Возмущение, поднявшееся было в первый момент у Бахтиарова, уже прошло. Старик был удручен и расстроен до крайности.
- Ничего, Максим Петрович, ничего! - глухо сказал Бахтиаров.
В тишине раздался шум подъезжавшего автомобиля. Листва деревьев осветилась. Из-за кустов показались фары легковой машины, осветившие застывших от неожиданности Полякова и Бахтиарова.
Машина остановилась перед домом. Открылась дверца, и на землю ступил майор Гаврилов с непокрытой головой, в сером штатском костюме. С протянутыми руками он бросился к Бахтиарову:
- Вадим Николаевич!
- Чему вы радуетесь, Иван Герасимович? - все еще не придя в себя от испытанного потрясения, спросил Бахтиаров, видя необыкновенно возбужденного майора.
Гаврилов схватил Бахтиарова за руки и, не обращая внимания на Полякова, с удивлением взиравшего на него, оживленно сказал:
- Да как же! Встретились лицом к лицу!
- Не понимаю, - с раздражением вымолвил Бахтиаров.
- Мне, мне, Вадим Николаевич, радоваться надо! Мне! Помните, я вам рассказывал о "Голубушке"? Так нашел я ее! Это - Нина Ивановна Улусова! Получили от нее письмо на ваше имя, распечатали. Вечером я приехал в санаторий. Позвали мне Нину Ивановну. Смотрю на нее минуту, другую. Думаю: уж не свихнулся ли я? А потом во всю мочь крикнул: "Голубушка!"… Встреча лицом к лицу!
- Вот тут что! - поняв, наконец, проговорил удивленный Бахтиаров. - Ловко у вас вышло. Поздравляю.
- Словно в кинофильме! - воскликнул Гаврилов и, понизив голос, спросил: - А вы встретились? Нина Ивановна мне говорила…
Бахтиаров посмотрел на притихшего и сгорбившегося в стороне Полякова и тихо сказал:
- Она ушла отсюда… Не застал.
Лицом к лицу
Поезд, которым Жаворонкова возвращалась домой, еще только подходил к городу, а Бахтиаров, прилетевший на самолете, уже давно сидел в кабинете полковника Ивичева, доложив о знакомстве с доктором Поляковым и выслушав последние новости. Теперь они ожидали сообщений с вокзала.
Быстрым перемещением из Н-ска Бахтиаров был обязан Гаврилову. Рано утром примчавшись на машине из Лунина в Н-ск, они первым делом бросились на вокзал. В зале ожидания издали посмотрев на охваченную дремотой, сильно похудевшую Жаворонкову, Бахтиаров почувствовал к ней сострадание. Гаврилов увел Бахтиарова с вокзала и отправил его домой самолетом. Сам он, пользуясь тем, что Жаворонкова его не знала, решил поехать вместе с ней в одном вагоне.
Предположение чекистов о том, что, возможно, Жаворонкову будет кто-то встречать, не оправдалось. Выйдя из вагона, она, не задерживаясь, прошла на привокзальную площадь и села в первое попавшееся такси. Гаврилов сел в машину к поджидавшему его лейтенанту Томову. Их машина следовала за такси, увозившим Жаворонкову. Куда? Гаврилов и Томов понимающе улыбнулись, когда интересовавшая их "победа" остановилась у здания КГБ. Жаворонкова, расплатившись с шофером, вошла в подъезд.
Когда из бюро пропусков позвонили о приходе Жаворонковой, Ивичев сначала изумился. Потом он сказал:
- Вот что, Вадим Николаевич. Я считаю, будет лучше, если вы сами поговорите с ней.
- Я?! - вскрикнул удивленный Бахтиаров.
- Именно вы! - уверенно произнес Ивичев, поднимаясь из-за стола. - Разговаривайте с ней у меня. Я уйду.
Оставшись один в кабинете, Бахтиаров все еще не мог прийти в себя от сильного волнения. Он не представлял себе, о чем будет говорить с Жаворонковой. Даже вздрогнул, когда раздался осторожный стук в дверь.
- Войдите! - сказал он, не узнав собственного голоса.
Дверь распахнулась. Держась правой рукой за косяк, Жаворонкова остановилась у порога. На ее побледневшем лице было страдальческое выражение, серые глаза полны горя. Рассеянно посмотрев по сторонам, она низко наклонила голову, и золотистые волосы на ее голове рассыпались. На ней было серое коверкотовое пальто, в левой руке она держала светло-коричневый саквояж. В следующий момент Бахтиаров услышал стон, вырвавшийся из ее груди. Он хотел позвать ее, но спазмы сжали его горло. Тут она встряхнула головой, откинула со лба волосы и сделала два шага вперед. Бахтиаров двинулся ей навстречу.
- Вадим Николаевич! - вырвалось у нее, и она пошатнулась.
Он подхватил ее. Она прижалась к его груди и громко разрыдалась. Он оторопел, не находя слов. Смотрел на ее склоненную голову, на вздрагивающие плечи, впервые увидел маленькую коричневую родинку на шее. В эти мгновения она по-прежнему была для него близким, дорогим человеком. Она подняла залитое слезами лицо, и глаза их встретились. Он едва слышно спросил:
- Зачем вы так сделали?
Она с мольбой смотрела на него. В ее взгляде была такая преданность, что он невольно подумал: "Она невиновна… Все сплошное недоразумение…" Когда первое волнение прошло, он несколько отстранился от нее и отчетливо сказал:
- Нам необходимо переговорить…
Он и сам почувствовал, что в сказанном им было что-то официальное, противоположное тому, что он испытывал минуту назад.
- Да, да! Обязательно необходимо, - заторопилась она.
Бахтиаров подвел ее к креслу.
- Я все расскажу, Вадим Николаевич! - вдруг просто сказала она, посмотрев на него. - Абсолютно все. Во-первых, простите меня за записку. Слишком поздно я поняла, что она для вас может иметь не только личное значение.
- В записке неправда? - с волнением спросил он.
- Настоящая правда, - выдержав его напряженный взгляд, медленно ответила она.
Надежда, вспыхнувшая было у Бахтиарова, погасла.
- Выслушайте, прошу вас, - наконец услышал он ее умоляющий голос.
Бахтиаров кивнул головой и застыл в кресле. Она несколько секунд пристально рассматривала его, как бы знакомясь с переменами, происшедшими в нем за эти мучительные дни. Потом тяжело вздохнула, села прямо и слегка дрожавшим голосом сказала:
- Я не Жаворонкова. Мое имя - Элеонора Бубасова. Родилась в Париже. Мать - француженка. Я ее не помню. Отец - Бубасов Владислав Евгеньевич, бывший русский… Больше я не в силах молчать…
Часть 2
ТАЙНА
Наступил вечер. Жаворонкова давно ушла домой, а Бахтиаров все еще сидел в кабинете полковника Ивичева, непрерывно курил и следил за выражением лица начальника, неторопливо вчитывающегося в страницы исповеди-дневника Жаворонковой.
Ивичев читал:
Запись первая
Год 1949, месяц июнь.
Несколько раз бралась за перо, но, подержав в руке, откладывала и прятала тетрадь. Но я твердо решила: ей быть хранительницей моей тайны.
Смешная девчонка! Разве недостаточно того, что тайна постоянно гложет тебя? Словно инородное тело, она поместилась рядом с сердцем и теснит его. Мучительно, когда сердцу постоянно что-то мешает!
Известно, что, когда огорченный человек поделится своими думами, ему становится легче. Но у меня нет такого верного друга, я могу поговорить только в этой тетради. Возможно, если пущу мысли в свободный бег по этим страницам, обрету облегчение? Хорошо бы!
Почему раньше не прибегала к такому способу? Некуда было прятать тетрадь. Только и недоставало, чтобы ее нашла и прочитала мама. Теперь мне помог случай - тетрадь я могу хранить в надежном месте.
В словаре русского языка "особняк" означает: "благоустроенный городской дом для одной семьи, принадлежащий богатому собственнику". Помню, наш школьный завхоз часто говорил, что в молодости он работал комендантом в "особняке". Выражение завхоза мне было непонятно. Как-то раз я попросила его объяснить. Оказалось: "особняком" он ласкательно называет учреждение, которое в Советском Союзе в первые годы Советской власти занималось поимкой шпионов и контрреволюционеров. Есть еще драма "Особняк в переулке" братьев Тур. Спектакля я не видела, но пьесу читала. "Особняком в переулке" называется иностранное посольство, и все действие драмы разворачивается главным образом в этом старом доме с колоннами водном из переулков Москву.
Учительница по литературе в школе мне часто говорила, что особенностью моих сочинений является нагромождение деталей, отклонение в сторону от основной темы. "Но, - заявляла учительница, - это нисколько не портит твою работу". Может быть! Сейчас я пишу не школьное сочинение и отметка "пять" мне не нужна.
На первой странице я упомянула о "случае" и "особняке". Случай вот какой: дом, в котором мы живем, когда-то был "особняком" богатого человека. Здание это одноэтажное, с толстыми каменными стенами, на высоком фундаменте. Стоит оно несколько отступая от тротуара, и от улицы его отделяет узорная чугунная ограда с львиными мордами. Вообще на нашей тихой Пушкинской улице несколько таких чем-нибудь примечательных домов. До революции улица называлась Дворянской, жила на ней местная знать. Безусловно, мы занимаем не весь особняк - он давно поделен на несколько квартир. Моей маме - Ольге Федосеевне Касимовой - досталась как раз та часть, в которой у владельца был кабинет и спальня. При перепланировке площади сделали две комнаты для мамы, комнату для нашей одинокой соседки Евдокии Харитоновны, просторную прихожую и хорошую кухню, под которой имеется вместительный погреб, похожий на темницу из средневекового романа.