- К лантеям… - виновато проговорила Зария, опуская голову. На нее вдруг нахлынул необъяснимый суеверный ужас.
- Ой, дуреха! - дед хлопнул себя по колену. - Дык, это ж в другую сторону! Тьфу. Замуж тебе надо, чтобы блажь всякая в голову не лезла, ишь. Ладно, садись, чего смотришь? Залезай, говорю! Назад отвезу.
- Зачем? - чернушка обхватила плечи руками и отступила на шаг. - Я не хочу назад.
- Хочешь, не хочешь… У Багоя живешь? Да. Работу он тебе дал? Дал. Что за неблаго…
Зария развернулась и молча поковыляла прочь. И пусть внутри все дрожало, она не собиралась возвращаться.
- Да куда ты? Тьфу, блаженная… Стой! - Сукрам, кряхтя, слез с повозки и догнал упрямицу. - Жить надоело?
- Да! - девушка резко развернулась. - Надоело! Я, как… как башмак без пары! И оставить глупо и выкинуть жалко! Среди живых людей, словно тень! Вспоминают обо мне только когда надо что–то: или обругать, или пристыдить, или подать чего. А я? Я живая! Я нужной хочу быть! Не дурой бесполезной, над которой только смеются!
Она сорвалась на крик, а потом тихо закончила:
- Я хочу в Святилище Богини. К лантеям. Во мне течет их кровь. Не надо меня останавливать.
Дед покачал головой. Помолчал. Сдвинул на лоб шапку. Почесал затылок. И вздохнул:
- Поехали, отвезу. Не бросать же тебя тут, дурную.
Все еще дрожа, то ли от своей отчаянной храбрости, то ли от холода, то ли от страха, чернушка приблизилась к повозке и кое–как вскарабкалась, устраиваясь на соломе. Сукрам молча тряхнул поводьями и смирная лошадка, терпеливо ожидавшая, когда люди обо всем договорятся, потрусила вперед.
Старик молчал. Не пенял Зарии, не взывал к совести, не надоедал нравоучениями, даже не кряхтел и не вздыхал, ехал себе, будто рядом не сидела нежданная попутчица.
Мелькали стены домов, из окон которых лился теплый уютный свет, где–то скрипела вывеска, а может это ставень жалобно всхлипывал на ветру. В городе было тихо. Но вот телега миновала городские ворота, покидая Аринтму. За стеной шумел лес… Девушка свернулась калачиком и смотрела остановившимся взглядом в бортик телеги. Под неспешное покачивание повозки, под шепот ветра и размеренный скрип колес чернушка задремала.
Она проспала всю ночь, укутав ноги подолом платья и для тепла зарывшись в солому. И до самого рассвета ее не терзали ни холод, ни тряска, ни иные неудобства. Наследница лантей спала без сновидений, провалившись в черную пропасть небытия.
Все это время возница нет–нет, а поглядывал на спутницу и покачивал головой. Он не был согласен с решением Зарии, но, тем не менее, все же вез ее туда, куда она так просила. Старик не собирался больше вмешиваться - каждый сам решает, как жить и уж коли дуреха вознамерилась порвать со всем миром разом, он переубеждать ее больше не хотел. Иногда, чтобы поумнеть, человеку необходимо совершить ошибку.
- Где мы? - тихий голос, еще хриплый от сна, отвлек Сукрама от безрадостных мыслей.
- Да вот уж третий западный перекресток миновали. К вечеру будем на заставе, но там уж сама пойдешь, девка. Лантеи мужчин не привечают, так что мне туда путь заказан.
- Спасибо… - тихо промолвила Зария, а потом, приглаживая растрепавшуюся косу, сказала: - Прости меня, дедушка…
- Глупая ты. Как есть глупая, - не оборачиваясь, проворчал возница. - Сидела у бога за пазухой, так нет, вздумала характер показать. Вот верно говорят - бабе ума отмерили, чуть больше курячьего. Чего тебе там нужно, у этих лантей? Поклоны класть денно и нощно? Молитвы возносить? Иль судьбу искать?
- А хоть бы и судьбу, - чернушка вытянула из косы последнюю, запутавшуюся в ней соломинку и задумчиво посмотрела старику в спину.
- Ты во мне дыру не прожигай, - хмыкнул он, почувствовав ее угрюмый взгляд. - Лучше рядом, вон, садись, развлеки старика, чай всю ночь слушал, как ты сопишь.
И он придержал свою сивку, дожидаясь, пока девушка переберется поближе, после чего продолжил:
- Судьба сама к тебе придет. От нее не убежать, девка. И не спрятаться. Но бывает, чем настырнее ищешь, тем труднее найти. Тут просто перетерпеть надо. А так… чего тебе в святилище томиться? Выйди замуж лучше, ребятенков нарожай…
- Кому? Кто меня, такую, возьмет замуж? Кому от меня детей захочется? - девушка сердито расправила подол старенького платья и вдруг с тоской подумала о том, что красивый наряд небесно–голубого цвета, который подарила ей Василиса, так и остался в харчевне Багоя. Впрочем, зачем ей теперь наряды? Они ей и прежде были не нужны, а теперь и подавно.
Дед неодобрительно покосился на девушку и переспросил:
- Какую "такую"?
- Костлявую, недужную, колченогую, - Зария поджала губы и припечатала: - Страхолюдину.
- О, говорю ж - глупая, - Сукрам покачал головой. - Ты ж сама из себя страхолюдину сделала, а теперь сидишь и жалуешься. Чего глаза выпучила? Мать–то не учила тебя что ли?
- Чему? - девушка даже выпрямилась. - Чему не учила?
Старик внимательно посмотрел на собеседницу. Неужто не знает? Да как же?
- Раз ты из рода лантей, должна бы знать, - сказал, наконец, хозяин старой повозки. - У вас уродство от сердца идет. Лантеи ведь богине любви служат, а она хоть и щедрая, но каверзная. Потому, пока вы счастливы, пока сердце горит - вы все красавицы. И люди, вас видя, добрее становятся, и радость в жизни только прибывает у всех. А уж коли лантея предается горечи, лелеет боль или обиду в сердце - тут ей и болезни, и несчастья, и всякая другая пакость. Запомни, девка: чем сильнее обида, тем злей болезнь.
- Но ведь…
- Что? Лантеи, так уж среди них повелось, только и могли, что жаловаться, грустить, да предаваться недовольству на всех и вся. Вот и не стало их почти.
- Да как же не жаловаться! - воскликнула потрясенная девушка. - Если боги лишили нас сыновей!
Изумленный дед аж поводья выронил от этого внезапного и яростного крика, столь пронзительно и надрывно прозвучавшего в утренней тишине.
- Чего орешь, окаянная? - подбирая вожжи, пробурчал дед. - Набралась глупостей не пойми откуда и орет. Никто ничего вас не лишал. Сами себе жизнь испоганили, а боги виноваты. Других забот у них нет как будто.
- Да что ты…
- То. - Веско припечатал старик. - Я тут не просто так языком мелю. Сукрам пожил - Сукрам знает. Побольше твоего, между прочим. Кровь лантей сильная, вот и рождаются у вас девчонки, чтобы наследие не прервалось. Только лишь если кровь мужа сильней окажется - мальчик родится. И боги тут ни при чем. Они вам детей не раздают, как пряники на ярмарке. Они помогают, но сами за вас делать ничего не станут, уж не обессудь. А то, что лантеи почему–то мужиков себе выбирали послабее, да попослушнее - только ваша вина. Видать, прабабки твои побаивались мужниной власти, не хотели под чужую волю идти, чай, дочери богини, куда там. Не пристало им похлебки варить, да мужика обстирывать. Возомнили о себе невесть чего. Вот и получили. Любовь, девка, штука тонкая. Тот, кто любит, тот не берет, а отдает. Без меры, без счету, ничего взамен не требуя. А вам только дай, дай, дай, да побольше. Вот и посмеялась над вами богиня. Коли вы поклонения ищете, а сами любить слишком гордые - получите.
- Но… тогда… ведь…
- Все не так, как тебе говорили, да, дочка?
Зария потрясенно кивнула.
- Я, девка, жизнью ученый. Где только ни бывал, чего только не видывал, с кем только не беседовал, - дед важно пригладил плешивую бороденку и приосанился. - Когда слушать умеешь - много чего откроется. Так что ты не думай, будто я тут стариковскими бреднями тебя потчую. Поразмысли над сказанным, да в омут головой не бросайся. Подумай сперва. Сходи в свое святилище, только клятвы зря давать не торопись. Посмотри, как живут те, к кому ты так стремишься, и реши, нужно ли тебе их житье–бытье.
Сукрам помолчал, и вдруг лукаво спросил:
- Неужто в сердце никто не запал тебе, что так легко из мира решила уйти? Красивая ж ты девка. Отъешься, хромать перестанешь - женихи к Чаше за кольцами в очередь выстроятся.
Зария грустно улыбнулась, вздохнула и как–то совершенно незаметно для себя, начала рассказывать попутчику свою короткую, но полную горечи жизнь. Рассказала про мать, про отца, про мужа, про свекровь, про Василису… Ни с кем она еще не говорила так долго, никому не изливала душу. Она не жаловалась, просто перечисляла свои злоключения, и на душе становилось легче. Прав был дед Сукрам - тем, кто умеет слушать, открывается многое. Вот и узнал возничий все о Зарии, а заодно - многое о тех, кто ее окружал.
- Как звать–то его, сокола твоего сизокрылого? - когда чернушка прервалась, спросил дед.
- Глен, - Зария ссутулилась.
- Глен, значит… - собеседник покачал головой и хмыкнул. - Глен… Ну и что же ты горюешь? Пообещал ведь тебе мужик, что вернется. Так нет, ваша бабская забава - непременно в грусть–тоску впасть, ожидаючи. Иль никак нельзя без терзаний–то?
Девушка поджала губы, а потом, наконец, промолвила:
- Он сказал, что никогда от меня не откажется. И солгал. Ушел и…
- Тю! - присвистнул старик. - Дак он ведь слово тебе же, дурехе, данное сдержал! Да к тому же - ушел и отказался, то, девка, не одно и то же. Ушел - вернется, - рассудительно отметил дед. - Как же ему еще и тебе угодить, и не солгать было? Ты сама его прогнала, а теперь слезы льешь. Вот же ж курячья натура!
- Но… - Зария замолчала, не зная, что сказать.
Сукрам со всех сторон выходил правым, а она - дура дурой. Как есть курячья натура.
- Что "но"? Молчишь. Сама себе беду придумала, сама страдаешь, сама чахнешь. Эх… - старик хлопнул себя в сердцах по колену и замолчал.