Но смельчак нашелся. Им оказался Главный маршал бронетанковых войск Павел Алексеевич Ротмистров. Усы его вдруг зашевелились, глаза под очками яростно сверкнули и сузились. Видимо также - сурово и зло - маршал оглядывал поле боя под Прохоровкой, где в ходе Курской битвы его танковая армия столкнулась с фашистскими панцер-дивизиями "Рейх", "Мертвая голова", "Адольф Гитлер", и две стальные силы стали ломить одна другую.
Ротмистров сделал шаг вперед и взволнованно сказал:
- Товарищ Хрущев, говорить, что эпоха танков окончена, это…
Лысина Хрущева заметно порозовела. Носители власти не терпят, когда в верности их мнений кто-то пытается усомниться.
- Что э т о?
Хрущев, надо признать, был политиком умудренным. Он вырос с кругу тонких интриг и безжалостной подковерной борьбы с соперниками и конкурентами. Произойди разговор в кабинете генерального секретаря ЦК КПСС неизвестно кем бы вышел оттуда Главный маршал бронетанковых войск - полковником или ефрейтором. Но все случилось на виду у множества других высоких генералов, тех, в ком Хрущев видел свою опору, и потому поддаваться синдрому купецкого поведения "Моему ндраву не препятствуй" было опасно.
Тем не менее в вопросе и особенно в тоне, каким он был задан, прозвучала плохо скрываемое раздражение:
- Что э т о?
Но и Ротмистров был не лыком шит. Сколь ни крепка танковая лобовая броня, но конструкторы не забыли обеспечить машину и задним ходом.
- Это то, товарищ Никита Сергеевич, что нам с вами здесь слегка втерли очки. Я хотел бы взглянуть на этих ракетчиков, если бы танки тоже вели по ним прицельный огонь. Если хотите проверить, то я сам готов сесть в машину и тогда мы посмотрим.
В глазах генералов, которые стояли тесным кругом, Хрущев прочел, что они согласны с Главным маршалом. Значит, настаивать на своем было опасно. Плешь Хрущева медленно обретала нормальный колер и блеск.
К Ротмистрову приблизился Малиновский.
- Павел Алексеевич, не горячись. Нельзя же все воспринимать так буквально. ПТУРСы - оружие страшное. Это и хотел сказать Никита Сергеевич. А как быть с танками - тут еще придется подумать…
Уезжая с полигона, Малиновский сел в одну машину с Хрущевым. О чем уж они говорили в дороге не знает никто. Однако, когда кавалькада остановилась на перекрестке перед Голицино (Хрущев здесь сворачивал налево) он вышел из машины попрощаться. Улыбнулся Ротмистрову:
- Не волнуйся, тебе танк сохраним…
Минуло полсотни лет. За порогом - двадцать первый век. Спроси сегодня среднестатистического жителя России, кто такой Никита, далеко не каждый поймет о ком идет речь. Танки до сих пор существуют во всех армиях мира. Параллельно с ними на вооружении пехотных подразделений имеются ПТУРЫ. И никто еще не сказал, что эпоха этих видов оружия закончилось. Никто, кроме Хрущева, чья собственная эпоха пришла к концу раньше танковой.
ПОЛКОВОДЕЦ - ЛЮДОЕД
"Видный политический деятель" эпохи Хрущева Николай Викторович Подгорный, как и все члены Политбюро ЦК партии разбирался в армейских делах и имел свое мнение по всем военным вопросам. Однажды, беседуя с группой генералов в кулуарах большого совещания, он продемонстрировал свое знание военной истории.
- До Суворова войска уже переходили Альпы. Под командованием этого… Как его?… Ну, людоед, который…
Генералы молчали, не зная, что и подумать. Выручил догадливый член Военного Совета Московского военного округа генерал Никита Васильевич Егоров.
- Ганнибал, - подсказал он.
- Ну, - обрадовано согласился Подгорный. - Я же и говорил - каннибал.
ЛЕНЯ - АРТИЛЛЕРИСТ
Высшие руководители Коммунистической партии и Советского правительства приехали на полигон, где устраивался показ новой боевой техники. Артиллерист-полковник, которому поручили знакомить гостей с новыми орудиями, рассказывал:
- Подходит к моей экспозиции Брежнев со свитой. Вальяжный такой, обаятельно улыбается. Спрашивает: "И что это за пушка?" Меня черт дернул, поправить: "Это не пушка, а гаубица". И дал пояснения. Главный военный герой страны помрачнел, но объяснения выслушал. Перешли к следующему орудию. "Что это за гаубица?" - спросил Брежнев. Мне неудобно, но все же снова поправил: "Это как раз и есть пушка". Дорогой Леонид Ильич потемнел от моей наглости и обиженно отошел. Слушать моих объяснений не стал. Все остальные двинулись за ним. Как я понял, техника мало волновало вождей. Им важнее было присутствовать там, где был Брежнев. Последнее, что я услышал, были слова отходившего со всеми вместе маршала Гречко, обращенные к какому-то генералу: "Этого мудака полковника к общению с руководителями высокого ранга не подпускайте ни на пушечный, ни на гаубичный выстрел. Пусть хамит в других местах".
Короче, ельцинские "тридцать восемь снайперов" в захваченном бандитами селе Первомайском - это не открытие, президента, которое может претендовать на приоритет, а всего лишь продолжение исторических традиций советского политического руководства российской армией.
КОМАНДИРЫ
Следуя правилам русской грамоты, написал заголовок, а сам для себя читаю его по-иному:
КОМАНДИРА
Потому что именно так, с ударением на последней "а", которая нахальным наскоком выбила с законного места букву "ы", произносили это слово старые кавалеристы. И причиной тому было не манерничанье, не стремление к оригинальности, а житейская необходимость.
Открывать публично собственные изъяны не так-то приятно, но здесь от признания не уйти. Сознаюсь: у меня, у человека, мать которого была певицей и преподавала музыку, абсолютно нет слуха. "Рябинушку" от "Калинки" отличаю, поскольку мелодии этих песен в памяти улеглись рядом с удивительно выразительными словами. А вот песню без слов Мендельсона от симфонии "ре минор" или "фа мажор", убей, отличить не сумею. Не помогут делу и ноты.
В зрелом, ближе к перезрелому возрасте на сие мудрейшее изобретение человечества я гляжу глазами внука, который в три года поинтересовался: "Как же по ним играют, если там одни половники на нитках?"
Двадцать пять лет, или, как говорят в Одессе "большую половину жизни", я прослужил в сферах, далеких от валторн и медных тарелок.
Армия - не консерватория. Артиллерийская батарея - не оркестр. В строй ставят без проверки слуха камертоном. Тем не менее военному - вот ведь беда какая! - в доракетные, кавалерийские времена нужен был хотя бы элементарный слух.
Вспоминаю командира роты капитана Агеева, который обучал молодых солдат - ребят-степняков нерусской национальности - ходить под музыку. "Значит, так, аксакалы, - говорил он, - смотрите. Барабан - бум! Вы левой ногой - туп! Бум! Туп! Бум! Туп! Пошли! Бум! Туп! Раз-два! И не приседай на левую, не приседай! Бум-туп! Раз-два!"
"Бум- туп" -азы военно-прикладной музыки. Более ее высокая ступень - радиодело.
Допустим, отбирали среди новобранцев кандидатов в радисты. Инструктор вроде бы так, без особого интереса, спрашивал: на каком инструменте играете? Предпочтение отдавалось тем, кто играл. Хоть на балалайке. Почему? Все очень просто. Морзянка, рвущаяся в эфир, - это пискучая музыка. Точка-тире, ти-та… Ти-ти, та-та, та-та, ти-ти. Чем хуже слух, тем труднее схватывать мелодию. сохранять память о ней на кончиках пальцев и при нужде самому выбивать ключом.
Много хитростей придумали люди, чтобы запоминать музыку знаков телеграфной азбуки. Вслушивается бесслухий - писк, он и есть писк. Но вот говорят: слушай - "ти-ти, та-та-та" - "я на горку шла". "Та-та, ти-ти-ти", - "дай-дай закурить". И оживает писк зрительным образом, входит в память, запоминается.
Не меньшей музыкальности требовала кавалерийская служба. Вся система боевых и строевых сигналов в коннице была нотной подавались они боевым трубачом.
Например, командиру полка надо подать команду: "Эскадроны, рысью марш!" И труба выводила "ту-ру-ру-ру". Надо было перевести полк на шаг, и снова сигналист выпевал "та-ра-ра".
Я назвал два сигнала, а их было двадцать, тридцать. И все "та-ра-ра", да "ту-ра-ра-ра". Звонкие, но понятные только человеку с музыкальным слухом. Потому ущербным, вроде меня, всем тем, кому ближе и понятнее был бой барабана (под "бум" левая нога делает "туп"), приходилось прибегать к разного рода ухищрениям, чтобы хоть как-то запомнить самые ходовые сигналы.
Вот начинала труба на плацу что-то дудеть, и я уже подбирал в уме слова: "Бери ложку, бери бак" - значит, обед. Вот она на высокой ноте брала слог "от" и роняла его, будто трубач терял силу дыхания: "бой". Значит, отбой, пора солдатам на боковую.
И еще один сигнал был совершенно необходим для прохождения офицерской службы - "сбор командиров". В эскадронах его звучание знали даже старые офицерские кони. Труба запевала, извлекая звуки из рядов нотных половников, а я уже слышал "Командира, командира". Измени ударение, приведи окончание слова в лад с орфографией, и все - сигнал не прочитан кем-то на слух, не понят, кто-то опоздал на сбор командиров и уже ходит в отъявленных разгильдяях.
Был бы я без слуха на все войско один, "командира" не получили бы в командирской лексике ни жилплощади, ни прописки. Зачем тебе слово-шпаргалка, если и без него ясно: "до-ре-ми-соль-соль" - значит, зовут командиров.
Правда, имелся еще один сигнал, который легко узнавали все. Трубач выводил: "до-ре-ми, до-ре-до", а мы без ошибок накладывали на звуки музыки простые слова: "А пошел ты на…!" Этот адрес мы знали точно.
Увы, на другие тонкости слуха не досталось не мне одному.