Не успел я, как у нас говорят, облизаться, а Маруся исчезла, точно сквозняком ее сдуло. Но не такой Максим Перепелица! Догоню! Догоню и подставлю ей свою дурную голову. Пусть еще бьет, раз заслужил. Пусть бьет, только знает, что никто на белом свете крепче любить ее не будет, чем я.
Но побежать вслед за Марусей мне не удалось. Из клуба вырвалась толпа хлопчиков-подростков и в момент взяла меня в кольцо.
– Максим! Скорее! – кричит один.
– Не пускают!
– Решили не посылать! – галдят другие.
– Чего болтаете? – спрашиваю. – Кого не посылать?
– В армию решили не посылать тебя! – объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло.
– Что?! – ору на ребят. – Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! – и галопом в клуб.
А в клубе что делается – передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться.
– Не пускать! – кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой.
От него не отстает Явдоха:
– Правильно! Не пускать!
– Пусть знает! – хохочет Микола Поцапай.
Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано.
Из-за стола президиума поднимается мой батька.
– Это почему же не посылать?! – грозно спрашивает он у Мусия.
– А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! – сердито отвечает дед. – Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии!
– Товарищи! Позвольте! – вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. – Как это не пускать?
Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!..
– Пусть едет! – кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. – В армии из него человека сделают!
А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается меня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему.
Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонкоголосую артиллерию в ход пускает:
– А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! – и поспешно складывает в корзину оставшиеся цветы. – Нехай убирается из села!
– Недостоин! Честь солдатскую запятнает! – дед Мусий даже охрип от крика. – Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал!
Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова колхоза улыбается. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку.
– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!
Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.
– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!
Дед онемел от изумления.
– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза!
– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.
– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены.
Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:
– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!
– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина
Что ты там говоришь? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.
– Мне и здесь неплохо.
Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:
– Иди, стервец! Народ тебя требует!..
Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену.
– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.
Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:
– Не имеете права нарушать конституцию!
– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?
Конституцию я знаю и цитирую без запинки:
– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина
– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать.
– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хохочут.
Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло.
– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.
А он отворачивается и улыбается.
– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает
– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?
А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.
– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соломинку.
– Выкинуть тебя из комсомола! – подпрыгнул на месте дед Мусий.
– Ну, были промашки, – оправдываюсь. – Глупости были… Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне – исправлюсь! Клянусь вам, что в армии…
– Дурака будешь валять! – выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий.
– Товарищ голова! – обращаюсь к президиуму. – Поверьте!.. Что хотите со мной делайте, только не…
– Ты людям, людям говори! – голова указывает на притихший зал.
Но как тут говорить, раз слезы душат меня?
– Никогда дурного обо мне не услышите, – уже шепотом произношу я и умолкаю.
С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю
– Ну как, товарищи? – спрашивает он у собрания. – Поверим?
И вдруг собрание в один голос отвечает:
– Поверим!..
Только дед Мусий добавил:
– Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним!
Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Марусей помириться так и не удалось.
НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ
Верно говорят: в дороге первую половину пути думаешь о местах, которые покинул, а вторую – о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах.
Так и я – Максим Перепелица. Четвертый день везет нас воинский эшелон. В какой город едем и как долго ехать будем – никому не известно. Знаю, что в армию, а остальное меня мало заботит. Все о Яблонивке своей вспоминаю, о том, как провожали нас из села…
Стояло утро – ясное, свежее. По голубому океану неба плыла куда-то серебристая паутина. А на душе у меня было грустно. Может, потому, что минуло лето, что деревья в садках будто огнем опалены – листва их раскрашена во все цвета: желтый, коричневый, красный, оранжевый?.. И в этой листве не слышно птичьего гомону. Тишина стояла кругом. Казалось, и трава, припав к земле, вслушивалась в эту тишину и ждала чего-то.
Потом то там, то здесь начали скрипеть калитки, ворота, раздаваться голоса. С другого конца села донеслись звуки гармошки. В ответ ей на соседней улице послышалась песня. К центру села, на площадь, что перед клубом, потянулись люди – одиночками, парами и целыми семьями. Шли хлопцы с высокими, как гора, мешками за спиной. Это новобранцы харчами запаслись. Стайками бежали девчата. Толпа на площади росла с каждой минутой и все сильнее гудела.
И я стоял в этой толпе, чуть хмельной от чарки сливянки, которую батька поднес мне на дорогу. Мне уже было ясно, почему грущу я в такой радостный день: не вышла провожать Маруся. Не пришла! Встретилась мне на улице, стрельнула глазами и отвернулась. Злится. А чего? Ну, поругались. Так помириться ж можно! На пожар есть вода, а на ссору – мир!
Не пожелала… "Ну, погоди, узнаешь же Максима! – думал я. – Да и все, кто ветрогоном меня зовут, – узнают! Докажу я людям, на что способен Максим Перепелица! Армия для этого самое подходящее место. Пожалеет еще Маруся не раз. Сама письмо напишет. Но поглядим еще, отвечу ли я".
И все-таки хотелось сбегать к ней домой. Но батька, как репей, прилип ко мне. Ни на шаг не отходит, наставления дает, наказывает, как должен служить я Родине.
Мать рядом стоит и украдкой слезы утирает. Возле нее – дед Мусий, трясет своей жидкой бороденкой и шепчет что-то матери на ухо. А батька все наставляет:
– Исправно служи. Да командиров слушайся. И не забудь, что самое главное – со старшиной роты в ладу быть.
– Пиши, Максимэ, почаще, – просит мать. – Да не заблудись там в городе большом. И одевайся потеплее, чтоб не простудился, не дай бог…
Тут дед Мусий в разговор вступает:
– Чего ты квохчешь, Оксано? Не пропадет твой Максим! Ты ему генеральную линию давай, чтоб воякой добрым стал!
– Не беспокойтесь, диду, – отвечаю ему. – Сам знаю, куда и зачем еду. Хуже других не буду.
– Ой, не хвались, Максим, – не отстает Мусий. – Не кажи "гоп", пока не перескочишь. Делом докажи!
Даже зло меня взяло. Не я буду, если в первые же дни службы не покажу себя. Сразу так возьмусь за дело, что ого-го!..
И вот наш эшелон подъезжает к станции назначения.
А мы – новобранцы – толпимся в дверях теплушек и рассматриваем виднеющийся километрах в пяти город. Город, я бы сказал, так себе. Ни тебе высотных зданий, ни дворцов заметных. А вдобавок к этому – эшелон наш подали не на пассажирский вокзал, а на товарную станцию.
Правда, с оркестром встретили нас на платформе. Это уже дело другое.