Офир никогда толком не картографировался - в АддисАбебе Гумилев нашел в продаже всего лишь одну карту Офира большого масштаба. Все маленькие туристические карты, составленные англичанами по донесениям своего супершпиона и временного британского консула в Эфиопии Грехема Грина, вполне откровенно оповещали о своем невежестве: часть Офира представлена на них в виде огромного белого пятна с бахромой названий вдоль границ и несколькими пунктирными линиями, обозначающими (неправильно) предполагаемые русла рек. Некоторые названия соответствовали действительности: деревни Мандрагоровые Яблоки и Жареные Арахисы, другие были неточно или буквально переведены: поселок Не Целуй Меня - что на суахили означает венерическую болезнь, и значит, на карту попросту был нанесен лепрозорий для сифилитиков. Зато в большой, когда-то секретной карте, выпущенной военным министерством Италии перед нападением на Эфиопию, наблюдалась даже какая-то лихость, она свидетельствовала о могучей фантазии ее составителей. На ней были набраны крупным шрифтом надписи: КАННИБАЛЫ, АМАЗОНКИ, АНАКОНДЫ, ну и, конечно, ГЕЕННА ОГНЕННАЯ (обыкновенная самовозгорающаяся свалка под Нью-Ершалаимом). Эта карта не допускала белых пятен и пунктирных линий и не признавалась в невежестве; зато она была так неточна, что пользоваться ею было бесполезно, даже опасно в условиях войны из-за ПОРОГОВ, ВОДОПАДОВ, ЗЫБУЧИХ ПЕСКОВ, НЕПРОХОДИМЫХ БОЛОТ И ДЖУНГЛЕЙ, которых не было и в помине там, где они обозначались. Гумилева бы не удивило, если бы на ней красовались изображения драконов, единорогов и людей с песьими головами. Были названия весьма странные для этой местности - гора Косинога, речка Кубанка, впадающая в Евфрат, деревня Гуляй Луг, поселки Каравай и Горынычи.
Судьба Гумилева пока не подводила. В Аддис-Абебе он завернул за угол императорского дворца и встретил Гамилькара. Сколько лет, сколько зим!
- Принес? - спросил Гамилькар.
- Как условились, - ответил Гумилев и вытащил из мешка "Толковый словарь Даля", "Луку Мудищева" с предисловием Венгерова и "Полное собрание сочинений" Пушкина в издании Анненкова, которое Гамилькар собрался переводить.
Мешок сразу похудел и обвис на плечах.
Они купили двух ленивых ослов и отправились в Офир.
Гамилькар был похож на Пушкина, они и подружились на любви к Пушкину. Лучшим стихотворением Пушкина оба считали "Телегу жизни". В молодости Гамилькар учился в Кембридже и даже перевел "Телегу" на офирский язык. Трясясь на осле, Гамилькар читал наизусть:
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел, ыбенамать!
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега -
А время гонит лошадей.
Гамилькару очень нравилась последняя строка "А время гонит лошадей", ну и, конечно же, эта таинственная "ыбенамать", которой не было в словаре Даля и которую он произносил по-русски и слитно, не имея аналога в языке офир.
- Не ыбенамать, а ебена мать, - меланхолично поправил Гумилев, пиная ленивого осла. - Впрочем, можно и слитно, можно и через "ы". Это дело можно по-всякому. Между прочим, Пушкин обладал очень большим и нестандартным Кюхельбекером. Хоть ножки тоненькие, эротические, зато Кюхельбекер у него был знатный - то, что надо.
- Что это есть "Кюхельбекер"? - заинтересовался Гамилькар.
И Гумилев показал ему понятный, общечеловеческий жест согнутой в локте рукой.
- О, понял! - восхитился Гамилькар и налил пальмовое вино из бурдюка в большие кружки.
Так в увлекательных беседах проходило время.
- У нас, у русских, существует неосознанная тяга к Офиру, - говорил Гумилев, когда они делали последний переход через пустыню перед въездом в Офир, а на горизонте уже дрожали, как миражи, Лунные торы.
- Как и у офирян к России, - заметил Гамилькар.
- Почему так?
- Не знаю. Наши страны ни в чем не похожи. Офир - это райский сад, Россия - наоборот, райский зад. Львы, купидоны и Ганнибалы в России не водятся. А в Офире нет снега, медведей и Александров.
Самого Гумилева звали Николаем, но в душе он, конечно, был Александром, как Пушкин.
- Сходство в одном - ни Офир, ни Россию никто не мог завоевать, - сказал Гумилев. - Всех захватчиков уничтожали или прикармливали. Не мытьем, так катаньем. Для наших предков альтернативы не существовало: свобода родины и никаких гвоздей! - Он ударил ленивого осла кулаком по башке, и тот, отбрасывая копыта, припустил к райским вратам, которые наконец-то сверкнули на солнце у подножья Лунных гор.
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ 6
ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА СТРАНЫ ОФИР
Комментарий к карте Офира из "Дневника" Н. С. Гумилева
Стихи в зачаточном прозо-состоянии:
Буйное Красное море, / страна схожа с разметавшейся африканской львицей. / Север - болото без дна и края, / змеи, желтая лихорадка на лицах. / Мрачные горы, вековая обитель разбоя, Тигрэ. / Бездны, боры, / вершины в снеговом серебре./ Плодоносная Амхара, там сеют и косят, / зебры любят мешаться в домашний табун. / Вeчер прохладен, ветер разносит / звуки гортанных песен; рокоты струн. /Было время, когда перед озером Гона / королевской столицей возносился Эдом. / Живописцы писали царя Соломона / меж царицею Савской и ласковым львом.
ГЛАВА 7
ОТЕЦ ПАВЛО И ГРАФФИТИ НА БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ
Граффити - надписи гл. обр. бытового характера, нацарапанные на стенах зданий.
- Не токмо был, а есть и пребудет вовеки, как твой Ленин, от, - с досадой ответил отец Павло на вопрос о национальности Иисуса Христа, выходя из своей пещеры с обглоданным куриным крылышком в могучей руке и сторонясь диковинного "Кольиаго" с дисковыми колесами. Гайдамака оторвал попа от "Летописи", которую тот третий год писал в пику летописцу Нестору. - Зачем тебе это нужно, ослиное ты животное?
Если взглянуть на Сашка Гайдамаку глазами этого демократичнейшего попа - отец Павло был большим юмористом и церковным инакомыслящим, он проживал в прилавровой пещере, писал какую-то апокрифическую "Летопись", питался, чем Бог пошлет, сдавая пустые бутылки и прочую ересь, потому что церковники не давали ему приход и однокомнатную квартиру; "Будь проклят священнослужитель, которому ведомы слова, возбуждающие смех", - говорили церковники средневековое проклятие, - так вот, если взглянуть на Гайдамаку глазами отца Павла, то поп был прав: Гайдамака сейчас даже внешне представлял собой неустоявшийся маргинальный тип мафиозного спортсмена с беспризорно-советским прошлым: перекошенный лоб и расплющенный нос от частых падений с велосипеда и стальные нержавеющие зубы - кому охота связываться с таким мурлом?
- Вот так нужно! - Гайдамака провел ладонью по горлу.
- Читай Новый Завет, от, - посоветовал отец Павло, подумал и добавил: - И Ветхий тоже.
- И Библию, - невпопад сказал Гайдамака.
- Что? - переспросил отец Павло.
- И Евангелие, - сказал Гайдамака, почувствовав, что он что-то не то говорит.
- Пес ты, Сашок, - сказал отец Павло. - Неграмотный ты коммунист, от. Из-за своей широкой груди отец Павло имел привычку цеплять к окончанию чуть ли каждой фразы выдох "от".
Тогда Гайдамака под большим секретом поведал своему другу о белой ночи, о густом тумане и о черной жидовской морде в веночке из мелких белых розочек, заглянувшей в прорубленное окно шестого этажа.
- Ну, и как он на это звание отреагировал? - заинтересовался преподобный отец, любовно глодая куриное крылышко и не сводя пристального взгляда с "Кольнаго".
- Погрозил пальцем, повернулся и пошел себе, - ответил Гайдамака.
- Куда?
- Куда-куда… Туда куда-то… В Финляндию. К белофиннам.
- По воде, что ль?
- По воде.
- И ничего не сказал?
- Ничего. Только погрозил пальцем.
- Каким?
- Что?
- Каким пальцем погрозил?
- Двумя сразу, - Это он тебя перекрестил, от, - рассердился отец Павло, который, конечно же, был славянофилом, но не из тех, пришибленных, а по должности: на работе славянофил, а в быту - сущий космополитический интернационалист - кто нальет, с тем и пьет. - Нехорошо ты поступил, Сашко! Дай-ко проехаться на велосипеде. Подуматы трэба, от.
- На. Не жалко, - отвечал Гайдамака, хотя еще как жалко было ему призового "Кольнаго" стоимостью в 10 тысяч американских долларов, завоеванного в пыльной радиоактивной велогонке на "Кубке Мира" вокруг Чернобыля - этот Tour de Tchernouby состоялся в начале мая, через неделю после того, как крышу снесло с реактора.