Сдержанно поблагодарив соседа, Люба с подозрением оглядела синяки на его руках и спине и поковыляла в квартиру, оставляя за собой кровавый след. Там она наскоро обработала укус и схватилась за телефон. Люба бессменно возглавляла общественный центр по разведению сплетен при ТСЖ со времени его основания и безукоризненно выполняла свои добровольные обязанности. Вот и сейчас, не обращая внимание на боль, она твердым указательным пальцем набирала смс-сообщение: "Наш дом наводнили агрессивные крысы. "Несправедливая Россия" подвергает регулярным избиениям членов своего Генсовета. Жена Иванько уехала в Милан на шопинг, оставив мужа без чистых трусов". Отправив сообщение веером всем своим контактам, Люба смогла наконец уделить внимание себе. Она позвонила мужу, чтобы проконсультироваться по поводу случившегося - укусившая ее крыса была явно не в себе.
Муж Любы, Никита Сергеевич Сало, был широко известным в узких кругах специалистом по генной инженерии. В молодые годы он экспериментировал на обезьянах в Сухумском заповеднике, а когда у самого Черного моря случился конфликт, он подписал контракт с американцами, выучил американский язык и повадки местных приматов и перевез в Штаты свою тогда еще немногодетную семью. Но в Америке Любка не прижилась. Проблема была в ее отчестве. Отца Любы звали Мухаммед, и американские власти предложили миссис Сало доказать, что ее отец не тот самый многоженец Мухаммед, инициировавший обширные военные действия на Ближнем Востоке. И хотя Люба никогда не носила имя Фатима, но ее отец действительно когда-то служил в ограниченном советском контингенте в Сирии, и на этом основании за миссис Сало и ее семьей была организована слежка.
Маленький фургончик с закрытыми шторками появлялся у дома мистера и миссис Сало ровно в семь часов утра и находился на посту до девяти вечера. На остальном времени суток ФБР могло экономить - семья Сало жила в закрытой научно-исследовательской зоне с ограниченным пропускным режимом. Муж, увлеченный выращиванием из яйцеклетки первого модифицированного примата - игрунки обыкновенной, - слежки не замечал. Но свободолюбивая Люба, выросшая в условиях истинной российской демократии, не выдержала давления полицейского государства, собрала свой приплод и отбыла на родину. Никита навещал ее нечасто - по контракту ему было положено только четырнадцать дней оплачиваемого отпуска в год, и Любовь Мухаммедовна с головой погрузилась в детей и общественную работу.
Про то, что ее последний ребенок - младшенький Костя - был результатом клонирования, не знал даже американский президент. Личные тайны Люба держала строго при себе. Муж провез его через границу в своем желудке, как наркокурьеры провозят опасный груз. Американцы тогда приняли закон против клонирования человека, но Никита Сергеевич - истинный гуманист - не мог убить плоть, выращенную из собственного сперматозоида.
Люба подняла мужа среди американской ночи. Выслушав жену, Никита посоветовал организовать поимку крысы и проверить ее на бешенство. "Это нереально!" - простонала Люба. "Зато уколы от бешенства реальные и очень болезненные!" - резонно отчеканил Никита Сергеевич и отключился. Подумав, Любка отправилась к вещунье Пелагее - ведь находила же она ее средненького, заблудившегося в дебрях подземного паркинга. Подойдя к заветной избушке, Люба постучала. Тишина. Она заглянула в оконце. Избушка была пуста. "Может, к Додику обедать пошла?" - подумала Люба и отправилась в "Голубой Севан".
Зал "Голубого Севана" был полон. Бизнес-ланчи Додика пользовались популярностью у высшего эшелона тружеников многочисленных офисов, расположенных в "Куполах". Но Пелагеи там не было. Люба попыталась разыскать ее по телефону. Она оказалась вне зоны доступа. Это было странно - Пелагея позиционировала свою доступность как особое конкурентное преимущество перед другими участниками экстрасенсорного рынка. Оповестив всю заинтересованную общественность эсэмэской о том, что Пелагея отсутствует на рабочем месте в приемные часы, Любовь Мухаммедовна решительно похромала к ее главному сопернику по "Битве экстрасенсов" - бабушке Сурай в глинобитную хижину на берегу Старицы.
Сурай точила мясницкий нож - главный атрибут ее экстрасенсорности. На столе лежали остатки ланча: нарезка из бастурмы и лаваш. "Нож татчу - вусех излетчу", - приговарила она в процессе заточки. Увидев Любу, она жестом пригласила ее сесть, не прерывая ритуал.
- Не нада гаварить. Так выжу, всо выжу. Зверя тебя укусила, зверя белая, ни балшая - ни маленькая. Найти зверю хочешь. Ни ыщи. Беса в ней нет. Бес в ее хазяйке.
- Так она что, домашняя, значит?
- Зверя дамашняя. Пагулять проста вышила. А пестрый шеловек ее схаватыл и внис галавой йок!
- Садист!
Люба вышла от Сурай со смешанным чувством возмущения и облегчения. Облегчения от того, что крыса не бешеная, и возмущения от антизвериного поведения "пестрого" человека. Она даже не стала уточнять у Сурай, как зовут этого звероненавистника. В "Золотых куполах" жил только один пестрый - это был исколотый татуировками от ушей до рудиментарного хвоста Тимофей Бухтияров.
Помимо Центра по разведению сплетен Люба активно работала в местном отделении Общества защиты прав животных и остро реагировала на всякое ущемление звериных прав. Сейчас она была в особом негодовании. Довести невинное домашнее животное до такого крайнего состояния! В ее голове быстро сложился план мести.
Она направилась в подземный паркинг, по пути набивая в телефоне текст: "В комплексе выявлена бешеная баба, имя неизвестно, укусы смертельны. Наш сосед Бухтияров - насильник и садист. Сурай использует священный нож для нарезки мяса".
13 апреля, примерно в 14 час. 30 мин
Тимон Наколотый
Тимофей Янусович Бухтияров (тусовочное имя Тим Бухту) проснулся с первыми лучами солнца, заглянувшими в окно его спальни. Поскольку окна спальни смотрели на запад, Тимон понял, что обеденное время он уже проспал. Весеннее солнце весело играло на его ручных змеях, грудных драконах и шейном лимфадените, по поводу которого он уже записался сегодня на прием к доктору Лору.
Тимон поднялся с ложа, застланного тигрово-полосатым бельем, надел трусы в леопардовое пятнышко и зебристую майку, оставляющую открытыми большую часть его нательных фресок, натянул штаны - невысоко, чтобы видна была надпись "Рич" на его пятнистых ягодицах, прихватил куртку из кожи слона, сунул ноги в крокодильи сапоги на высоком каблуке и раскоряченной походкой - так, чтобы случайно не упали обвисшие между ног джинсы, - зашагал к лифту, натягивая на ходу мотоциклетную каску с рогами антилопы.
Страстью Тимона были мотоцацки; он коллекционировал их. У него были и рейсер "хонда", и чоппер "ямаха", и даже король дорог - "харлей", хотя ноги коротышки Тимона и не доставали до его подножки. Восемь месяцев в году мотоциклы стояли грустным строем вдоль стенки паркинга и ждали погоды. А Тимон тем временем позорно ездил в закрытом пространстве распальцованных машин. Но вот наконец в Москву возвращались перелетные птицы, и стальные красавицы Тимона, услышав сквозь вентиляционные шахты паркинга призывные крики сестер, рвались на потеплевшую волю. В этом году, однако, Тимон открыл сезон слишком рано, простудил открытые всем ветрам почки и заработал шейный лимфаденит.
Тимон был баловнем судьбы и отца. Мама, строгая и неумолимая учительница музыки Фрида Зиновьевна, все его бурное детство не оставляла попыток воспитать сына в трудовых еврейских традициях. Но его буйное татарское наследие бунтовало внутри и вырывалось наружу.
- Смотрите, что творит этот ребенок, - возмущался дедушка Зяма в пять Тимоновых лет. - Он выдернул из скрипочки струны и привязал ими инструмент к хвосту нашей кошки.
- Смотрите, что творит этот ребенок, - возмущался дедушка Зяма в десять Тимоновых лет. - Он затащил в мой гараж двух созрелых девиц и тискал их за мягкие места.
- Смотрите, что творит этот ребенок, - возмущался дедушка Зяма в пятнадцать Тимоновых лет. - Ему выпало счастье поехать в Америку и увидеть цивилизацию, а он снюхался там с обезьянами и теперь крутится юлой на собственном черепе.
В общем, с цивилизованной еврейской стороной у Тимофея не сложилось. Ему в себе больше нравилась дикая татарская. Его папа Янус тоже пытался дать ему образование, сначала в России, потом в Америке. Но к наукам Тимон был безнадежно глух. В конце концов папа отступил от изначального плана, купил сынуле квартирку в "Куполах", место на "Фабрике звезд" и позволил жить в свое удовольствие, чего Тимофей и добивался с первого младенческого крика.
Тимон спускался в лифте, делая в уме сложный выбор - какую бы из своих птичек сейчас оседлать, какая больше подойдет к его прикиду и настроению. К первому этажу он остановился на чопорном чопере - не пристало подрулить к клинике доктора Лора, что в соседнем корпусе, до которого нужно было преодолеть пять "лежачих полицейских", на скоростном рейсере. "Ласточки мои, - мысленно обращался к оставшимся без внимания мотоцацкам страстный Тимон. - Не грустите, я всех вас скоро оседлаю."
Сердце его почувствовало неладное издалека. Он схватил двумя руками штаны у бедер и, насколько позволяли каблуки, рысью поскакал к месту парковки. Его ласточки грустно стояли у стены с открученными головками передних фар и раздавленными хвостами задних подфарников. У "харлея" к тому же было истерзано все сидение. Оценив степень надругательства, Тимон зарыдал. Когда же он заметил колотые раны на шинах своих девочек, он почувствовал, что земля уходит из-под окаблученных ног. Тимофей побледнел и упал в обморок.