- Какой может быть разговор? Ген, выйди на минутку.
Мы вышли в сени.
- Подали заявление сегодня, - прошептал ветврач
- Ну? - удивился я. - Так быстро?
- Да, был у тестя. Договорился насчет работы. Он говорит, их сильно ругают за сельскохозяйственное образование, но ради нас он сделает исключение. Меня берет каким-то консультантом по крупному рогатому скоту, а тебя инспектором.
- Ты же говорил - старшим инженером!
- Это пока. Понял? Мумия ты! Еще недоволен! Как же он тебя возьмет инженером, если ты без диплома?
- Диплом должен быть. Нас допускают к защите.
- Ну, а если будет, то и место будет. Понял? Вот так надо действовать. Ким куда едет?
- Трактористом к Кретову.
- Жаль. Тракторист с вышестоящими никакого дела не имеет. А вот если бы он поехал механиком, ты бы ему каждый месяц циркуляры присылал за своей подписью и раскрутку давал. Вот так, брат, оно в жизни бывает. Окончили вместе, один лямку тянет, а другой циркуляры ему строчит… Так что считай - Вацлав Кобзиков тебя в люди вывел, и помни…
Мы защищались последними. В окна глядел фиолетовый вечер. Жасмин в стеклянной банке из-под консервов "Частик мелкий в томате" завял. Члены комиссии украдкой посматривали на часы. Только один Глыбка все никак не мог успокоиться. Он кружил возле нас, как жужжащий шмель, и все придирался, все придирался. У Кима по лицу катились крупные капли пота, глаза покраснели, как у алкоголика.
Наконец, видимо, сам Глыбка устал. Он замолк на полуслове и плюхнулся в свое председательское кресло. По комнате прошуршал вздох облегчения.
- Записывать их, Наум Захарович? - спросил Косаревский, он вел ведомость.
"Записывать"! "Записывать"! А где же выводы изобретателей, с позволения сказать, "скоростной"сеялки?
- Если бы вы дали нам трактор, они были бы, - дерзко ответил Ким.
- Ах, трактор! - Декан задохнулся. - Вы мне угробили лучший трактор и еще смеете упрекать! Да вас надо было отдать под суд!
- Разрешите мне? - поднялся с места Кретов. - Как-никак я был у этих ребят руководителем дипломного проектирования… Я скажу по-простому, безо всяких формул. Летающая борона работать не будет. Кричащие пугала нам тоже не нужны. И кроты селу без надобности. А скоростная сеялка нужна. Ох, как нужна! Вы были когда-нибудь на весеннем севе, Наум Захарович?
- Попрошу вас говорить по существу вопроса!
- Так вот, по существу… Не ученый вы, Наум Захарович!
Кретов зачем-то боком поклонился и сел. В комнате стало очень тихо. Я затаил дыхание, ожидая, что будет. Из-за воротника рубашки декана стала выползать густая краснота, а щеки были белые-белые.
- Прошу студенчество выйти! - прохрипел Глыбка.
В коридоре было темно. Мы с Кимом уселись на подоконник. Тина повернулась лицом к окну и стала смотреть во двор. За полчаса мы не произнесли ни слова.
Наконец дверь открылась, и мимо нас пробежал Глыбка, волоча пухлый портфель. Следом повалили члены комиссии. Подошел Кретов.
- Поздравляю. Инженеры, - сказал он.
И только тут я заметил, что дрожу противной мелкой дрожью, от которой чуть не щелкали зубы.
- Ну, пойдемте, чего стоять, - сказал Кретов. Коридоры института были пусты и гулки. Впереди с горящими глазами промчался кот. У входа, склонив голову на стол, спала дежурная. У нее на плечах лежала шаль, сотканная из лунного света. Небо было рябым от звезд.
- Какая чудная ночь, - сказал я, - а дежурная спит.
- На перекрестке дорожек мы остановились,
- Ты куда? - спросил я Кима.
- Помогу Дмитрию Алексеевичу уложить вещи. Завтра мы уезжаем.
Я заметил, что Ким не спускает глаз с Тины.
- Ты проводишь меня? - спросил он ее.
- Нет… у меня заболела тетка.
- Тогда… всего хорошего.
- До свидания!
- Мы пожали друг другу руки.
- Пишите, как у вас сложатся дела, - сказал Кретов.
- Хорошо, Дмитрий Алексеевич…Они с Кимом ушли.
Мы с Тиной спустились к реке.
Теплый ветер забирался под пиджак, трепал волосы. Опять ветреная ночь… В Сосновке шумят сады и порывами, как отдаленная канонада, разносится кваканье лягушек.
Тина шла рядом. Узкое черное платье делало ее стройнее и выше. Рыжие волосы были собраны в тугой узел, словно сноп пшеницы.
В ларьке я купил бутылку вина и твердых, засахарившихся конфет.
- Егор Егорыч сделал мне предложение, - сказал я. - Выращивать на потолках овощи. Оклад приличный.
Тина молчала.
- Чего же ты не смеешься?
- Не смешно.
Дальше мы шли молча. С грохотом, преградив дорогу, промчался пассажирский поезд.
Мы прошли немного против течения и поднялись на десятиметровую вышку по шатким ступенькам. Сооружение напоминало забредшего по колено в воду и озябшего великана. Оно раскачивалось и жалобно скрипело. Отсюда открывался великолепный вид на ночной город. Миллионы огней сплелись в фантастические узоры. Огни шевелились, переползали, тухли, загорались, меняли окраску, жили своей особой жизнью, о которой даже не подозревали люди там, внизу, и о которой знали только мы с Тиной. А дальше, за этим скопищем огней, было темно и загадочно. Там что-то шевелилось призрачно-белое, бесформенное. Там начиналось неведомое. Неведомое, откуда прилетал зов.
Мы выпили вино прямо из горлышка, а бутылку бросили вниз. Река проглотила ее с жадным всхлипом.
- За твое будущее, - сказала Тина. - Может, через несколько лет ты будешь пить из золоченых кубков. Ты добьешься всего, чего захочешь. Вы, мужчины, можете себе это позволить. Вас готовят для подвигов с детства.
- А вас?
- Нас - замуж. Это наш единственный козырь в игре, называемой жизнью. Ты даже не представляешь, какое это трудное искусство - искать мужа. Вы видите на танцах смеющихся, веселых существ, которые порхают, строят глазки, говорят милые глупости, но не знаете, как тяжело делать все это сотни раз. Один-единственный просчет, и пропала вся жизнь. За те десять минут, когда ты танцуешь с ним, нужно понять его всего, увидеть насквозь… Говорят, минер ошибается один раз. Девушка…
Мне была почему-то неприятна Тинина откровенность.
- Перестань, - сказал я.
Но выпитое вино оказало на Тину действие.
- Да. Подцепит тебя какая-нибудь выдра, которая и мизинца твоего не стоит, а ты будешь считать ее божеством. Я жалею, что упустила тебя. А то бы сейчас… Слышишь, женись - или я брошусь с вышки!
Тина подошла к краю и заглянула вниз. Ветер обрисовывал ее фигуру. Скрипели и раскачивались деревянные стропила.
- Не бросишься, - усмехнулся я.
- Ты так думаешь?
Тина наклонилась еще ниже над черной пропастью.
- Ты так думаешь? - повторила она шепотом, заглядывая все дальше и дальше, точно река притягивала ее.
- Я схватил ее за руку.
- Не дури! Ты пьяная.
- Пусти!
Тина сделала шаг и вдруг вскрикнула. Тело ее мелькнуло у меня перед глазами. Снизу донесся глухой плеск.
Скрипела жалобно вышка. Над ухом пищал комар. Река молчала. И вдруг, почувствовав какую-то жалость к себе и в то же время восторг, я оттолкнулся и прыгнул вниз головой в бездну.
Через пятнадцать минут, насквозь мокрые, мы стояли на берегу. Тина плакала и смеялась одновременно.
- Я просто оступилась. Я просто оступилась, - повторяла она.
Потом ей стало плохо.
Я снял брюки и стал их выкручивать. Дул теплый ветер, ветер, который всегда приносит зов. Мерцали огни города, смешиваясь со звездами. Рядом беспокойно шевелилась река.
И вдруг я вздрогнул. Кто-то тихо-тихо позвал меня. "Ге-н-н-а… Ге-н-н-а…" - шептал ветер, лаская мое тело. Неожиданная радость охватила все мое существо, пронизала его тысячами шипучих иголок. Я свободен! Я защитил диплом! Завтра я иду искать тебя. Кто ты, зовущая меня в ветреные ночи?
Когда я оделся, подошла Тина и положила мне руки на плечи.
- А как же теперь? - спросила она, стараясь во тьме заглянуть мне в глаза.
- Ничего не изменилось, Тинок, - сказал я, - ты ведь… оступилась.
Тина убрала руки с моих плеч.
- Пойдем, - сказала она вдруг резким и хриплым голосом. - Мне холодно.
Мы простились у первого фонаря. Я знал, что больше никогда не увижу невесту своего друга.
- Прощай, Тинок, - сказал я с облегчением. - Мне очень жаль, что так все вышло…
- Прощай, Гена. Желаю тебе удачи. - Тина поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меняв лоб. - Пожелай и ты мне.
- Желаю большой, большой удачи, до неба…Ты куда поедешь?
- Не знаю… Еще не решила. А пока буду выращивать у Егорыча овощи…
Горькая ирония, показалось мне, скользнула в ее словах.
Я привлек ее к себе за мокрые плечи, и мы так постояли немного под фонарем. Потом я ушел не оглядываясь. На душе было грустно, но на самом дне, как неразгоревшийся уголек, тлела радость.
Когда я вернулся домой, ночь уже была на исходе. Кровать ветврача пустовала - три дня назад он как защитил диплом, так с тех пор и не появлялся. Вся наша комната была пропитана странным запахом, сильным и резким. Я зажег лампочку и увидел на тумбочке, у своего изголовья, букет черных роз.
