- А если в армию призовут?
- Стану солдатом. Наш отец же защищал свою родину, а я буду защищать свою.
- Какая это родина! Чужой край, чужие нравы!..
- Да. Но это единственная страна, где, если мне скажут: "Ты грязный еврей", - я не обижусь, а пойду и умоюсь.
Давид расстроено развёл руками.
- Мы не слышим друг друга. Если бы жил отец, он бы тебя остановил. А я… У меня не получается. Я не так мудр, как он. Вспомни его любимый афоризм: "Чем хуже, тем лучше"… Наша страна действительно в тупике, но скоро всё изменится, поверь. Не может не измениться. Восторжествует разум и свобода…
- И равенство, и братство, да?.. - Борис саркастически рассмеялся. - Я тебе напомню еще один афоризм нашего мудрого отца: "Еврей-дурак - хуже фашиста". Пойми, повторяю: как только наступит послабление - все эти котенки-мухоморы пробьются сквозь асфальт, антисемитизм расцветёт пышным цветом, и обратно его не загонишь.
- Ты социолог, не веришь в прогресс общества?
- Я верю в то, что мы всегда были и будем выхлопным клапаном народного недовольства жизнью.
Уставший от спора Давид вздохнул и перевёл взгляд на среднего брата.
- Боб всегда был экстремистом. Но ты же разумный человек, что тебя туда тянет?
Иосиф набил трубку, затянулся, выпустил цепочку дымовых колец и ответил:
- Я еду, потому что ехать нельзя.
- Не понял, - удивился Давид.
- Наверное, - разъяснил Иосиф, - если б выезжать можно было легко и свободно, в любое время, на любой срок - я бы и не подумал об отъезде. Но меня ставят перед выбором: или навсегда, или никогда. Вот я и решился.
- Так рассуждать - преступное легкомыслие. Что может быть трагичней, чем покидать свою страну?!
- Трагедию породил запрет и придал ей такие масштабы, потому что запретное всегда манит больше, чем доступное.
- И тебе не страшно так рисковать?
- Страшно. Но страшнее - не рисковать. Хочется подарить себе немного другой жизни. Я устал от вечных проблем: на работе, на отдыхе, в быту, в магазинах… Вчера в очереди какая-то старушка спросила: "Давно стоите?". Я ответил: "С детства"… И ещё запомни: как только первый еврей уехал из страны, нам перестали верить.
- Неправда!
- Увы. Мой главврач неплохой мужик, но страшный карьерист, больше всего боится, чтоб не легло пятно на коллектив. Я ещё и не думал об отъезде, а он меня все время пытал: "Ты не уедешь? Ты точно не уедешь?" Перестал в турпоездки пускать, даже в Монголию… Вот я теперь и оправдаю его недоверие.
- Вы оба обезумели! - Давид вскочил и несколько раз пересёк гостиную туда и обратно. - Ведь мы из другого теста - мы будем страдать. Вы же читали оттуда письма: им плохо, они тоскуют по Родине!
- Они тоскуют по нашему бардаку, по нашей неорганизованности, - поправил его Иосиф. - Но чем больше наших евреев туда приедет, тем скорее и у них начнется бардак…
- Объясни, за что ты цепляешься? За свои чаевые? - куснул Борис старшего брата.
- Да, я брал чаевые, чтобы вырастить и тебя, и тебя, и дать вам образование. Поэтому вы сегодня можете с таким апломбом меня давить.
Давид встал и направился к дверям, но Иосиф остановил его:
- Прости, Боб, действительно, экстремист, но он не хотел тебя обидеть.
- Дод, не сердись. - опомнился Борис. - но меня злит твоя непоследовательность: сколько раз ты сам возвращался с работы и материл всё на свете!
- Я и сейчас не идеализирую. - Давид снова сел на своё место. - Мне выдают такие тупые ножницы, что я их использую, как щипцы. Когда я включаю наш отечественный фен, он плохо сушит, но хорошо воет, как турбина реактивного самолета - и клиентки в ужасе катапультируются из кресел. Я вынужден покупать импортное оборудование, импортные шампуни и краски, сам, за свои деньги, кстати, за те же чаевые… Мало того, на моей шее сидят еще два бездельника, которые полдня болтают по телефону.
Борис возмутился:
- С какой стати ты должен их содержать?
- Бригада: всё делится на троих. Они делают по полплана, я выдаю по три - в общем у нас перевыполнение…
- Почему ты соглашаешься отдавать свои деньги?
- Существует потолок, - объяснил Давид. - Сколько бы не заработал, больше положенного все равно не получу.
- Я очень старался быть сдержанным, но, прости, не получается! - Борис подскочил к брату и, глядя ему в глаза, выкрикнул:
- Так что же тебя здесь держит?!
Давид снисходительно улыбнулся, как человек, который знает что-то большее, чем другие.
- Я никогда не уеду отсюда.
- Почему?
- Мне очень грустно, что ты задаёшь этот вопрос.
- Но ты ответь. Ответь!
- Есть много важных причин.
- Например? Назови хоть одну, чтоб я тебя понял!
Давид снова улыбнулся, потом помолчал и начал негромко:
- Когда-то в юности мы поспорили с моим товарищем на ужин в ресторане. Я утверждал, что на нашей улице в каждом доме есть как минимум одна квартира, в которую мы можем постучать и меня там радушно примут. Он не поверил - ударили по рукам. Обошли шесть домов по его выбору. Открывались двери, раздавалось радостное: "Давид!.. Давидушка!.. Додик!.." Он проиграл, но в ресторан мы уже не пошли - нас запоили и закормили… - Давид встал и подошел к окну. - Это мой город. Мне здесь хорошо. В этой огромной квартире, в которую мы много лет съезжались, чтобы жить всем вместе. - Толчком распахнул раму - в комнату ворвался напряженный шум улицы. - Отсюда виден Невский. Там моё детство, моя молодость, моя жизнь. Когда я слышу, как им восхищаются иностранцы, я так задаюсь, будто они меня расхваливают… В этом городе все моё, даже Петр на Сенатской площади - он знает все мои увлечения, я всегда назначал свидания рядом с ним… И люди здесь - мои. Когда по утрам я шагаю на стоянку за машиной, мне столько встречных радостно кричат "Здравствуй!" и я так заряжаюсь их доброжелательностью, что буду жить до ста лет.
- А там тебе будут кричать "Шалом!"
- Но уже не те, не те. Знаешь, кто такой эмигрант? Это человек без прошлого. Я не могу бросить своё прошлое ради неизвестного будущего.
Такие споры продолжались изо дня в день, во дворе, за столом, в собственных спальнях. "Ехать или не ехать" - спорили до хрипоты, до скандалов, до взаимных оскорблений. Спорили не только в семействе Фишманов - бурлил весь Ленинград, вся Одесса, и Киев, и Тбилиси. Страну покидали еврейские семьи. Дельцы и интеллектуалы, спекулянты и философы, трудяги и прохиндеи рубили корни и срывались с насиженных мест, увлечённые общим потоком, подгоняемые слухами, боязнью не успеть, остаться в ловушке. У каждого была своя идейная платформа, своя причина, своя цель. Одни уезжали, оскорблённые "постоянной второсортностью". из-за неустроенности и бесперспективности, другие - чтобы "прильнуть к национальной культуре и религии", третьи - "ради будущего детей", четвёртые - чтобы "ещё хоть чуть-чуть пожить по-человечески"… Предусмотрительные тщательно готовились, учили языки, скупали "дефицитные там" украшения, оптику, столовое серебро… Легкомысленные или отчаявшиеся бросались в эмиграцию, не раздумывая, как в воду. - закрыв глаза и вытянув вперед руки с заявлениями в ОВИР.
Те, кто оставался, возмущённые, удручённые, перепуганные, пытались противопоставлять свои доводы, убеждая оппонентов и себя. Ярые патриоты: это моя земля! Здесь родился - здесь и умру! Приросшие сердцем: не могу бросить друзей - вместе учились, вместе вкалываем. Сломленные жизнью: понимаю, что надо, но у меня не хватит сил на оформление документов. Печальные пессимисты: все равно не выпустят. Атакующие оптимисты: настанет время - и у нас всё изменится, тогда обратно приползёте!..
Под каждой крышей и за каждой стенкой кипели шекспировские страсти, натягивались до предела и со стоном рвались родственные связи. Граница-трещина раздвигала семьи, раскалывала супружеские постели, разрывала любящие сердца.
Почти каждый день мне звонили и приглашали на проводы: поседевшие одноклассники, товарищи по институту, коллеги по работе, бывшие возлюбленные и друзья юности. Я прощался с ними, моё сердце плакало, невидимые слёзы капали в записную книжку, превращаясь в горючие фразы. Но тогда об этом писать было нельзя. Сегодня я это сделал.
Существует то ли тост, то ли притча, то ли просто мудрое изречение: когда от материка откалывается остров, материк становится меньше. Они откололись от нас и рассыпались островками в огромном бушующем море чужой жизни.
…Не сумев переубедить друг друга, братья Фишманы постановили: последнее слово маме: как скажет, так и будет.
Ривка всю ночь провела в кресле, как вещи в чемодане, перебирая свою жизнь. Да, было трудно, но она всего добилась, о чем мечтали они с покойным Гришей: хороший дом, крепкая семья, все сыновья женаты, все хорошо устроены, на кусок хлеба хватает и на одеться - тоже. Невестки, правда, могли бы быть лучше, но, слава Богу, не вертихвостки. Зато внуки - чудо, таких внуков вообще ни у кого нет. И не потому, что свои, а совершенно объективно: каждый такая умница, просто вундеркинд!.. Прав Давид, прав. Нельзя Бога гневить, нельзя искать от хорошего лучшее.
Придя к окончательному решению, она задремала под утро, и в этой полудрёме ей вдруг привиделось, как Борис с перекошенным от ярости лицом в кровь избивает оскорбившего его антисемита и как, перепачканного чужой кровью, его затаскивают в милицейскую машину…