит, - пробурчала Дюрька сквозь дремоту. Она, по-моему, сегодня пробуждалась только для того, чтобы в очередной раз налопаться в почетном кругу мужчин, от сытого желудка вякнуть какое-нибудь глубокомысленное ехидство и снова завалиться дрыхать у моего бока.
После обеда я попытался изобрести себе какую-нибудь работу, но меня ото всего отвадили: ты ничего из наших дел не умеешь и вообще гость. Ходи и приглядывайся.
Закончил я вечер (еще разик поев) в чьем-то передвижном ковчеге, чистом на удивление, с полумягкими матрасами во весь пол, картинками и полками на стенах. И заснул без сновидений, будто провалился.
Наутро еще со слипшимися глазами и дурной головой потянулся к своему костюмчику - и не обнаружил.
- Стянули, шеф. Как пить дать! - прокомментировала Дюрька. - В буквальном смысле. Я видела, как из окошка палка с загогулиной протягивалась, да решила, что это мне примерещилось. Зачем им это, скажи на милость?
- Зачем-зачем, - отозвался снаружи юный голосок. - Чинить и штопать, гладить и стирать. Женщина хирья неодетого и беспомощного мужчину видеть не должна.
- Спасибо за заботу. Может, я спрячусь под одеяло, а ты мне обратно кинешь?
- Оставил бы мне на память, - в окно просунулась смеющаяся зубастая рожица. Черные косы были разделены пробором, на лоб свисала цепочка с крупным топазом, а в крыло носа была вдета серебряная раковинка. Платка нет - значит, незамужняя, соображал я. - Больно грязно, с одного раза не отстирывается, и мода не та. Я тебе новое дам.
- Ну давай, а то мне уезжать надо.
На голову мне обрушился увесистый плоский пакет, где оказались (смотри перечень):
куртка из плотного темно-вишневого велюра с капюшоном и массой ремешков, строчек и карманов,
того же цвета узкие замшевые штаны,
бледно-желтая шелковая рубаха с обильными кружевами-блондами цвета мамонтовой кости,
черный пояс из чего-то крокодилового в мелкий выпуклый узор,
длинные светлые и тонкие носки до колена, кодовое название "гетры".
Обувь… обувку из похвальной предосторожности в сверток не упаковали. Только не знаю, чего пожалела девица - моей головы или своей: ибо к этому моменту я созрел для энергичного устного протеста, самую малость не переходящего в рукоприкладство. Обувка ждала меня у входа и выглядела соответственно прочему: низкие сапожки из вороной гибкой кожи с тем же рептильным рисунком, что на поясе, на каблуке и с узорными латунными нашлепками. Тонкость их работы заставляла заподозрить золото, и зря: золота я бы точно не вынес.
Делать нечего: я второпях облачился, чувствуя себя каким-то недорезанным дворянчиком, бросил куртку поверх руки и выскочил из домика в полной уверенности, что босиком мне тут уже не гулять.
Девица подкарауливала меня рядом с моим ведром особого назначения - боюсь, она же его и выплескивала, пока я спал без задних ног. Моя змеюка величаво выплыла следом по пологому скату, но на полдороге спохватилась, что земля по-прежнему жесткая, и запросилась на ручки. При этом она слегка помяла мне жабо и рукав, зато как гармонично выглядела теперь наша пара попугаев-неразлучников!
- Меня зовут Мага, - представилась отроковица. - Ты как, умываться будешь или тебя твоя змейка мокрым языком вылизывает?
Конечно, в руках у нее был кувшин, по-моему, даже с кусочком льда поверх водицы - знак особой приязни в сем краю - и расшитое полотенце.
- Кружева обливать жалко, а раздеваться перед женщиной хирья я не посмею, - сказал я с ханжеским видом. - Ладно, Мага, не дави на психику, я уж лучше в конской колоде поплещусь на манер ковбоя… когда вода немного нагреется.
- Тогда уж сразу в мою пиалу с чаем лезь, - фыркнула Мага. - Думаешь, твою грязь так уж вкусно пить? Мы питьевую воду берем из тех мест, где она семь слоев проходит и очищается. Так что снимай змею, клади наземь куртку, скидывай рубаху - когда только по пояс голый, здесь не в счет - и подставляйся.
Потом она покормила меня из миски, а Дюрьку из рук. Я снова, по ее словам, заспался. В лагере только мы трое, а полдень вот-вот стукнет. Часы здесь или отсчитывались побыстрее, чем у меня на отчизне, или я просто обленился.
- Твою старую одежду и мешок мы пришлем позже, - говорила она, - они и в самом деле не подходят для городов. (Вот уж ерунда, народ там жил самый разнообразный: просто ей хотелось поэкспериментировать то ли с "редупликацией", то ли вообще с изготовлением эталона. Но в ту пору я этого не подозревал.)
- А с голой гадюкой в обнимку ничего, там принято? - спросил я с подковыркой.