"Ну что ты будешь делать, - развел руками зам". И снова полез соединять.
Старпом, как будто он дожидался именно этого момента, величественно спустился по трапу, увидел зама в позе Лаокона и повернул вентиль.
Вода хлынула, весело зашипев, в рукав, сквозь соединение, сжатое замовскими руками, в конструкцию. И ударила веселыми упругими струями в раскаленную палубу.
- Вот, - сказал старпом, влезая под этот душ. - Так и держи.
Он, фыркая и отплевываясь, поворачивался , подставляя соленым струям то один, то другой бок и чувствовалось, что истинное удовольствие ему доставляет не душ, а то, что обеспечивает этот душ лично зам.
- Молодец. Тебе надо трюмным быть, а не замом, - подытожил старпом, вытираясь.
Зам, стоящий в той же позе, чуть было в камень не обратился. После этого он почему-то перестал возглавлять наши пробеги.
А может, ему действительно стоило трюмным быть?
Пеленги
- А если очень повезет, тебя дорога приведет на Тихоокеанский флот, - старательно фальшивя, пропел я.
- Плохая песня, - высказал свое мнение Ряузов, хмуро глядя на южную оконечность острова Сахалин.
- Начать большую приборку, - радостно объявил дежурный по кораблю.
- Что делать будем? - глядя куда-то левее Константиновского равелина, поинтересовался я.
Вокруг было лето, Севастополь, Черное море и просто хорошее настроение.
- Давайте... - как всегда уверенный Ряузов уже определился.
- А давайте приборку сделаем, - совершенно внезапно предложил Быстов.
Уверенный Ряузов чуть было челюсть не вывихнул, услышав такое. О какой приборке может идти речь, когда вокруг лето, Черное море и просто хорошее настроение. Он так и замер - рот открыт, глаза выпучены - не человек, а памятник Саше Матросову.
- Нет, - ответил я Быстову. - Это старо.
И оживший Ряузов тут же со мной согласился.
- Благодарность,... - сказал "бык", стоя перед личным составом родной БЧ, привычно изображающим две шеренги, - это... это... - видимо ему очень хотелось сказать, но то, что очень хотелось никак не получалось. А то, что получалось, говорить и вовсе не хотелось. - Это... больше чем отпуск, - сформулировал он, наконец. И пошел развивать мысль, пока личный состав, несколько обалдевший от этакой переоценки ценностей, еще не успел "выпасть в осадок": - Потому что, объявляя вам благодарность командир благодарит. То есть выражает вам свою оценку проделанного лично вами труда. Понятно?
- А... отпуск? Отпуск он... как? - поинтересовался личный состав из строя.
- А отпуск, - уверенно начал "бык", - отпуск... это,... - Чувствовалось, что мысль зародилась под командирской фуражкой не далее как вчера вечером и за краткое время военно-морского сна еще не успела вырасти до размеров если не правила, то хотя бы убеждения. - Отпуск это... так. - Он поморщился и покрутил в воздухе растопыренной ладонью. Видимо столь сложное понятие как отпуск можно было объяснить исключительно мануально.
Личный состав озадаченно молчал, переваривая свежеполученную информацию.
Бык окинул взором наши стройные ряды, набрал в грудь побольше воздуха и пророкотал:
- Матрос Константинов, выйти из строя!
Я автоматически сделал два шага вперед и повернулся лицом к строю, щелкнув каблуками.
"Бык" приложил ладонь к виску и объявил:
- За проделанную работу по обеспечению боеготовности корабля и проявленные при этом находчивость и смекалку объявляю вам благодарность.
- Служу Советскому Союзу! - ответил я.
- Стать в строй.
Откровенно говоря, я и не надеялся на столь высокую оценку моей работы. Целая благодарность. Мне бы и отпуска хватило.
- Поставить рядом с бортом! - скомандовал "бык", глядя на остатки строительного материала в наших руках.
Исполняя его приказ с истинной военно-морской точностью, мы сложили весь мусор на палубу, под леерами.
- Я же сказал: "Рядом с бортом!" - повторил "бык".
Мы посмотрели на мусор, художественно разложенный вдоль ватервейса. Вроде бы все правильно, борт рядом.
- Рядом с бортом, - еще раз повторил "бык". А потом подошел и лично спихнул мусор за борт. - Вот так, - удовлетворенно хлопнул он ладонью о ладонь. - Команды надо исполнять в точности.
- Ты только подумай, - сказал Быстов, сидя верхом на брусе, изображавшем некогда "выстрел" на полосе препятствий, а теперь разжалованном и брошенном доживать свой век в жидкую крымскую траву. В руках Быстов держал ветку маслины, с которой обрывал по одной маленькие терпкие ягоды. Впрочем, для Быстова даже крымская маслина - лакомство. У них, в Забайкалье, кроме яблок - никаких иных фруктов.
- Ты только подумай, - повторил он еще раз. И кинул в рот очередную маслину. - Вот я. Меня, через всю страну, на самолете, ... - он выплюнул косточку, - в Анапу. Это раз. - Пальцами правой руки, с зажатой в них веткой, Быстов загнул мизинец левой. Ветка мешала, и Быстов сунул ее под мышку, пачкая выгоревшую, но все еще темно-синюю голландку. - Потом обратно и опять через всю страну на самолете. На Камчатку. - Безымянный палец повторил действия своего соседа. - Это два, - подытожил Быстов. Ветка не удержалась под мышкой и плавно опустилась в траву. Но Быстову было не до ветки. Когда Быстов рассуждает о жизни, в мире замолкают все остальные звуки. - Потом еще раз - из Петропавловска в Керчь - снова через всю страну. - Быстов загнул третий палец. - Спрашивается; - оставшиеся не загнутыми большой и указательный поднялись вверх, целясь прямо в безоблачное крымское небо, щедро залитое багрянцем заката, - это сколько же денег Государство потратило на меня одного? А сколько потратит на нас всех? - Его монгольские глаза при этом открылись, превысив все возможные пределы. Однако, по выражению, блуждавшему в них, подобно утреннему туману, ясно читалось, что столь астрономические числа старшему матросу Быстову попросту неведомы.
Я нагнулся, подобрал обороненную ветку. Оторвав одну маслину, могущую любого грека ввергнуть в предынфарктное состояние, я потер ее в пальцах очищая и кинул в рот.
- Ч-черт! Как ты можешь жрать эту гадость?!
- Старый, спирт будешь?
Это мы Быстова так называли - Старый. Не знаю почему. Назвали однажды, он и отозвался. Так и повелось: Старый.
- А есть? - Быстов заинтересованно повернулся.
Спирт мы получаем в тридцатилитровых флягах. Расписался где положено - и получай. "Бык" расписался и... получил. На всю боевую часть. Унес к себе в каюту, обнимая счастливо.
А как дошло дело до распределения - крышку откинешь - и вот вам "факт на лицо". Все выжрано без нас. И правильно: кто распределяет материальные блага - тот их и имеет. Ведь представьте только - матросы - они ж если получат спирт, то выжрут его немедленно. И будут, как говориться, "на четвереньках вокруг себя ползать".
То ли дело товарищи офицеры. Они "жрут" культурно. Литра по полтора... за раз. Не напиваются, то есть.
Но иногда перепадает и матросам. Выдают им спирт - наркомовские сто грамм - на протирку аппаратуры. А связистам выдают чаще других. Ванька Вишневецкий, занявший высокую должность старшины команды, сумел даже скопить к новому году... грамм двести - двести пятьдесят. И торжественно их уничтожил под бой курантов в компании лиц особо приближенных.
Ну а нам, сигнальщикам, спирта практически не достается.
- Ну и что с того, что положено? - делает себе недоумение "бык". - А зачем он вам? Зеркала у вас и без спирта блестят. Идите и не морочьте мне голову.
И мы идем... облизываясь.
Так что появление Ганитулина со спиртом, влитым в аптечный пузырек, могло совершенно справедливо быть приравнено к сошествию прямо на мостик кого-нибудь из ангелов небесных.
Быстов осторожно откупорил пузырек, убедился, что внутри действительно спирт - со свистом втянув аромат сквозь ноздри. Потом достал кружку, к которой кто-то очень щедрый припаял сразу четыре ручки и вытряхнул в нее "влагу жизни".
Ганитулин наблюдал это священнодействие как пенсионерка мексиканский сериал. Он даже рот открыл. И сделал буквой "О".
Быстов, прикинув на глаз количество "живой воды" в кружке разбавил ее обычной, из системы, поболтал, следя, чтобы жидкости перемешались равномерно.
- Ну, - сказал он, выдыхая. - Твое здоровье. - И кивнул Ганитулину.
- Он технический! - взвизгнул Ганитулин, наблюдая с таким трудом добытого спирта последний путь.
"Голт! - сделал Быстов. - Х-ху!".
И поставил пустую кружку на стол.
- Пойду-к я. На мостик. - Старый открыл дверь и одной ногой ступил в коридор. - Воздухом подышу.
В глазах Ганитулина навсегда застыло выражение непроходящей тоски.
- ... огромное такое, страшное, на весь коридор. Кидается на меня из темноты и мычит: "У-у-у, у-у-у!", - сказал Быстов, делая страшные глаза и разводя в стороны руки. В поисках размера, вероятно.
Я покивал, соглашаясь. Во время первого шторма, накрывшего наш "свежесрубленный" кораблик в Черном море можно было увидеть и не такое. Бывало, дверь откроешь, а оттуда на тебя... Нечто. Вываливается. Руки дрожаще растопырены, пальцы судорожно хватают воздух, глаза выпучены, кровью налиты, щеки раздуты - как мяч футбольный в рот впихнули. И накачивают. Зубы стиснуты. Аж до скрежета.
Корабль на борт кладет - в глазах тоскливый ужас и сквозь зубы... прорывается со стоном. Руки - к лицу в тщетных попытках, и летит это Нечто с грохотом, извергая попутно, куда придется.
А в особо людных местах они целыми стаями... шастают.
Да-а, укачиваться хреново.
- Стой! - Довольный зам взмахнул обеими руками. - Приехали.