- Что это за чертовщина?
- Ну, понимаешь… сегодня у меня еще два свидания. А как я пойду, если туфли одной нет? Ну как, Ген?..
- Нет.
Кобзиков возбужденно забегал по комнате.
- Слушай.! Я отдам тебе все, что на столе!
- Нет!
- И еще бутылку сверх того, - соблазнял Вацлав.
- Нет.
Тогда Кобзиков остановился:
- Слушай. Я тебя поведу в ресторан, Понял? Заказывать будешь ты, что хочешь.
- Что хочу? - переспросил я..
- Что хочешь!
- И гуся?
- И гуся.
- И коньяк?
- И коньяк.
- Только еще одно условие, - сказал я. - Ты расскажешь мне свою биографию. Ты мне будешь исповедоваться: почему ты такой страшный потаскун. И все остальное.
- Идет! - согласился Кобзиков.
Ресторан был уже закрыт.
- Не напирай, - сказал швейцар, угрожающе выпячивая грудь и шевеля усами.
Вацлав сунул ему рубль, и усы опустились. За столиками было почти пусто. Мы сели у окна. Подошла официантка с усталым лицом.
- Что угодно, мальчики?
- Жареного гуся, бутылку KB, шампанского во льду, остальное по своему усмотрению, - сказал я, небрежно развалясь на стуле.
- Из горячего ничего нет.
- В таком случае вместо жареного гуся запишите жалобную книгу.
- Через полчаса мы ели гуся.
Гусь был нежен, как велосипедная шина, но Кобзиков урчал от наслаждения: он опять был голоден.
- Итак, - сказал я. - Родился ты в тысяча девятьсот…
- Ты говоришь, у нее были грустные глаза? - перебил Кобзиков, обсасывая кость.
- Да… В тысяча девятьсот…
- И она была в цветастом халатике?
- Да, она была в цветастом халатике, мерзкий донжуан! И у нее были грустные заплаканные глаза, безжалостный ты человек! И еще у нее были прекрасные золотые волосы и маленькие ножки!
- Помню, помню, - вздохнул Вацлав.
- Не понимаю, чего тебе еще надо? Не девушка, а ангел.
- Эх, Гена, Гена, - покачал головой Вацлав, - ничего ты не знаешь! У меня самого сердце так и рвется на части, когда ее вспоминаю. Но не повернешь реку вспять, не заставишь мумию египетского фараона пробежать стометровку. Ладно, слушай…Родился я в тысяча девятьсот тридцать восьмом году в семье мелкого бездарного музыканта. Детство было самое обыкновенное, если не считать одного скверного обстоятельства: надо мной всю жизнь тяготеет рок. Но рок не простой. С этим можно было еще смириться. Многих людей преследует простой рок, и они ничего, живут себе помаленьку. Ко мне же привязался какой-то придурковатый рок, чокнутый. На первый взгляд вроде и смешно, а выходит самая настоящая трагедия. Например, еще младенцем я вывалился из коляски и проломил себе нос. Ну, проломил и проломил. Многие проламывают себе носы. Разумеется, я вырос горбоносым. Опять же это не ахти какое несчастье. Многие вырастают горбоносыми. Но дело в том, что мне только на том основании, что я горбоносый, начальник паспортного стола, который был очень зол на меня за одно дело, написал в паспорте против графы "национальность" - "грек". Идиотская история. Другой бы ее за два дня уладил: начальника бы наказали, передо мной извинились. А я вот до сих пор хожу греком.
- Врать ты здоров. Кобзиков тяжело вздохнул:
- Мне никто не верит, и ты не исключение. Или вот еще другая история. Сочинил я кантату. Чего скалишься? В детстве я был вундеркиндом. Все в восторге. Дескать, ах, ох, талант! Исполнил ее раз, другой. Слышу - собираются меня в музыкальную школу для особо одаренных детей помещать. Ну, думаю, карьера налицо. И отец так думал, и все так думали. А потом какой-то дурак из отцовской филармонии возьми да ляпни: "Что-то эта кантата мне сильно напоминает Скаланчелли". Тут, разумеется, все забегали, засуетились. Начали проверять, не спер ли, значит, я кантату у этого самого Скаланчелли. На меня косятся. Дескать, нехорошо, молодой человек. И что же оказалось? Никогда этого Скаланчелли и не существовало. Все успокоились, но в школу меня все-таки не послали, и потом все мои произведения тщательно проверяли. История глупая, но музыкант во мне погиб.
Я сочувственно вздохнул. Вацлав Кобзиков грустно нанизал колбасу на вилку.
- Да-а. Теперь дальше. Ты знаешь, как я очутился в зооветеринарном институте?
- Догадываюсь. В детстве ты очень любил животных.
- Насчет животных это правильно. Очень я их люблю. Только в жареном виде. Поступить в пищевой институт было мечтой всей моей жизни. Жарить колбаски там разные и прочее. Еле дождался дня, когда выдали нам аттестаты. Хватаю я, значит, свое свидетельство о зрелости и рву когти прямо сюда. Вышел из вагона, осмотрелся, вижу, девушка сидит на скамейке, мороженое ест, ножкой фокстрот танцует,"Где тут, красавица, - спрашиваю, - свиносъедобный институт?" - "Пойдете, - говорит, - прямо, потом налево, потом опять прямо". Еще улыбнулась, сволочь, чтоб ей старой девой остаться. Ну, пошел я прямо, налево и прямо. Вижу, громадное здание стоит и красными буквами таблица: "Приемная комиссия". Сдал документы, экзамены как по маслу прошли. Начались занятия, лекции. Быков, значит, баранов приводят в аудиторию - дескать, смотрите, вот эта часть рогами называется, а эта хвостом… Сижу помалкиваю, записываю, хвосты зарисовываю, а сам думаю: скорей бы научили жарить и варить их. Однако проходит месяц, другой, по-прежнему изучаем желудки да мочевые пузыри. Пошел я в деканат и спрашиваю: "Скоро котлеты жарить будем?"Там отвечают: "Котлеты жарит рядом институт пищевой промышленности. А мы их только выращиваем".
Выскочил я на улицу, глянул на фасад и обомлел. Громаднейшими буквами написано "Зооветеринарный институт". Потемнело у меня в глазах, хотел бежать к ректору, да разве он поверит? Анекдот ведь. Куда денешься? Прием везде закончен. Так и остался.
- Вот тебе и свиносъедобный. Острить не будешь.
- Тебе хорошо смеяться, - сказал Кобзиков мрачно. - А я всю жизнь ветврачом буду!
- Ничего, вашему брату тоже приходится котлеты жарить. Куда взял направление? Бери в мясомолочный совхоз.
Кобзиков положил на стол вилку, подозрительно огляделся и шепотом сказал:
- Решил я перехитрить свой чокнутый рок.
- Как? - тоже почему-то шепотом спросил я.
- Хочу жениться. Я уже два года ищу себе невесту. Но пока никаких результатов.
Я недоверчиво оглядел грека. Передо мной сидел бычок средней упитанности - хоть сейчас пускай на котлеты. Не может быть, чтобы им не интересовался слабый пол.
Кобзиков перехватил мой взгляд.
- Конечно, простых девушек навалом. Хоть сейчас под венец.
- Тебе нужна не простая? Девушка-загадка? Девушка-сфинкс? Мумия египетского фараона.
- Мне нужна дочь министра.
- Кто? Дочь министра? - захохотал я, но, взглянув на ветврача, осекся. Он сидел серьезный и мрачный.
- А внучка пенсионера республиканского значения тебя не устроит? - язвительно спросил я.
- На худой конец, - ответил грек совершенно серьезно, - можно даже дочку председателя райисполкома. Пройдет с натяжкой сестра директора завода или племянница ректора института. Но мой идеал все-таки - дочь министра. Я ищу ее уже два года. Я даже представляю ее во всех деталях. Этакая худенькая, черненькая, с длинным утиным носиком, ужасно несимпатичная. Мы знакомимся, и я ее спрашиваю: "Где работает ваш отец?" - "Мой папа - министр", - отвечает она. "Ах, министр, - говорю я равнодушно. - Ужасно не люблю министров. Они страшные зазнайки". - "Мой папа не такой, мы завтра пойдем к нему на работу, вот увидите, он очень хороший".
Кобзиков представлял эту сцену во всех подробностях. Глаза его стали разгораться, как угли, когда на них подуешь; с худощавого горбоносого лица исчезла печаль. Оно стало жестким.
- Вот тогда бы вы узнали, что такое Вацлав Кобзиков! Я бы схватил своего идиота-рока за горло. Потряс бы его как следует и сказал…
- Тише! - осадил я размечтавшегося грека. - А то услышит.
- ..и сказал, - закончил Вацлав шепотом: - "Оставляй меня в городе и устраивай начальником управления, а то дух вон". И еще бы я вырвал у него трехкомнатную секцию и автомобиль "Волга".
- Для начала неплохо, - заметил я. - Но все-таки два года… Два года донжуанства, и неизвестно, чем все дело кончится. На правильном ли ты пути?
- На правильном, - убежденно сказал Кобзиков. - Это я знаю так же твердо, как то, что земля вертится. А вот ты на неправильном. Ты думаешь, если создашь сеялку, так станешь великим? Черта с два! Тебя оставят при кафедре, дадут небольшую премию, и ты будешь всю жизнь влачить жалкое существование, а кто-то на твоей сеялке сделает карьеру.
- Кто же?
- Кто имеет связи. Может быть, даже дурак. Я за это не ручаюсь. Но кто-нибудь непременно сделает. Разумеется, кроме тебя, ибо у тебя слишком честное рыло. Нет, ты идешь не туда. Ты зря теряешь время.
Я покачал головой:
- На правильном ли ты пути, Кобзиков?
- На правильном! Только бы скорее дочь министра появилась на моем горизонте. Вообще, должен сказать, - в городе у нас начальство почему-то мало дочерей имеет. Мне все больше попадаются девушки, у которых отцы парикмахеры. Наваждение какое-то! Опять, наверно, рок гадости устраивает.
- А у официантки ты спрашивал, кто ее родители? Может быть, ее отец директор треста ресторанов? Он бы устроил тебя шеф-поваром. В твоем положении нельзя пренебрегать ни одной возможностью.
- Уверен, что парикмахер.
- Мальчики, с вас двадцать пять рублей. Заканчивайте, - девушка с усталым лицом подошла неслышно, положила на стол блокнотик и стала смотреть куда-то поверх наших голов.
- Простите, - сказал я, - ваш отец не в тресте ресторанов работает?
Официантка быстро посмотрела на меня и отвернулась.