- Значит, вам играть белыми. Поскольку мы оба были пьяны, то хотели выступить как нельзя более экстравагантно, и оттого полезли на крышу гостиницы через пожарный ход. Там было еще светло и совсем чисто, а город улыбался обречено безжалостной смерти осени и оттого на сердце было пусто. И еще мне вдруг захотелось выиграть, не знаю почему, но я представил себе, что проиграю ему эту дурацкую игру и понял, что по мне этот проигрыш больнее всего в жизни. Почему? Сто раз я играл в шахматы, и никогда ни тени азарта не касалось меня. Да и теперь не игра меня волновала, а он. Я не мог проиграть ему, знал я совершенно точно. Я пытался понять сам себя, но не мог. Ведь Джордж мне нравился, он был похож на меня, а это для меня высшая похвала (и единственная). Но чувство подсказывало мне, что я ни в коем случае не должен ему проиграть. Странно… но я уверен, он в эту минуту почувствовал то же самое.
- Даэмон, - сказал он мне, - у меня дурное предчувствие. Я не буду с вами играть. Я встал и пошел по крыше. Что-то случилось со мной, что-то за непонятные чувства томили меня… Я весь словно горел, меня тряс озноб, но едва он сказал это, как я успокоился. Почему-то я не должен соперничать с ним ни в чем, понял я. Со мной это случилось впервые в жизни, но, видит бог, я быстро успокоился.
- Что с вами, Даэмон? - спросил он, - вы похожи на призрак.
- Правда…
- Вы так странно смотрели на меня…
- Не знаю в чем дело, поверьте. Дело не в вас.
- Можно и на ты…
- Не в тебе. На меня просто нашло что-то чудное, ты прав, играть нам не стоит. Можно просто погулять по крыше. Я чувствовал, что теряю контроль над собой, а этот человек его, напротив, приобретает… Наверное, он знает что-то, подумал я. Впрочем, все это, возможно, результат переутомления…
- Странно, Даэмон, мне кажется, вы постоянно лицедействуете…
- Отчего же? - я попытался улыбнуться, получилось кисло.
- У вас глаза такие отсутствующие, смотрите вы совсем не сюда… и глаза ваши - печальны.
- Верно, я и не говорю, что рад.
- Кто рад, глуп. Да я не об этом. - Джордж встал напротив меня, между мной и парапетом крыши, смотрел мне прямо в лицо.
- Посмотри на меня, пожалуйста… А ты можешь меня отсюда столкнуть, прямо сейчас?
- Что?.. Ты что говоришь?
- Значит, не можешь? - он отошел в сторону, - это я так, к примеру. Не обращай внимания. Мне показалось, он заметил, что я уже смотрю на него влюбленно безумно, и наклонил голову:
- Пойдем вниз. Дальше неинтересно.
Мы пили с ним до утра и совсем мало говорили, где-то слово в минуту. Я не привык к людям и впервые был рад, что встретил себе подобного. Обычно собеседники либо достают, либо смотрят в рот, все скучно. Сейчас же мне было странно, именно странно, слушать его. Джордж говорил о театре, где играл в Питере, он, оказывается, тоже играл.
- Знаешь, я не думал тогда ни о чем. Просто перевоплощаешься, не психологически, а телом. Как воплощение языческое. Я мог… думаю, что мог. Труднее всего поверить, труднее - это им, я же давно во все верю.
- Во все?
- Да, я верю во все. Я мог быть осенним цветком, умирающим не столько от холода даже, сколько от неизбежности смерти, камнем на забытой дороге, ребенком, девушкой, птицей в небе, мог даже быть тем, кто я есть сейчас - все это только память моих воплощений, прошлых, будущих, невозможных, - оттого мне в театре было просто. Артистизм - просто осознанный анамнесис, слово из Платона, очень умное.
- Воспоминание…
- Именно. Так что я ничего не играл, - я просто вспоминал и тогда воплощался в новое тело.
- Для меня такое умение - скорее порок. По-настоящему артистичный человек способен к притворству, а значит ему обязательно будет что скрывать. Он уже одним этим виноват. Впрочем, порок для меня - это комплимент, не упрек…
- Это я сразу по тебе понял. Но ты не сможешь быть лучше чем есть, хотя… ты не так уж и плох, наверно. Джордж налил себе джин-тоника и лег на пол.
- Скажи, а ты уверен, что способен чувствовать любую роль? Он молча кивнул мне.
- И можешь ощущать себя и Октавианом Августом, и слесарем Сидоровым, и принцессой Грез?
- И даже белым медведем. Причем мертвым.
- А Богом? Вопрос мой прозвучал как выстрел. Я не осмеливался подумать об этом, но это было неостановимо. Мой меланхоличный собеседник встал и закурил, храня молчание.
- Я смог бы. Наверно… Мне было бы интересно испытать себя. Я даже думаю… это единственный спектакль, где мне интересно играть…
- И дьяволом?
- Артист должен быть способен почувствовать себя таким. Поверить, что это он, только он. Но ценой может стать…
- Сумасшедший дом?
- Или он и вправду окажется тем, кого играл… - Джордж рассмеялся, - хочешь попробуем? Я буду богом, ты будешь дьяволом… С этого утра.
- У меня только один вопрос, - предвкушал я решающий удар, - совсем небольшой, но, думаю, главный.
- И что же? - ему уже было неинтересно. Я понял, что это судьба. Впрочем…
- Почему ты будешь богом? - я понимал, что вопрос мой либо глуп, либо безумен…
- Потому что я в белом! - ответил Джордж.
3. КЭТТИ И ПУСТЫЕ КВАДРАТНЫЕ КОРОБКИ
Я спустился от Даэмона рано утром, прямо в бар. У меня болела голова, хотелось домой, но я вспоминал, что я бог, и тем утешался. Странно, как я раньше не замечал за собой этого? Потом я подумал - ведь если я и вправду… то я все могу, даже склеить ту девицу в дальнем углу. Она была не по-здешнему прелестна, порочный ангелочек, мне были ведомы ее фантазии, болезненные, как цветы за секунду до увядания, как тонущие в безжалостном море фрегаты, как туманный идеал, о котором разве что только перестали грезить, как хрустальная кружка с ослепительно алым вином, падающая в грязь с самого последнего этажа Эмпайр Стейт Билдинг… Все о прилетающих с неба богах с безумным взглядом, дарящих ее непристойно сильными объятиями… Я заметил, она встала и направилась к выходу, впрочем, с другой стороны, это давало мне шанс рассмотреть ее более подробно. И это было ей в плюс.
- Девушка, - сказал я голосом пропащего алкоголика, - ты мой похмельный бред и потому должна сидеть тихо. Она обернулась даже более грациозно, чем я предполагал. И сразу пошла ко мне, сев прямо напротив.
- Зовут меня Джордж, - сказал я печально и тихо, - я тут теперь бог.
- Очень приятно, - голос ее тоже был весьма волнующим, - а меня Катя, я из Москвы и еще я последняя тварь. Можешь купить мне водки.
- Почему водки?
- Хочется… Неуловимый жест, и она села почти также, но немного, совсем немного иначе (чтобы я мог видеть больше?) Она курила "Кент" и читала английские надписи на стенах, она хотела сказать, но ничего не сказала.
- Ты ждешь кого-то?
- Угадал.
- А зачем?
- Я всегда жду. У меня чудесная жизнь, сплошные видения. У меня обольстительная внешность и ноги ничего (да это слабо сказано, подумал я). И еще я тебе нравлюсь.
- Именно. Мне тоже надо что-то говорить?
- Просто объясни себе сам, почему ты не получишь того, чего хочешь…
- Ты так уверена, что не получу?
- К сожалению - твоему, да.
- Тебя все достали. Она подняла на меня удивленный взор. Могу поручиться, удивленный. Она не думала, что я угадаю.
- Юная леди, ты не поняла. Я не могу не получить то, чего хочу. У тебя не может быть иной воли, я же сказал, ты мой похмельный бред.
- А что чувствует бог? - только спросила она.
- Тоску и ничего больше. Я и сам потерялся здесь… будь мне проводником.
- Куда?
- Например, до твоей комнаты.
- Пойдем, - сказала она, но словно и не мне.
Кэтти поведала, что живет не в гостинице, а в приморском кемпинге. В двухместном коттедже одна с тремя картонными ящиками, которые приехали с ней из Москвы и которым она читает по ночам сказки, чтобы не было скучно.
- Кому - им?
- Даже ты не поймешь, - отвечала она с сожалением, - в этом есть свой смысл, честное слово.
- Вполне верю. Возможно, только в этом он и есть…
- Я сумасшедшая, безнадежная и опасная, - сказала Кэтти, - но мне это все нравится. Там, где были возвышенности - будь то низкий каменный бордюр или высокая приморская баллюстрада - она пренепременно забиралась наверх. На поворотах, когда высокие лестницы кончались, я снимал ее, как звезду с неба. Она нравилась мне все больше, ведь вела себя именно так, как я хотел. Она даже целовалась совершенно кстати, безучастно. Я ненавижу в женщинах страстность, и Кэтти пленила меня этой своей идеальностью. Я следил за ее движениями, интонациями, взглядами, все больше понимая, насколько она совершенна. Или просто просыпался после бессонной ночи, или начинал трезветь, потому что отчетливо помню момент, когда неожиданно и внезапно осознал, что иду по незнакомым местам с невероятно красивой девушкой, и туманно вспоминаю, где и как я с ней познакомился. Теперь я посмотрел на нее украдкой и подумал, что мне повезло. Она опять забралась куда-то наверх и опять дошла до обрыва. Мне оставалось принять ее в объятия, ведь оттуда можно было только соскочить. И тогда она слетела ко мне с порывом ветра, незнакомая и прелестная.
- Кэтти, - сказал я (на трезвую голову), - я люблю тебя. Поэтому давай проведем эту ночь вместе, или на крайний случай напьемся до бесчувствия.
- Любовь исключает трах, - отвечала она неожиданно назидательно, - так что выбирай.
- Что бы ты сама предпочла?
- Честно, мне все равно. Ты красивый мальчик, а я делаю все так, как ты хочешь. Меня не надо просить, но я и не бросаюсь на шею. Тебе ведь это нравится?
- Секс, говорят, для здоровья полезен, - сказал я ей.
- Значит, это плохое дело.
- А любовь?