- Как сколько дней жить? - ошеломленный таким вопросом и думая, что ослышался, спросил Бенжамен.
- Я тебя спрашиваю, сколько мне еще остается жить?
- Вот, черт возьми, вопрос, на который мне не легко ответить. С одной стороны, я хотел бы вам угодить, а с другой - не знаю, будет ли благоразумно с моей стороны удовлетворить ваше желание. Приговоренного к смерти только за несколько часов предупреждают об этом, а вы…
- Я требую от тебя этой дружеской услуги, - прервал его господин Менкси, - и только ты один в состоянии оказать ее мне. Путешественник должен знать время, когда ему пора отправляться в путь, чтобы успеть уложить свои вещи.
- Вы совершенно искренне желаете знать правду, господин Менкси? Вы можете дать мне слово, что вас не испугает мой приговор?
- Даю тебе честное слово, Бенжамен, - ответил господин Менкси.
- В таком случае, - сказал дядя, - я буду ставить диагноз так, как ставил бы его самому себе.
Он присмотрелся к бледному лицу старика; он вгляделся в его тусклые и бесцветные зрачки, в которых еле теплилась жизнь; он прощупал пульс и некоторое время хранил молчание.
- Сегодня четверг. Итак, в понедельник еще один дом в Корволе облачится в траур.
- Прекрасный диагноз, - сказал господин Менкси, - то, что ты сказал мне, для меня не новость, я и сам уже давно предполагал это. Если тебе когда-нибудь представится случай выдвинуться, то я предсказываю тебе, ты станешь одним из наших медицинских светил. Но ответь мне, все ли воскресенье в моем распоряжении?
- Да, весь день целиком, если вы, конечно, сами ничем не ускорите развязки.
- Это все, что я хотел знать. Окажи мне еще одну услугу: пригласи ко мне на торжественный обед в воскресенье моих друзей. Я хочу покинуть жизнь, примирившись с ней, и, с бокалом в руках, сказать ей прости. Убеди друзей притти на этот обед, а то так и заставь их это сделать.
- Я обойду всех с приглашением и ручаюсь вам, что все придут.
- А теперь поговорим о другом. Я не хочу, чтобы меня похоронили на приходском кладбище; оно расположено в низине, там сыро и холодно, и тень от церкви покрывает его, как траур; мне там будет плохо лежать, а ты ведь знаешь, как я люблю удобство. Я хочу, чтобы ты похоронил меня здесь, на этом лугу, близ этого ручья, чье нежное журчанье я так любил.
И, сорвав пучок травы, он продолжал:
- Посмотри, вот место, где я хочу, чтобы мне была вырыта могила. Ты посади здесь виноград и жимолость, - пусть его зелень переплетается с ее цветами, А чтобы ты чаще приходил сюда вспоминать старого друга и чтобы никто не тревожил моего последнего сна, я оставляю тебе в наследство усадьбу и дом, но ставлю тебе два условия: первое - ты должен жить в этом доме, который опустеет с моей смертью, и второе - ты будешь лечить моих пациентов, которых я лечил тридцать лет.
- Я принимаю эти два условия, - ответил Бенжамен, - но предупреждаю вас, что не буду практиковать по ярмаркам.
- Хорошо, - ответил Менкси.
- Что же касается ваших больных, то я буду лечить их по системе Тиссо, которая представляется мне основанной на опыте и разуме, и первый же пациент, который отправится на тот свет, расскажет вам все обо мне.
- Я чувствую, как вечерний холод пронизывает меня, пора проститься и с этим небом, и с этими старыми деревьями, и с птицами, щебечущими в кустах. Мне больше с ними не встречаться, ведь мы вернемся сюда только в понедельник утром.
Весь следующий день он провел со своим другом, сельским нотариусом. Он все больше и больше слабел и не покидал уже постели.
В воскресенье он встал, напудрился и надел самую парадную одежду. Бенжамен сдержал слово и обошел всех друзей в Кламеси; ни один не уклонился, все откликнулись на этот скорбный зов, и в четыре часа в воскресенье собрались в гостиной. Пошатываясь и опираясь на дядину руку, господин Менкси вышел в гостиную. Пожав всем дружески руки, он поблагодарил их за то, что они исполнили его последнюю волю, или, как он это назвал, прихоть умирающего. И вот человек, которого они незадолго до этого видели веселым, счастливым, полным жизни, - теперь стоял перед ними сломленный горем и внезапно наступившей старостью. При виде его все заплакали, а Артус почувствовал, как у него пропал аппетит.
Слуга доложил, что обед подан, и господин Менкси, как обычно, занял место во главе стола.
- Господа, - обратился он к гостям, - это мой последний пир, и я хочу, чтобы мой потухающий взор видел только полные стаканы и веселые лица; если вы хотите доставить мне удовольствие, то будьте веселы как бывало.
И, налив себе немного бургундского, он поднял бокал.
- За ваше здоровье, господин Менкси! - разом воскликнули гости.
- Нет, господа, - ответил он, - зачем желать невозможного, лучше выпьем за ваше здоровье, за ваше благополучие, счастье, и да упасет бог каждого из вас, у кого есть дети, потерять их.
- Господин Менкси, - сказал Гильером, - вы слишком болезненно приняли к сердцу все происшедшее. Я никогда не считал вас способным умереть от горя. У меня тоже скончалась дочь, которую я собирался отдать в монастырь на воспитание, и для меня это тоже было большим горем, но я не потерял от этого здоровья, и должен признаться, что иногда мне даже приходит в голову, что я не должен буду больше платить за ее воспитание.
- Тебя бы больше огорчила разбитая в твоем погребе бутылка с вином или уход одного из живущих у тебя на пансионе школьников, - сказал Артус.
- Лучше бы ты молчал, Артус, - сказал Милло, - у тебя иного горя, как потеря аппетита, не существует.
- Неправда, сочинитель рождественских гимнов, - ответил Артус. - Я умею гораздо сильнее переживать и чувствовать, чем ты.
- Да, во время пищеварения, - возразил поэт.
- Ну, что же, хорошее пищеварение тоже полезно, - ответил Артус, - по крайней мере, моим приятелем не приходится привязывать меня веревками к телеге из опасения потерять меня по дороге.
- Пожалуйста, Артус, без всяких намеков.
- Я знаю, - ответил Артус, - ты не можешь простить мне, что я свалился на тебя, когда мы возвращались из Корволя. Но пропой мне твой рождественский гимн, и мы будем в расчете.
- А я утверждаю, что мой рождественский гимн - настоящее поэтическое произведение, хочешь я покажу тебе письмо монсиньора епископа, в котором он хвалит меня?
- А попробуй, поджарь свой гимн на сковороде, и ты увидишь, что из него ничего не получится.
- Узнаю тебя, в этом, Артус, ты ценишь только то, что можно или сварить или поджарить.
- Что поделаешь, вся моя чувствительность сосредоточена на вкусовых ощущениях. Я нахожу, что это даже лучше, чем если бы она была направлена на что-нибудь иное. Разве дают подобные ощущения меньше счастья, чем всеобъемлющий ум?
- Если этот вопрос задать утке или свинье, то, они, конечно, ответят на него утвердительно. Но пусть этот вопрос решит Бенжамен.
- Твой гимн мне очень нравится, - ответил Бенжамен, - он просто великолепен. Ни один верующий не устоит против дважды повторяемого в одной строфе приглашения "На колени, верующие, на колени", но я согласен с Артусом, что котлета вкуснее!
- Шутка - не ответ, - сказал Милло.
- Но неужели ты, действительно, считаешь, что существует такая нравственная боль, от которой можно страдать так же сильно, как и от зубной боли?
- Дело в том, - сказал господин Менкси, - что если бы мне надо было выбирать между желудком Артуса и больным, находящимся в вечном брожении умом Жан-Жака Руссо, то я предпочел бы выбрать первый. Чувствительность - это способность сильно страдать; глубоко переживать - это ступать босыми ногами по острым булыжникам, которыми усеян наш жизненный путь, проходить сквозь глумящуюся и толкающую тебя толпу с незажившей еще раной на боку. Что заставляет человека страдать? - Неудовлетворенные желания. Одним словом, слишком чувствительная душа - это воздушный шар, который не может преодолеть окружающей его атмосферы и подняться ввысь. Дайте человеку хорошее здоровье и хороший аппетит и погрузите его душу в вечную спячку, и он будет самым счастливым из смертных. Развивать его ум - значит насаждать в его жизни тернии. Крестьянин, играющий в кегли, счастливее образованного человека, читающего хорошую книгу.
При этих словах все гости приумолкли.
- Парлант, - спросил господин Менкси, - как мое дело с Мальтусом?
- Мы арестовали его за долги.
- Сожги дело, а судебные издержки тебе возместит Бенжамен.
- Рапэн, а что слышно о моем процессе с духовенством по поводу моего оркестра?
- Дело на неделю отложено.
- Значит, они осудят меня заочно, - ответил господин Менкси.
- Думаю, - сказал Рапэн, - что нам придется уплатить большой штраф. Пономарь показал, что сержант оскорбил викария, когда тот потребовал освободить церковную площадь от оркестра.
- Неправда, я только приказал играть арию "Куда вы направляетесь, господин аббат?"
- В таком случае Бенжамен при первой же счастливой возможности отколотит пономаря. Пусть этот дурак меня еще долго помнит.
Когда подали десерт, господин Менкси приказал приготовить пунш и налил несколько капель пылающей жидкости себе в стакан.
- Вам это вредно пить, господин Менкси, - сказал Машкур.
- Мне теперь ничего уже больше не может повредить, мой милый Машкур! Должен же я проститься со всем, что было мне мило в этой жизни.
Однако силы его быстро падали, и он мог говорить только шопотом.