Творят обряд по правилам так: в чашку с красным вином цедят кровь обоих, волосы туго сплетают на висках в обоюдную косицу - впору лбами стукнуться. Срезают двуцветную прядь и жгут на жаровне, а остатний пепел туда же в чашу сыплют. Иногда косицу оставляют и через нее пьют оба, но это считается не так строго.
А слова говорим такие:
"Вяжу себя клятвой и окружаю словом. Не будет мне ни жены, ни друга дороже Та-Эль Кардинены, не будет для меня мужа или друга больше Нойи Ланки. Едина кровь, едино сердце, единый помысел во веки веков!"
Нойи вздохнул, выбил трубку о каблук, просыпав золу на паркет:
- Вот ты, наверно, подумал, что слова - они и есть слова. Пыль на ветру.
- Хавэл. Суета сует - так переводят это место, - кивнул Сорди.
- Это, может быть, у евреев прах и суета, а в Динане напротив. Из пыли и влаги весь дышащий мир возник, из многоглаголания - его единство. Оттого и словесная клятва самой сильной считается. Не обогнёшь. А ведь не одни забавы - жениться тоже настаёт охота. И Карди ведь не век вдовой ходить. На воде ожглась - в самый огонь потянуло.
- К Волку?
- Вельми догадлив, ага… Не ко времени. Давай-ка работай дальше, прибирайся, а то вечер недалечко.
Когда уже хорошо измотанного Сорди накормили остатками дневной трапезы, напоили горячим молоком с доброй ложкой травяного бальзама и, чисто вымытого, упихнули в отдельную каморку с напутствием - не казать оттуда носа, было уже далеко за полночь.
Спал он, несмотря на дурманное средство, некрепко: шушуканье и смех, тонкий звон стекла и серебра, парчовый шелест за стеной начались почти сразу, как он сомкнул глаза, он отходил от них ненадолго в путаные, как серпантин, видения, но это раз от разу снова его накрывало. И хотя с ним давно не случалось того, что авторы прежних времен деликатно именовали "ночной тревогой, происходящей по причине холода", ближе к утру он почувствовал, что если вскорости не отыщет в ближних окрестностях вазу особого назначения, то вообще лопнет.
Вазы, однако, не было и не предвиделось. Использовать в целях облегчения другие принадлежности изысканного интерьера казалось пошлым. Приходилось идти на риск.
Когда Сорди слабыми со сна ногами вышел из комнаты и проплёлся по коридору мимо большого зала, нечто притянуло его глаза к широкому дверному проёму.
…Пышные шевелящиеся складки дорогих тканей, посреди них - сплетение полунагих тел, воздетые руки и колени, разруха в модной лавке и ожившие японские гравюры - всё это сплошным комом бросилось ему в лицо. А поверх смутилища и плодотворного хаоса царил Нойи - фермент здешнего брожения, главная ложка, что помешивает варящуюся в котле похлёбку.
Это было совсем другое, что подняло с места, вдруг догадался Сорди. То самое, что в первую брачную ночь сбивает с толку девственниц. И чего доныне никогда не случалось со мной самим.
- Что стал? - его хозяин поднялся с колен и двинулся к нему, как и был голый. - Сказано ведь было - сиди у себя и не рыпайся.
Однако он уже стоял. Они оба…
- Того же захотел, неуч? А то погоди, я сейчас и не такое смогу, - негромко процедил Нойи.
Сильные руки обхватили Сорди по плечам, повернули, нечто горячее клином вошло между бёдер, порвалось, прорвалось внутри него самого с беззвучным криком… и тотчас же его с силой оттолкнули назад в коридор.
- Уходи, малец, покуда цел.
И, в довершение унижения, за его спиной с самого верха проёма шумно пал тяжёлый занавес.
Кажется, потом он спал, и крепко. Утром голова и всё тело звенели чистым хрусталём, а в туалетной комнате, где Сорди сразу же стал под холодный душ, с них смылись и остатки постыдных воспоминаний.
Явился Нойи, слегка помятый, но весёлый, в одном полотенце вокруг чресел.
- Привет новокрещену. Да не конфузься: бывает, погорячишься в запале. Плюнуто, растёрто и позабыто. Идёт?
- Идёт, - повторил Сорди, улыбаясь чуть натужно.
- Зато сегодня у нас обоих выходной. Ну, не то чтобы совсем… Вот кофе напьёмся и пойдём говорить с Тергами.
Так прямо и сказал: не смотреть, а говорить.
- Убираться не надо?
Это значило - "Я трушу". В самом деле, наслоений на полу оказалось куда меньше прежнего, видимо, копилось в давних времен, вот и отпечаталось, сохранилось в скабрезных рисунках пола. Мысль была мимолетной, не оформившейся в слова и к тому же неуместной, но давить ее не хотелось.
- Бокэн свой бери, - скомандовал Нойи. - И нарядись попроще. Вчера попросить для работы не сообразил, что ли?
Вытянул из угла рубаху, плотные легенсы, полусапожки:
- Там рядиться не принято. Не напоказ выступаем.
Сам оделся похоже: белое, серое, черное, более ничего. Нацепил на пояс шпагу - скорее, тяжелую рапиру:
- Пошли. Первые звоны пропустили, как водится, теперь хоть до вторых поспеть.
Кишение народа показалось Сорди умеренным, должно быть, после ночных событий. Под самыми стенами Кремника Нойи заозирался:
- Прошлый раз вроде здесь было. Дверца одного цвета и фасона с кладкой, вроде как тот же известняк. Ведь и впрямь будто движется с места на место…
Сами они двинулись в обход тоже.
- Не это? - Сорди показал подбородком на как бы слегка проржавевшее место, пятно на камне. В этом месте щель вокруг пары тёсаных плит показалась ему чуть глубже необходимого.
- Глаз у тебя хорош. Оно, конечно.
Нойи приложил ладонь к месту на уровне своих глаз, где отчего-то (подумал Сорди) не было замочной скважины, и плиты легко подались внутрь.
- Там ступени крутые, осторожней.
Ступени начинались сразу с порога, но показались Сорди неожиданно пологими и куда более широкими, чем предполагало входное отверстие. Дверь мягко и туго затворилась, и тотчас же по бокам пролёта зажглись факелы. Пламя в них стояло ровно, как ненатуральное, и всё же именно "как": запах хвойной смолы и дыма щекотал непривычные ноздри.
"Всё здесь иное против ожидаемого", - подумал он вдруг, неторопливо спускаясь в неведомое вслед за своим провожатым.
Лестница несколько раз повернула - и снова так, что потерялось всякое понятие о должном направлении: на площадках темнота как нарочно сгущалась.
- Аккуратнее, - вдруг сказал Нойи, ступив на очередную плоскость, - здесь ровно. И очень скользко.
Лестница в самом деле кончилась. Сначала оба гостя двигались по выглаженному, как зеркало, полу черного мрамора, под мавританскими арками в форме сердца и небольшими стройными колоннами, составлявшими целый лес. Здесь факелы были поставлены реже, зато тьма впереди, оставаясь безбрежной, как бы дышала неярким светом, что приливал и уходил назад в ритме сердца и дыхания: так ветер играет перед вечерним окном широкой ветвью.
Внезапно пространство ринулось вперед и ввысь - и путники очутились внутри необъятного купола, вырезанного в диком камне: сколы и грани его слегка светились лунным сиянием, холодным и чистым. Под ногами ощущался куда более грубый и жёсткий материал, чем раньше: черный базальт и бледный гранит были выложены спиралью, что закручивалась к центру. Именно оттуда шёл свет, что отражался в стенах и потолке: серебристо мерцающий, будто по высокому небу ветер гнал сумрачные грозовые облака, что в Динане называют волчьими.
И в столбе этого невероятного света перед ними открылись Он и Она. Терг и Терга.
Они превышали обычный человеческий рост едва ли вдвое и должны были скрадываться размерами зала - но производили впечатление гигантских: может быть, от той силы, что была в них замкнута. Именно - замкнута, свёрнута в полукольцо фигур. Мужчина, тёмный и абсолютно нагой, сидел, отодвинув в упоре левую ногу и резко приклонив увенчанную двуострой короной голову книзу. Юное и в то же время мощное тело рвалось вперед и ввысь, как стрела на тетиве. Лицо - жестокое, яростное, полное затаённой печали, - было обращено к Женщине, чьи ступни почти касались его ног.
А она сама…
Будто вылепленная из сероватого, тёплого по тону камня, она выражала абсолютный покой и отдаление. Как бы желая высвободиться из окутавших весь стан покрывал, она вместо того уходила всё глубже. Бездонные глаза, нежный рот, легкий поворот головы к плечу, разметавший кудри, исполнены полудетской чистоты, лучезарности и в то же время истинно женского лукавства. Ибо взоры обоих не размыкались, выплетая из себя прихотливую вязь гнева и смирения, уступчивости и напора, безрассудной атаки и конечного плена.
- Раньше они на высоких постаментах были, а подставки эти - на возвышении, - проговорил Нойи полушёпотом. - Снизошли. И сблизились друг с е другом: раньше-то для клятвы меж ними проходили. А танцевали и прочие обряды творили ступенью ниже. Скрещение клинков, ха!
И чуть позже - совсем иным тоном:
- Насмотрелся? Тогда становись.
Вытянул шпагу, отбросил ножны заодно с поясом:
- Делай как я. Две вещи помни: насчёт того японского городового, что едва до смерти не пришиб бокэном цесаревича Ники за ритуальную непочтительность. И эпизод из фильма "Сумрачный самурай" - где герой своим дубом верх над сталью одерживает.
И без дальнейших слов сделал выпад, пока нацеленный заметно в сторону. Сорди кое-как отбил. Еще один выпад, ближе к центру мишени, встретил куда более чёткий заслон: сталь глухо звякнула, но на дереве не появилось даже царапины. "Плашмя", - коротко подумал Сорди. И незаметно для себя отстранил укол, направленный прямо в горло. "Там шишечка на острие".