- У тебя под боком красота. Кемпинг, что ли?
- Нет, семейство проживает. Вместе с овцами им не очень интересно. А скотине совсем неинтересно, как ткацкий стан стукает: от этого сон плохой и удои снижаются. Еще мы к нему моторчик приспособили, так вообще.
- А большое у тебя семейство?
- Шесть жен и пятнадцать голов ребятни. Завтра увидишь.
- Ого! И все твои?
- Нет. Только, чур, не проболтайся; они-то думают, что мои!
Разговор становился интересным. Я присел на матрасе (до этого я пренагло на нем валялся, не смея даже приподнять голову).
- Слушай, Саул. Считай, что я полный тупица, что у меня провалы в долговременной памяти и полное отсутствие оперативной. Словом, я никак не врублюсь в здешнюю внутреннюю политику. Города есть, от тебя слышал, и дороги тоже, хотя практически пустые. Климат отчасти сменился. А правительство?
- Нынче у нас консультативная монархия, Король Иешуа Сальватор Первый и Совет Двенадцати. Еще всякая многоступенчатая администрация и бюрократия, но этих мы с обеих сторон придавливаем, чтобы не разводили свою заразу. Они после беспорядков из-за королевского воцарения стали осторожнее.
- Так беспорядки все же случились. Бдительные или Марцион?
Он помялся-помялся и потихоньку стал вырисовывать передо мной логически стройную картину.
После моего торжественного испарения в воздухе пещерные жители разделились. Группа, что хотела изнасиловать Сали, сделав из него короля-чудотворца, осталась в большинстве; правда, она слега разочаровалась в своем разноглазом вдохновителе, и это дало моему мальчику дополнительные шансы.
Однако меньшинство (те самые умеренные и либералы) заметно усилилось благодаря выступлению Якуба, Шимона, Нафана и иже с ними. И хотя последние думали только о том, чтобы физически защитить "королька", вышло как-то так, что вокруг них сгруппировался мощный блок политических меньшинств. Типичный эффект снежного кома. К ним тяготела и молодежь, которая не желала ни вариться на политической кухне, ни накачивать боевые мышцы; пожилые люди, которым возня "крайних" была вообще безразлична; ну и, безусловно, все три асетевых и антисетевых элемента: монастыри, психолечебницы и тюрьмы, которые переструктурировались изнутри наподобие Донжона. Последнее оказалось решающим. Диктатора не свергали, он сам как-то понемногу поистратился вместе с капиталами, накопленными им в банке. И тогда на арене утвердился Сали - и его Двенадцать советников.
- Меня тоже звали, но тринадцать - неудачное число, - шутил Саул, Бог его знает, насколько серьезно.
Ну, когда до неозилотов дошло, что ложку пронесли мимо, что они вообще оказались не у дел и вот-вот выпадут в осадок, их охватила паника. К сожалению, костяк организации был еще крепок, и на него к тому же поналипло всякой государственно-партийной грязи: Бдительные, охвостье старого парламента, всевозможные части особого назначения, ну и промышленный клан нашего друга Марциона, что лидировал в области электроники. Все они координировались через Сеть и в конце концов научились не то чтобы ею управлять, это невозможно в принципе, - но отключать отдельные второстепенные фрагменты.
- Полисы ведь практически во всем зависели от Сети: обогрев, вода, питание, полное управление климатом. И вот они стали превращаться в мертвые глыбы, - говорил Саул. - Зато природа начала помаленьку отходить от шока.
- Тогда и начался массовый исход?
Он качнул своим колпаком:
- Тогда началась перекачка сил. Массам было все равно, кто виноват: они желали, чтоб им вернули их привычную скорлупу в целости-сохранности, а сделать это могли только марциониты. Или притвориться, что делают. Двенадцать же - первого не могли, а вторым брезговали.
По его словам, между обоими сторонами началась перестрелка и демонстрация подручного шанцевого материала.
- В городах вырезались целые семьи, и бесполезно было выяснять, кто это сотворил - "наши" или "не наши". Ну, я набрал полные руки беспризорников, вывез их, когда внутри еще было горячо, и наладил натуральное хозяйство. Конкуренции и погони в то время не было - потому что в природе, напротив, впервые настал полный минус.
- Значит, Сеть могла влиять на саму дикую степь, - вслух подумал я.
- Пришлось обустраиваться в темпе, - продолжал Саул. - Овцы были дикие, производителя я одолжил в одном аббатстве, лошадку - в другом, собаки пришли сами. С соображаловкой оказались. Первые месяцы жили мы почти что на подножном корму, отощали, а весной и трава выросла, и ягнята появились, и шерсть можно стало стричь - ну, милое дело!
- А с мегаполями что сейчас?
- Переключились на солнечную энергию и артезианские скважины. Механика действует вполсилы, но ведь и народу там стало меньше. Многие привыкли кочевать за время великой передряги и теперь не желают возвращаться.
Как я понял, палаточные городки беженцев были вынуждены часто менять расположение, военизированные отряды той и другой сторон сделали это своей тактикой, а для многих монахов это была глобальная стратегия: кроме того, все они отродясь умели существовать вне Сети и учили тех, кто был принужден к этому обстоятельствами. И позиционная война выдохлась просто потому, что ни один человек сам по себе, отделенный от Сети и тем самым от других, не мог и не хотел воевать. "Даже Марцион, - говорил Саул Хайам. - Он же торговец по своей утробной сути; раскаялся, теперь курирует производство автономных микроволновых печей и утешается во глубине души своей тем, что они вредные".
На этом пассаже его просветительская миссия закончилась. Он долго и охотно описывал мне своих овец, собак и лошадей, прочувствованно - те книги, которые привозили ему каждую неделю на роллере, со скупой гордостью - свое малое человеческое племя, но о "событиях" с тех пор цедил сквозь зубы. Раз сказал - и довольно с вас, Джошуа.
Вообще он меня как-то автоматически зачислил в свою фамилию, а я не имел ничего против. Кислое кобылье молоко, плоский и пресный хлеб, поутру еще теплый, сухой овечий сыр вприкуску с диким луком оказались вполне съедобны, особенно по контрасту с кухней "массы Френзеля". Я с удовольствием постигал высокое искусство объезжать пыльные стада и натаскивать молодых собак, трепля их за загривок в виде поощрения. (И какие же они были от природы умницы, понимали с полуслова, только покажи!) Принимал окот, стриг и мыл волну. Смею сказать, что я почти не ранил овец ножницами, и пастухи наперебой меня хвалили. Однако я не задавался: каждый из них зато умел раздеть овечку за минуту, и все руно сохраняло ее форму так точно, будто это была шкура.
Женщины, которые готовили еду и обихаживали нас, вид имели отнюдь не угнетенный, а пареньки и девчушки ни с какой стороны не смахивали на сирот. Одеты они были уж понаряднее своего патрона. Молодая мамаша, что каждое утро плескала мне на руки и шею слегка подогретую воду, была наряжена в замшевую попонку с бахромой и деревянными висюльками на шнурках и такие же штанишки, которые чуток не доходили до круглых коленок. Недлинные волосы ее выгорели до полной потери цвета, а глаза все время смеялись.
Самое лучшее время были вечера, когда мы собирались в кошаре у котелка с чаем, куда были щедрой рукой добавлены коровьи сливки, соль, масло и перец с гвоздикой, - и беседовали о самых разных предметах. Саул, мудро кивая в такт нашим неторопливым рассуждениям, перелистывал страницы одной из своих любимиц форматом ин-кварто, испещренные узором письмен. Я уже успел оценить его горделивую осанку и редкую образованность - в этом он был на голову выше всех нас. Холостые подпаски слегка заигрывали с самыми молоденькими из жен, дети возились со щенками и ягнятами - а я был спокоен и умиротворен: нечто перестало окликать меня, оно стояло совсем близко и дышало мне в душу ароматом сандала, благоуханием вишневой смолы. Я шел к нему, ни двигаясь с места.
Да, вот что меня все же точило изнутри. Я один изо всех, пожалуй, чувствовал пределы небесного свода, какую-то преграду, что нависала над нами день и ночь. Там, у Самаэля, я часто бывал в колодце, открытом прямо в нее, выходившем на обнаженный сектор, знал ее нрав, и теперь моему обостренному нюху достаточно было одной чужеродной молекулы, чтобы начать задыхаться в духовной астме. Однако высокоинтеллектуальные разговоры с Саулом, беседы об искусстве с его женщинами, уютные картинки неприхотливого здешнего быта приподнимали край преграды, и свежий воздух приходил ко мне.
Во время вечерних посиделок речь не однажды заходила о Сали.
- Ведь он ничего не делает наш молодой король, - говорила старшая жена. - Просто в его присутствии неохота делать дурное.
- И людей не ищет: к нему приходят сами, да такие, каких наша земля вроде и позабыла рождать, - откликался один из пастухов.
- Это не такое чудо: что мы раньше знали о наших окраинах? - отвечал ему другой. - Только ты не думаешь, что мы уж больно его взялись почитать, нашего первого Сальватора? Сначала так не было, а теперь все к нему тянутся со своими проблемами, будто он един во всех лицах.
Но эта тема как-то быстро сникла под взглядом под взглядом Саула Хайама, который возвышался над своим каллиграфическим гроссбухом истовый, будто мулла в мечети, - и больше на виду не появлялась.
А несколько дней спустя за мной приехал роллер с коляской. С седла соскочил юноша, своей гладкой кожей, темной шевелюрой, усиками и узким разрезом глаз напоминавший мне старинный миниатюрный портрет на ветке одного из наших общенародных генеалогических древ. Он слегка поклонился Саулу и сообщил всем нам, что Джошуа Раббани желает видеть сам король. Именно теперь, когда я пообвыкся сколько-нисколько и начал входить в курс дела!