Возникло молчание. Бубасов, насупив брови, постукивая пальцами по краю стола, смотрел в угол. Жаворонкова без тени смущения рассматривала лицо Бубасова, про себя отмечая его сходство с отцом. Правда, лицо мельче, очень уж мала голова у этого длинного потомка бубасовского рода. Тут она попыталась представить себе, как Георгий выглядел мальчишкой, и решила, что у него, так же как и у нее, вероятно, не было настоящего детства.
- Мои воспитательницы говорили, что у меня два брата, но я не помню, чтобы об этом упоминал отец… Я даже не знала ваших имен…
- Что же делать! Так сложилась наша судьба, - заговорил Бубасов, посмотрев на дверь. - Старуха не может подслушать?
- Она ложится в девять вечера.
Бубасов успокоился и продолжал:
- По-особенному сложилась наша судьба, Элеонора. Есть люди, которым предназначено делать историю. Таков наш отец! Таковы мы! Я с благодарностью отношусь к отцу. Он не только всего себя, но и своих детей отдал борьбе с коммунистическим злом. Это подвиг в самом хорошем понимании людей свободного мира! Ты думаешь, Элеонора, ему легко было тебя, почти дитя, сунуть в эту адскую страну? Он очень переживал за тебя! У нас с тобой разные матери, но это не имеет значения. Ты родилась во Франции от француженки, я в России - от русской женщины, брат Олег - от немки в Германии… Но не в этом дело! Важно то, что в нас одно общее начало - бубасовское!
Вдруг Бубасов замолчал, оглядывая Элеонору. Она бесподобно хороша в этом своем светло-синем платье с широкой юбкой и отворотами из белого пике. Красивы линии ее ног в бежевого цвета туфлях на высоких каблуках. Аккуратно уложенные волосы золотистого оттенка и без драгоценных украшений придают ее голове величественный вид, очень гармонируют с цветом ее красивого лица…
- Извини, не буду предаваться семейным воспоминаниям, - продолжал Бубасов. - Ими, Элеонора, займемся дома. Должен тебя порадовать, что из всех нас троих ты самая богатая! За прошедшие годы на твоем счету скопился солидный капитал. Отец был уверен в том, что ты отыщешься, и регулярно откладывал твое вознаграждение. Он говорил: пройдет еще десять лет, но Элеонора найдется, великолепно выполнит предназначенную ей роль. Он оказался прав! Он всегда далеко вперед видит! Каково тебе было здесь?
- По-моему, с этого бы и следовало начинать, - холодно сказала Жаворонкова и уже мягче продолжала: - Ждала.
- Как твое положение?
Жаворонкова откровенно насмешливо посмотрела в глаза Бубасову и спокойно сказала:
- Ты проверял меня достаточно долго и энергично. Все должен знать. Неужели не веришь себе? Это плохой признак!
- Почему ты говоришь о какой-то проверке?
- Почему? - усмехнулась Жаворонкова. - Ты забываешь, что я Бубасова! Ну зачем, например, появлялся этот Свиридов? Я отлично поняла: проба! Если бы он провалился, ты не явился бы ко мне. Это ясно, как дважды два!
- Правильно, - улыбнулся Бубасов. - Ты умная девочка! Я рад твоей железной логике.
- Спасибо за похвалу!
- Ты ее заслужила. Моя похвала многое значит!
Жаворонкова иронически усмехнулась.
- Говорю серьезно, - продолжал Бубасов. - Я, можно сказать, профессор! Своим делом занимаюсь с десятилетнего возраста!
- Ничего особенного в тебе, дорогой мой, я не вижу, - насмешливо сказала Жаворонкова. - Пусть я была вынуждена к бездействию, но всегда жила мыслью о своем назначении. Да, да! Но чем я питалась? Книгами о шпионах. И вот сейчас, встретившись с таким, как ты себя называешь, "профессором", я не нахожу в тебе новизны. Ты будто сошел со страниц прочитанных мною книг. Видишь, их сколько, - Жаворонкова показала на книжный шкаф. - А ты говоришь - профессор!
Бубасов несколько мгновений удивленно смотрел на Жаворонкову, потом рассмеялся:
- Ты действительно, Элеонора, прелесть! Я восхищен! Рад за отца, что он воспитал такую…
Но тут улыбка сбежала с его лица, оно сделалось злым и суровым. Решительно ударив рукой по столу, сказал:
- В опыте моем ты со временем убедишься!
- Не спорю. Возможно, так и случится.
- Труден был путь к тебе, Элеонора. Мы все эти годы искали тебя. Та женщина, которая поджидала тебя в Москве, тоже искала. У нее были твои фотографии. Почему ты не пришла к ней в одно из назначенных чисел?
- Я сразу заболела и полгода лежала в детской больнице, - ответила Жаворонкова и спросила: - А почему она позже не могла побывать на Казанском вокзале? Я в марте и апреле сорок пятого года приходила туда, разыскивала ее, но напрасно…
- Было бы странно через полгода, - проговорил Бубасов. - Теперь ее нет в живых. Откровенно говоря, я похоронил тебя, не верил в то, что ты можешь быть жива. Но все же искал. Искал в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, Хабаровске и других городах. Но что я мог сделать, слабо представляя себе черты тринадцатилетней девочки? Искал только по фамилии. Отец не разрешал даже брать сюда твою фотографию. Ты не догадываешься, как набрели на твой след?
- Понятия не имею, - пожала плечами Жаворонкова.
Бубасов закурил папиросу и тихо спросил:
- Помнишь Иштвана Барло? Бывал у отца…
Жаворонкова отрицательно качнула головой.
- Столько всяких приходило… В то время я была глупышкой.
- Не напрашивайся на комплимент, Элеонора! Не только один отец приходил в восторг от твоей феноменальной памяти.
- Не представляю никакого Барло, - упорно настаивала Жаворонкова.
- Вспомнишь, - спокойно сказал Бубасов. - Иштван Барло, венгр. Впрочем, венгром он стал по необходимости. Родился он русским. Такой высокий, с жабьей улыбкой, с короткими руками… Он происходит из очень, по нашим понятиям, приличной семьи…
Жаворонкова мотнула головой. Помолчав, Бубасов продолжал:
- Одно время он служил в армии Хорти. В сорок девятом его упрятали за решетку. Он не совсем аккуратно помогал американским друзьям. Через три года амнистировали. Снова попался, потом бежал из Венгрии. В Будапеште у него живет жена, связь с ней он поддерживает через туристов. Барло в совершенстве знает русский язык. Он был в Москве на последнем фестивале студентов. Там тебя и увидел. Несколько раз сфотографировал. Не составило для него большого труда и выяснить кое-что касающееся тебя. Но дать знать отцу о тебе из Москвы он не имел возможности. Неужели ты его не заметила?
- Я сказала: никакого Барло не помню, а на фестивале все друг друга фотографировали!
- Скажи, Элеонора, по совести, - прищурившись, спросил Бубасов, - ты на это московское скопище сумасшедших и психопатов поехала ради того, чтобы увидеть кого-нибудь из наших?
- Разумеется. Но там были не только сумасшедшие, я полагаю…
- Безусловно! - поспешил Бубасов. - Такие, как Барло, как ты, ну и некоторые другие, не принадлежат к числу психопатов. Ты слушай! Ничего не зная об успехах Барло, я здесь напал на твой след. Получилось очень просто! Как-то обратил внимание на список врачей, висевший в приемной поликлиники. Среди прочих фамилий: Жаворонкова А. Г. Дальше - больше, и ниточка подвела меня в этот дом, к Касимовой… Безусловно, эту черновую работу я делал не сам. Затем меня на несколько дней отвлекли другие заботы. Когда, наконец, я пошел к тебе в поликлинику, то тебя уже не было. Полагая, что ты уехала в тот же санаторий, где отдыхала Касимова, я поехал гуда. Но напрасно. Тогда я решил поговорить с Касимовой. У меня не было иного выхода, чтобы узнать твой адрес.
- Что ты ей сказал?
- О, не беспокойся! - усмехнулся Бубасов. - Многострадальное сердце не выдержало сурового разговора, и Касимова в моем присутствии перекочевала в лучший мир!
- Ты убил ее! - забыв о всякой осторожности, воскликнула Жаворонкова.
Бубасов удивленно поднял брови:
- Сожалеешь?
Жаворонкова выдержала его пристальный взгляд и гневно сказала:
- Не то! Ты мог провалить меня! Так рисковать - безумство! А еще называешь себя профессором!..
- Не волнуйся, - торопливо возразил он. - Она обязана была умереть немедленно после встречи со мной! Мертвый не шевелит языком…
- Но она могла и не умереть!
- Я бы ей помог. Это ясно, - усмехнулся Бубасов.
- Какая необходимость была разговаривать с ней?
- Кто же лучше ее мог проинформировать меня о тебе, дорогая Элеонора, - продолжал Бубасов насмешливым тоном. - Я пытался обойтись без этой работяги-старухи. Осмотрел в палате ее вещи, надеясь узнать, куда ты уехала. Но нашел только фотокарточку. Потом я встретил старуху, заговорил с ней. Эта кремнистая представительница советских женщин, признаюсь, была не очень словоохотлива. Очевидно, ей не понравилась моя физиономия. Старуха ощетинилась. Тогда я вскипел и выместил на ней свою ненависть. Ведь это она нам испортила все, подцепив тебя в Глушахиной Слободе. Я открыл ей правду… Ты не представляешь, что с ней было! Она стала задыхаться, цепляясь за воздух руками. Когда она переселилась к предкам, я удалился…
Жаворонкова бледная, вся дрожа смотрела на Бубасова. Голова ее кружилась, перед глазами плыли звездные круги. Сжимая пальцами виски, она полушепотом сказала:
- Так ты виновник ее смерти?
- Да, - просто ответил Бубасов. - Что же в этом особенного? Она была коммунисткой, и, следовательно, одним фанатиком стало меньше. Прекрасно! Но что с тобой, Элеонора? Ты на себя не похожа!
Чтобы не вызвать подозрений, она едко сказала:
- Ты только что хвастался, называл себя профессором… Грош стоит твоя опытность, если ты напролом идешь к той, которая явно не пощадила бы ни тебя, ни меня! После всего этого я еще подумаю, стоит ли мне иметь дело с тобой. Мне дорога моя жизнь и дорого дело, которому посвятил меня отец!