Сердце медленно, неохотно отпустило, но билось неровно, с перебоями. Слегка пошатываясь, Варвара Игнатьевна направилась в спальню.
Отец с сыном сидели за столом и пили "Портвейн-72".
Перед Геннадием Онуфриевичем стоял пустой стакан, на его бледном лбу выступили крупные капли пота.
- Во им! - говорил сын заплетающимся языком и показывал в сторону окна фигу. - Ничем они меня не возьмут. Пусть хоть руки-ноги поотрезают, а все равно не возьмут.
- Что ж с девочкой-то будет? - спрашивал отец, не слушая сына. - Что с ней будет, а?
- Смит им потребовался… Ишь ты, чего захотели!
Ученый дрожал, из его глаз катились слезы. Страдания других всегда придают женщинам силы. Варвара Игнатьевна подхватила сына под руки и уложила на кушетку, где он обычно спал.
- Отдохни, сынок… До шести есть еще время. Может, чего придумаем…
- Не отдам! - пробормотал ученый… - Мать, принеси шпагат, там, в столе… Теперь привяжи к ноге Смита… Давай конец сюда…
Геннадий Онуфриевич обмотал конец веревки вокруг кисти, успокоился и сразу заснул. Деды удалились на кухню посовещаться, что же делать.
Выхода было три.
1. Отдать Шурика, получить взамен Катю.
2. Не отдавать Шурика, потерять Катю.
3. Заявить в милицию. Риск для жизни Кати.
Все три выхода не годились.
И тут Онуфрий Степанович придумал четвертый выход.
Четвертый выход был авантюрным и довольно опасным, но больше никаких выходов не предвиделось, и старики, обсудив план в деталях, в конце концов остановились на нем.
Времени было в обрез. До встречи в Пионерском парке оставалось около двух часов, и дед с бабкой принялись лихорадочно готовиться к встрече с похитителями.
Лето было в самом разгаре, но уже где-то далеко-далеко, за реками, полями угадывалась осень. Пионерский парк, залитый жарким послеобеденным солнцем, был настоян запахами лета: запахами сухой травы под липами, высушенной, пыльной коры деревьев, разогретого асфальта, звонкого голубого неба. Горячий ветер рыскал по аллеям, то усиливая, то глуша городские звуки. Он звал сесть на электричку и умчаться в жаркие поля, кое-где уже сжатые, покрытые копнами, в которых снуют перепела, или со стеной сильно, терпко пахнущего хлеба; умчаться в стройный, словно звенящий сосновый лес с ползающими фигурными тенями; искупаться в прозрачной, холодной воде речки, затерявшейся в хлебах и траве…
Но вместе с тем ветер пах уже холодными ночами, легкой гнилью кленовых листьев, летящей над сизыми кустами терновника паутиной…
Старики присели на третью лавочку справа от входа, положили рядом с собой сверток, бутылочку с молоком, погремушку и притихли.
Давно они уже не сидели рядом, вот так, бок обок…
Давно, может быть, с юности… Чтобы шелестел пахнущий летом ветер, звенело над головой голубое небо…
- Эх, старуха, - сказал Онуфрий Степанович. - Жизнь-то прошла… А умирать не хочется… Вот так жил бы да жил лет еще сто. Только в деревню, домой тянет… В лесу хочу умереть аль уж на худой конец на огороде.
- Ну, старый, чегой-то ты о смерти заговорил? Я ее еще не чую. Как почую, так и уедем умирать в деревню. Не тут же богу душу отдавать. Тут и в квартиру-то гроб нести не хотят. Отпевают прямо в морге, а потом прямиком… А кладбище… Тьфу! За сто километров от города, ни деревца, ни скамейки. Как поле… Поле могил. И проведать кто захочет, так не осмелится - день добираться надо.
- Ладно, старая, и ты завелась. Давай посидим, помолчим. Хорошо-то как.
- Внучонка еще надо на ноги поставить. Может, на свадьбе погуляем.
- Лишь бы нашим вырос.
- Вырастет… Кровь-то своя…
- Дотянем до свадьбы, старая?
- А что? И дотянем…
Вдруг кто-то почувствовался у них за спиной.
- Дотянете, если будете меня слушаться.
Они разом оглянулись. Рядом с ними стоял хорошо одетый мужчина в летнем светлом костюме и в белой модной фуражке с золотым якорьком. Лицо и голос мужчины показались знакомыми Варваре Игнатьевне. Она пригляделась более внимательно.
Это был Полушеф!
- Я вижу, вы принесли товар? - Курдюков кивнул на сверток…
- Да…
- С согласия родителя или выкрали?
- Выкрали.
- Как же это вам удалось?
- Подпоили.
- Ишь ты, - Шеф был удовлетворен. - Ну молодцы.
Федор Иванович стал обходить скамейку, потирая руки, очевидно, намереваясь поскорее взять и унести Шурика-Смита, но тут Онуфрий Степанович решительно преградил ему дорогу.
- Минуточку, молодой человек, а как же с девочкой?
- Как и договорились, девочка придет домой через час.
- А если не придет?
- Вот еще. Даю слово.
- Слово бандита?
Полушеф усмехнулся.
- Киппэнинг строится на взаимном доверии. Например, в Америке… В Чикаго…
- Ну тут тебе не Чикаго. И славу богу, а то тебя бы не было в живых. Значит, так. Ты приводишь нам внучку и получаешь Шурика. Здесь, на этом месте.
- А если вы схватите девчонку и мальца не отдадите? Не полезу же я драться при всех.
- Ну, решай сам. Иначе мы не согласны.
Федор Иванович задумался.
- Ладно. Так уж и быть. Приведу вам девчонку. Только она сядет на том конце сквера. Малец будет лежать на этом конце. Мы встречаемся посередине, потом расходимся и забираем каждый свое. Идет?
- Идет, - сказал Онуфрий Степанович.
- На три года забираешь? - спросила Варвара Игнатьевна.
- На три. Сохраним в целости, не сомневайтесь. Уход первоклассный.
- А по-русски-то он будет говорить? - спросил Онуфрий Степанович.
Шеф покачал головой.
- Нет. Только на древнеегипетском. И будет знать клинопись.
- Из огня да в полымя, - вздохнула Варвара Игнатьевна.
- Не говорите, не говорите, - сразу возбудился Федор Иванович. - Знать древнеегипетский и клинопись в три года… Это я вам скажу… Это не каждый даже древнеегиптянин мог…
- Да на черта… - начала было Варвара Игнатьевна, но муж дернул ее за рукав.
- Ну это дело ихнее… Я насчет другого хочу спросить. Расписочку-то надо бы, молодой человек.
- Никаких расписочек! - вскинулся Федор Иванович. - Все на взаимном доверии. Не забывайте - киппэнинг! В Чикаго, например…
- Радуйся, что ты не в Чикаго.
- Ребеночек-то, я вижу, спокойный. Все спит…
- А чего ж ему не спать? Уроки выучил, молока напился, и спи себе на здоровье.
- Умный… Так я пошел за девчонкой. Она здесь, неподалеку.
- Иди, голубчик, иди.
- Взглянуть-то на него хоть можно? - Шефу, видно, не терпелось прямо сейчас начать преподавать древнеегипетский и клинопись.
- Чего на него глядеть? - проворчала Варвара Игнатьевна. - Еще разбудишь… чистоту опыта нарушишь… Вакуумну ванну пробьешь. Слыхал про такое? У тебя ведь тоже ему русский знать не полагается?
- Да, вы правы…
Федор Иванович поправил фуражку с золотыми якорьками.
- А кто в трубку хрипел? - спросила, не удержавшись, Варвара Игнатьевна.
- Да там… один… - замялся Курдюков.
- Грубил.
- Это за ним замечается… Грубоват…
- Голос пакостный какой-то…
- Простудился он. Мороженого много съел… Ну так я пошел…
- С богом.
Полушеф нерешительно двинулся по аллее, потом оглянулся, словно колеблясь, уйти или остаться, но потом все же пересилил себя и зашагал к выходу.
Старики опять присели на скамейку. Сверток не подавал признаков жизни.
- Как думаешь, не учуял чего? - спросил Онуфрий Степанович.
- Да вроде нет. Не до того ему. От жадности аж трясет всего, как пьяницу.
Ровно через полчаса на другом конце сквера показался Федор Иванович. Рядом с ним шла девочка в легком платьице. Старики стали подслеповато всматриваться, вытянув шеи, как гуси.
- Катька! - ахнула Варвара Игнатьевна.
- Она! - подтвердил Онуфрий Степанович.
Полушеф усадил девочку на скамейку, а сам быстрым шагом направился к старикам.
- На середину! - закричал он голосом, каким раньше, наверно, кричали: "К барьеру!" на дуэлях.
Старики трусцой побежали по дорожке, оставив на скамейке Шурика-Смита, бутылочку с молоком и погремушку. Тяжело дыша, они разминулись с тоже почти бежавшим Курдюковым, который кряхтел и отдувался - сразу чувствовался кабинетный человек.
Каждая сторона пыталась как можно быстрее достичь своего.
Полушеф прибавил скорости и, так как он был все-таки помоложе, первым добежал до своей добычи. Почти на бегу он подхватил Шурика-Смита, прижал к себе и помчался к выходу. Под ноги Полушефу попала бутылочка с молоком. Но клинописец даже не заметил ее, раздавил, забрызгав свои брюки.
Чем ближе старики подбегали к девочке, тем более странным казалось ее поведение. Девочка никак не реагировала на махавших руками и улыбавшихся дедов. Более того, она даже, как им показалось, смотрела на них с некоторым удивлением. Потом, когда Варвара Игнатьевна и Онуфрий Степанович свернули с дорожки и кинулись к своей внучке, девочка в испуге привстала и вдруг припустила от них во все лопатки.
Только тут старики сообразили, что их обманули. Девочка была выше их Кати, и походка совсем другая, и цвет платья другой. Подвела проклятая близорукость!
- Ах, негодяй! - воскликнул Онуфрий Степанович, останавливаясь и тяжело дыша.
- На мякине провел старых дураков! - тяжело передвигая ноги, Варвара Игнатьевна еле дотащилась до скамейки и тяжело рухнула на нее.