"Обнаружен единственный путь миграции купидонов Шкфорцопфа: русский Крайний Север (Туруханский край, тундра, рождение и выкармливание детенышей) - Воронежская область - Крым (Севастополь) - Черное море - Турция (проливы) - Эфиопия - Офир (Офир купидоны находят безошибочно) - и вдоль экватора (когда Офир находится на экваторе), используя вращательное течение инверсионного следа Земли и так называемую эротическую волну притяжения, медленный подъем в космос с выставленными ушамилокаторами и расправленными перепонками, заменяющими купидонам солнечные батареи. Затем по крутой дуге планирование на обратную сторону Луны и спячка.
Купидоны Шкфорцопфа - лунные жители".
ГЛАВА 14
НЕТ, И В ЦЕРКВИ ВСЕ НЕ ТАК,
Все не так, как надо.
В. Высоцкий
Отец Павло приподнял рясу, как баба юбку, оседлал "Кольнаго", тот аж застонал под богатырским седалищем, и сделал круг по Киево-Печерской лавре, давя на асфальте розовые каштановые свечки, - в Киеве как раз отцветали каштаны, пахло каштанами.
- Неувязка, от, - наконец сказал отец Павло, проезжая мимо Гайдамаки. - Как он мог у тебя по воде ходить и одновременно на шестой этаж заглядывать?
- Не знаю, - задумался Гайдамака.
- Хороший у тебя велосипед, от, - похвалил поп и покатил на второй круг. Гайдамаке жалко было велосипеда. Никому он его не давал, но отцу Павлу не смог отказать. Дисковый велосипед пребывал у Сашка в должности коня, кота и собаки одновременно - Сашко пил с "Кольнаго", говорил с "Кольнаго", гладил "Кольнаго", "Кольнаго" спал у его ног, однажды даже Сашко верхом на "Кольнаго" сделал Люську, демонстрируя ей сюрпляс - он в седле, она же, задрав юбку, на раме. Этот высший сексуальный пилотаж произвел на Люську неизгладимое впечатление.
А Киево-Печерская лавра большая-больша-ая - кто был, тот знает, - пока ее на велосипеде объедешь! Гайдамака стоял на забетонированном фундаменте взорванного Успенского собора и терпеливо ковырял в носу. (Наш Энкаведе в сорок первом году, покидая Киев, заложил в собор прорву взрывчатки, чтоб взорвать по радиотелефону и придавить врага, но то ли провода отсырели, то ли что еще, но взрыва не произошло, и немцы, придя, удивились такому атеизму, разминировать собор поленились, ну и взорвали: хотели - получите.)
- Ну, что решил? Ходил он или летал? - спросил отец Павло, возвращаясь.
- Не веришь? - обиделся Сашко и запсиховал: - Мне не веришь?! Что ж ты за поп Гапон такой?! А ну слазь с моего велосипеда!
И мысленно обозвал церковника "козлом".
- Сам ты это животное, от, - ответил отец Павло, читавший мысли на расстоянии. - Верю. Не мельтеши.
Наконец отец Павло сделал три полных круга по Лавре и вот что сказал паломнику:
- Дело вот в чем, - сказал этот либерально-демократический поп, - дело в том, Сашок, что Иисус наш Христос, как ты там ни крути, от, кaк ни философствуйте, c какой стороны ни заглядывай, хоть сзади, хоть спереди, хоть по отцу, хоть по матери, принадлежит к гражданам еврейской национальности, от. И твое оскорбление ему, конечно, не в бровь, а в глаз. Вот если бы он был французом, англичанином или, не дай Бог, русским, то ты мог бы сделать вид на Мадрид, мол, ошибочка вышла с пятой графой, извините. От. А так… Уж и не знаю, что тебе посоветовать. Не зря он промолчал, ох не зря! Мог бы в ответ как-нибудь тебя обозвать. Козлом, от. Или хохлом. Обозвал - и квиты. Понял? А он промолчал, от. Обиделся, значит? Не знаю, не знаю… Придется тебе, Сашок, гореть в геенне огненной, от. Хам ты, Сашок, а хамов нигде не любят, даже там. Так-то, от. Додумался тоже - самого Господа Бога нашего жидом обзывать! Знаешь, что Лев Толстой говорил?
- Не…
- Вот что он говорил, я запомнил: "Ну не странно ли, - говорил Лев Толстой, - что принадлежность к еврейскому племени великих людей вызывает такой болезненный интерес - а не еврей ли он? От. Казалось бы, так просто: все христиане суть евреи, потому что верят в еврейского Бога, чтят еврейских пророков, произошли от евреев Адама и Евы". Лев Толстой попытался объяснить все это одному непросвещенному толстовцу - молоденькому попу-антисемиту, посетившему Ясную Поляну. "Как же вы не любите евреев, если сам Иисус был евреем?" - спросил Толстой. Поник вытаращил глаза: "Как?! Иисус - еврей?! Не может быть!" - "Какой же национальности был Иисус, по-вашему?" - "Русским! От!" - "Иисус родился, жил и проповедовал в Палестине. Его матушка была еврейкой. Какой же он национальности?" - "Русский". - "Его отчим был евреем, - терпеливо продолжал Толстой. - Его братья и сестры были евреями. Все его ученики, апостолы - были евреями. Обо всем об этом написано в Евангелиях. Кто же Иисус по национальности?" - "Это невозможно", - чуть не плача отвечал молодой священник. "Что невозможно? Еврейское происхождение Христа? Вы читали Евангелия? Хотя бы одно?" - "Да. Да. Да. Да. Все четыре. Но там об этом ничего не написано, от". - "Чего "об этом" не написано?" - "О том, что Иисус был евреем. Может быть, он не был русским… я не настаиваю, что он был русским"."Кем же он, по вашему, был?" - "Наверно, он был каким-нибудь славянином. От. Может быть, болгаром или сербом. Или даже хохлом. От". Граф едва сдержался, чтобы не послать далеко этого темного попика, махнул рукой и вышел из комнаты. А поп заплакал. От.
- Вот те на! Я ж не знал, что Исус был евреем! - взвыл Сашко Гайдамака. Он что-то понял. - Что ж теперь делать?!
Очень уж не хотелось ему в этот огненный гулаг.
- Что делать, что делать… - передразнил отец Павло. - Не знаю, что делать. От. Пить надобно меньше, Сашко. А еще лучше - совсем не пить. От. Это раз. Во-вторых, надо просить прощенья. Покаяться надо, от. Но не просто словами, нет. Искупить тебе надо свою вину, от. Возлюбить надо граждан еврейской национальности как самого себя - вот и выйдет тебе амнистия. От.
- Хорошенькое дело, - пробормотал Сашко. - За что же их любить?
- Крещен ли ты, Сашок?
- Не крещен, но верую.
- Хороший велосипед, - опять похвалил поп. - Не парусят ли колеса, когда поперек ветру едешь?
- Сносит немного.
- Где взял?
- Где взял, где взял… Приз дали. За первое место на Кубке мира социалистических стран.
- Тьфу ты… сосиськи срапы… - опять сплюнул отец Павло, достал откуда-то из-под рясы мятую американскую сигарету, оторвал фильтр и щелкнул зажигалкой.
Сашко между тем в раздумчивости уже придавил руль и задрал ногу, чтобы сесть на "Кольиаго" и устремиться домой, в Гуляй-град.
- Постой, - сказал отец Павло. - Опиши приметы. Как он выглядел, Иисус твой Христос?
- Ну… - ответил Сашко, останавливая "Кольпаго" в сюрплясе. - Черный. Рост у него ниже среднего, где-то под метр шестьдесят с кепкой. Сутулый такой, чернявый с проседью. Припадает на левую ножку. Ну, шнобель, губы толстые, глаза навыкате. Бороденка какая-то… Обычная жи… Обычное еврейское лицо. На кого-то очень похож - не могу вспомнить. На Ясира Арафата, что ли?
- Так я и думал, - в сильном волнении прошептал отец Павло, жадно затянулся горящим концом сигареты, обжег язык и губы, стал сплевывать пепел, в сердцах швырнул сигарету под ноги и растер ее каблуком на священном асфальте Киево-Печерской лавры. - Постой. Подожди. Я поеду с тобой. От.
Отец Павло вывел из пещеры трехколесную инвалидную коляску-мотороллер с кабиной и устремился вслед за Гайдамакой в Гуляй-град, чтобы проинспектировать видение.
Сашко Гайдамака
ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ
Как вышибают клин?
Путем иного клине.
А руку моют чем?
Как правило, рукой.
Когда во всех полках исчезла дисциплина,
В святых церквах процвел порядок - да какой!
Вы думаете, зря вощеные полы там?
Вы думаете, зря поются тропари?..
Плох тот митрополит,
Что не был замполитом!
И плох тот замполит,
Что не митрополит!
ГЛАВА 15
ПРОПУСК В ОФИР
Писатель, не умеющий вдохновенно лгать - а лгать нужно только вдохновенно, и это большое, далеко не всем дающееся искусство, - бравирует своей откровенностью и честностью. Ему ничего другого не остается.
Л. Шестов.
Пустыня за райскими вратами впадала в Лунное ущелье, там начинался Офир. Врата перед войной (что-то вроде пропускного пункта из литых чугунных стоек и перекладин с позолоченными бронзовыми узорами) хотя и не были открыты настежь, но и на замок не закрывались - петли для замка были сцеплены медной проволокой, входи - не хочу (после войны на них поставили инфракрас, как в проходе метро).
Врата даже толком не охранялись, у ворот сидели по-турецки-скорее для представительства, чем для охраны, - два голых, белобрысых, загоревших до черноты стражника - один с копьем, второй с мушкетоном. Они варили кофе в джезвах прямо на раскаленном песке и сосредоточенно играли в "морру", выбрасывая пальцы на счет "три". Стражники узнали Гамилькара, но при постороннем кофе ему не предложили и для порядка потребовали пропуск. Гамилькар предъявил золотой перстень с печаткой из лунного камня.
- Це хто? - спросил стражник с копьем.
- Это со мной, - ответил Гамилькар.
- А пашпорт у нього е? - спросил стражник с мушкетоном.
- Фальшивый, - ответил Гамилькар.
- Хай скаже iм'я.