Хирург воззрился на меня, как иеромонашек на НЛО.
- Откуда вы взяли? Слава Богу, мальчик был вполне в себе и не заносился, не бредил всякими высокопарными идеями. Я тогда служил ординатором, экзамен на звание выдержал позже, когда многое изменилось: новое руководство, иной состав пациентов…
Хитрюга явно почувствовал себя уверенней в набитой колее.
- Знаете ведь три источника и три составных части желтого контингента? Неполноценные от рождения и в связи с обстоятельствами здешней жизни, порождающей неврозы, психозы, колхозы и прочие депрессивные мании. Психически больные преступники, вменяемость которых устанавливает вовсе не суд присяжных, а тройка. Люди в целом обычные, но в принципе и принципиально неконтактные с Сетью. Представьте себе, что эти отклонения от нормального состояния передаются по наследству и воплощаются в детях, и вы поймете весь размах и всю значимость нашей деятельности.
Я не перебивал его. Уже давно я понял, что мальчика у него нет.
- Мы меняем и утверждаем их ментальность, и для этого нам был нужен естественный катализатор. Вот что - нет, кого! - мы, по счастью, нашли в Ие… вашем Сали. О, он уходил от нас неоднократно. Пяти лет - учиться у миноритов-спиритуалов, друзей его епископа. Они погребли его приемного отца и с той поры состояли с ним и с нами в большой дружбе. Восьми - к телемитам: эти, в отличие от малых братцев, интеллектуалы завзятые. Возвращался сюда на каникулы, на побывку, как он сам говорил. И - верите ли? В эти месяцы вокруг него все и вся менялось. Излечивались самые безнадежные и злые безумцы - вы знаете, оказывается, безумие есть поражение доброты. Не настолько излечивались, чтобы стать полноправными гражданами мегаполисов, это для них закрыто навсегда. Но их брали монахи, и большая дорога, и степь - они были своими везде, где есть протяженность. Часть оставалась у нас как наши служители. Но Сали, о! Мир вокруг него как бы скручивается в спираль, становится живым парадоксом… Я не слишком надоел?
- Нет-нет, что вы, - возразил я с учтивейшей безмятежностью, - я слушаю внимательно. Вот только вы всё никак не проговоритесь, куда ваша контора его подевала.
- А я провожу пси-зондирование, - облегченно расхохотался он, - чтобы выяснить, что можно вам выдать, что нет. Репутация неблагонадежных у нас стойкая, так что изредка нас пробуют на вкус, цвет и запах. Но это распознаваемо и победимо; тем более что при соблюдении сугубо внешней лояльности нам вполне позволяют дышать и свободомыслить. Вы точно не сыщик, а и будь им, поживиться вам тут нечем, кроме общеизвестного. Ну вот, когда Бдительные прочувствовали, что Сальваторе у нас по существу свой человек, они вытребовали его назад. Бредня о его королевском происхождении, может быть, и миф, это как кому угодно понимать; но ведь взрывчатка самая неподдельная. Пригрозили нам… Неважно чем: их обычной чепухой. Мы бы его подземкой отправили… это тоже неважно - и чихать на осложнения. Он сам решил уехать, а когда он решает - всё, никто не стой поперек дороги. В этом смысле он истинный король, что правда, то правда. Так вот, он предупредил нас, что вы придете по его следу, и описал вас куда подробней и точнее, чем вы его. Конечно, я боялся подвоха, но и поручение его было не из опасных. Он просил передать, чтобы вы его не искали, он сам вас позовет. Что его свобода ничем не связана и что именно это он пытался вам втолковать при прощании. Я передаю практически дословно. И - он оставил свою серьгу в подтверждение слов.
Хорт запустил руку в другую тумбовую опору и вынул коробочку. Да, та самая работа и тот переливчатый камень, это вряд ли сумеют подделать.
- Почем мне знать, что вы это не отняли силой? - по возможности спокойно спросил я. - И что вы говорите правду?
- Вот почему я и хотел, чтобы вы сами ощутили здешнюю атмосферу, - он слегка потемнел лицом. - Тут и захочешь - не соврешь, хотя схитрить возможно. Всё-то вы торопитесь, Иегошуа. Нетерпение сердца - знаете?
- Он сложил кота с плеча, тот растопорщился в воздухе, как тугая латексная игрушка, прыгнул, изогнувшись, из рук в кресло и нахалом посмотрел мне в лицо.
- Что вам остается, как не поверить нам?
- И что мне в вас и что вам с меня, как говорится. Куда его повезли?
- Думаете, они передо мной отчитываются?
- Ну, какой дорогой.
- Липовой аллеей. Что удивились? В самом деле есть такая, кроме как ею отсюда не выедешь, хотя въехать только иначе и можно. Пообедать останетесь? Ах, нет, разумеется. Проводить вас? Николаус, мяукни мне Атту, пожалуйста.
Кот скользнул за дверь; через минуту раздалось торопливое пощелкивание юных каблучков, и к нам зашла девушка лет шестнадцати, круглощекая и плотненькая, как медвежонок. Кажется, зря я отказался от трапезы: нектары были у него отменные, несмотря на несъедобную к ним приправу.
- Девочка, покажи этому водителю липовую аллею, хорошо?
- Он что, тоже чудик? - халат на ней выдавал бы профессиональную медсестру, но, к несчастью, был ярко-сиреневым в муаровых разводах.
- Нет, пока нормальный, Атта моя, до уныния нормальный.
Итак, я вдел в дырку на правом ухе серьгу, - всё, что мне тут досталось в удел, - и погрузился в машину. Атта залезла ко мне на узкое сиденье - показывать дорогу. Мы не торопясь двинули в объезд живой изгороди. Теперь я видел на траве легкие примятости от шин, только едва заметные - такой был плотный газон.
Потом я узрел искомое. Аллея размыкала кустарник в стороне, прямо противоположной воротам, и уходила в белый свет как в копеечку. Тут наши с ней пути смыкались.
- Вот, глядите, тут вы вполне въедете на главную дорогу через просвет в деревьях, только потом они пойдут гуще. Вы по ней не гоните, хорошо?
Она была права: мало того, что липы теснились, как в лесу, само полотно здешнего автобана предназначалось не иначе как для благородных кавалеров верхом на кровных скакунах и не менее благородных дам в портшезах. Ничто более широкое, чем два кринолина, на нем бы не разминулось.
- Что же вы дорогу за столько лет не расширили?
- Вы дорогу видите, а мы - деревья, - недовольно объяснила она. - Липовый цвет, и мед, и красота необыкновенная, да и живые они.
Жизнь и красота - вещи отличные, но только идиот, причем патентованный, мог упустить из виду расписание встречных перевозок: в пятницу, скажем, сюда, в субботу отсюда. Оставалось надеяться, что встречный мне транспорт изначально прет по целине или летает по воздуху. Ни отстойников, ни прогалов между стволами метрового обхвата видно не было. Просить у Атты дальнейших инструкций было мне неловко, поэтому я ее выпустил, захлопнул за ней дверцу Дюрры и рванул рычаг на себя. Моя деточка сразу пошла на третьей скорости, бешено гудя в клаксон. Деревья знай только мелькали по сторонам, сливаясь в единую зеленую декорацию. Вдруг она взорвалась пышным кремовым цветом и дурманящим медвяным запахом. Невидимое облако теснило нас со всех сторон, я хватал воздух открытым ртом, мотор зачастил с перебоями. Я ударил по тормозам - никакого проку. Дюрра тоже надышалась и своевольничала, вроде бы даже прибавила скорости… Электронные мозги здесь тоже свихиваются, говорил парень… Темные стволы все сдвигались, тяжелые низкие ветви царапали кожу. Почти захлебываясь, я в последний миг рванул на себя тормоз - и тут только до меня дошло, что мы оба движемся не по своей воле. Но - поздно. Чувство было такое, будто меня всосало в гигантский пылесос и завертело. Теряя сознание, я почему-то почувствовал себя голым, ни металла, ни одежды - только серьга жутко оттягивала мочку и хотела оторваться в центростремительном полете в здешний Мальстрем. А потом темная вода расступилась и сомкнулась над моей головой.
Книга леса
Бог сотворил человека животным, получившим представление стать Богом.
Св. Василий Великий
Мы с Дюрандой, как ни в чем не бывали, стоим на берегу лесного озера. Посреди ряски, которая его затянула, - прорыв в виде окна, он уже затягивается. Берега, все в папоротнике и моховых подушках, носят следы нашего вторжения, и довольно вещественный: колею мы пропахали - хоть дубы шеренгой сажай. Я сидел сух и невредим, одежки были при мне. Дюрра с трудом отфыркивалась и дышала как паровоз, но ни на боках, ни на стекле "солярия" не было ни единой царапины. Я специально вылез и ощупал ее со всех сторон.
- И где это мы? - спросил я задумчиво. - На том свете, что ли? Если мы и тонули, старуха, то как-то уж очень быстро высохли.
Она не ответила.
Затем я обозрел декорации. Взглянул окрест меня - и душа моя страданием уязвлена стала: какая древняя мощь зазря пропадает! Сплошные корявые стволы, будто и не в тесноте росли, чешуи как на древнем ящере, а вверху сплошной шатер из игольчатых веток. То ли кедры, то ли пихты, если не считать размеров и того, что я не особо силен в ботанике. И их было не просто много - больше, чем мне было впору выдержать; они казались бесчисленными детьми одного прародителя, такова была их чистота и стать. Сквозь толстенное покрывало хвои еле пробивалась тонкая паутинчатая травка, но ближе к озерцу природа брала реванш, и под небесным продухом всякого салата было по колено: среди хвощей и дягиля желтели купальницы, наивно голубела россыпь незабудок, низкорослые розовато-сиреневые фиалки перемешались с ландышевой белизной и пурпурными брызгами лесной фиалки. Я начал соображать, что меня из пущей осени каким-то образом втряхнуло если не в весну, то в самое начало лета.
Среди автоволков, на байкерских посиделках за банкой пива и кружкой коньяку, бытовали россказни о каких-то лесных оазисах в пустыне и лесных дикарях, что бывали куда опаснее приморских. И в армии кое-кто хвалился, как их ликвидировал: халупы у них из щепок и корья, ей-Богу, - смеялся он, - горят как порох.