Очень весело прошла у них свадьба. Галя пела старые казацкие песни, на аккордеоне играла, казаки подпевали на голоса. Семен сидел помолодевший, счастливый, очень гордился.
Наступили будни. Галина справно работала на пасеке, за домашней птицей смотрела. Семен уже стал подумывать, не пора ли кабанчика завести. Весь дом сиял чистотой и достатком.
Бизнес очень пошел вверх, много приезжало закупщиков из Нью-Йорка. Галя очень хорошо умела торговаться, даже цены на мед немного подняла.
По вечерам на аккордеоне играла, песни пела. Семен не мог нарадоваться: красивая, статная, работящая, что еще казаку надо.
А уж как он ее баловал: брошку золотую подарил, и гребешок черепаховый. Все для нее; еще с лагеря хранил. Расцвела Галина, разрумянилась. Я тогда к Семену за медом приезжал, с трудом ее узнал. До того на Брайтоне встречал один раз, уставшая была женщина, а теперь отъелась, посвежела, болтала без умолку. Одним словом–жили они, как голубки, любо-дорого посмотреть.
Только в какой-то момент замечает Семен, что казаки как-то неприветливо его встречают: смотрят странно, шушукаются, когда в церковь идет. Не подходят больше прежние дружки. Степка Есаулов, вообще руку не подал, сволочь эдакая, а Семен его много раз выручал и в лагере еще, и потом, деньги одалживал. Семену совсем непонятно было такое свинское поведение. "Завидует, гад, путы плетет", – думал Семен.
А жили они с Галей по-прежнему хорошо. Она вечерами все песни пела. Но Семену уже как-то не по себе стало. Что-то было не так, но он не мог понять, в чем дело.
И вот однажды Галя в город уехала, а Семен стал в шкафу бумаги разбирать и случайно натолкнулся на пакет. Небольшой такой, перевязан голубой ленточкой. А на пакете надпись: Гомель, 1939 год, а в нем карточки Галины, еще довоенные.
Она еще молодая, папа, мама, бабушка, вся семья какая-то семитская. А на одной фотографии молодой еврей лопоухий в очках и надпись: "На долгую память Гале Ривкиной от Цалика Вольфсона", и стишки пошлые: "Люби меня, как я тебя..."
Не знал казак, что Галина – жена его любимая – была еврейка. Волгина–ее сценический псевдоним, а настоящая фамилия – Ривкина, наша землячка из Гомеля. Я их семью еще по Гомелю знал, отец коммуняка, глупый человек, от еврейства нашего в стороне держались.
Долго сидел Семен, машинально перебирал карточки как во сне, не мог поверить своим глазам. Понял он, почему казаки на него так странно смотрели.
Ох, как стыдно стало Семену. "Как же я теперь пройду по станице, как казакам посмею в глаза смотреть. Ах, ты же, горе какое!"
Как будто пружина сломалась у него внутри, опустились плечи, за минуту постарел на двадцать лет. Он замкнулся, ушел на чердак, и с этого дня никого больше к себе не подпускал. Галя догадалась, в чем дело, когда карточки на кровати увидела, но она не знала, что сказать Семену, как оправдаться.
А Семен сидел на чердаке, на стуле и тупо думал. Он вдруг понял, что и раньше у него были подозрения. Она очень странно карпа варила, все кости мягкими были, а потом галушки тоже какие-то не такие. Галина, между прочим, их лепила из мацы, покупала в кошерном отделе. Семену они нравились, за раз дюжину съедал. Но странные, неправильные галушки, – это Семен только сейчас понял.
Одним словом, сидел он на чердаке, небритый, нечесаный, у дверей положил саблю, это знак такой у казаков, мол, не переступай, а то зарублю.
В стенку уставился, начал худеть, впал в прострацию.
Галя чувствовала себя в чем-то виноватой, принесет наверх еду, постоит, помолчит, не знает, что сказать. Борщ, рыба фаршированная, каша с мясом – все в гарбич на второй день выносила.
Семен, может быть, и убил бы ее, но не мог, любил очень, да и хлопцы все равно бы не простили. Сутками сидел на стуле, начал сохнуть.
Я так думаю, Борис, у него началось раздвоение личности.
Так и помер казак Семен Батыра от полного непонимания ситуации, сидя на стуле, как на коне.
Там и нашла его Галина, на чердаке, сидящим. Не упал, только лицо почернело. Сабля на полу и тарелка с фаршированной рыбой нетронутая, вся покрытая зелеными мухами.
Она похоронила Семена на казацком кладбище в самом конце, у леса. Никто из станицы на похороны не пришел. Пожила она еще с месяц в пустом доме, а потом нашла покупателя через агентство, продала дом и во Флориду уехала. Говорят, еще жива, только совсем стала старая, больше не поет".
Айзик задумался, глядя в сторону, и как бы про себя произнес: "Это была месть евреев".
Я поблагодарил его за рассказ, а он сделал мне комплимент: "Вы замечательный слушатель, Борис, –и извиняясь, добавил, –душу отвел, один живу, поговорить не с кем".
Мы попрощались. Я помог одеть ему пальто, а с экранов, умноженных зеркалами, виновато улыбался Чарли, наш любимый гений. Начинался фильм "Огни большого города".
Журналисту Вадиму М. не нравилось, как стоит его письменный стол. Они с женой недавно перебрались на новую квартиру и еще не успели распаковать все чемоданы. Но в рабочем кабинете все было, как положено. Книги и рукописи стояли на полках в алфавитном порядке, компьютер был уже подключен, фотографии в рамках заняли свои места на стенках и только письменный стол стоял как-то не так.
Вадим писал для русских газет, и они платили совсем немного. Чтобы как-то свести концы с концами, ему приходилось писать по две, а то и три статьи в день. Он только что закончил работу над большой статьей "Горячий пар и ледяная водка" – заметки о русских банях в Нью-Йорке – и собирался начать следующую. Но письменный стол стоял как-то неудобно, и это обстоятельство не давало ему сосредоточиться.
Сначала Вадим хотел передвинуть стол сам, но стол был тяжелый, и он решил подождать, пока Лора придет с работы. Стоя у окна и почесывая за ухом, он разглядывал угол дома напротив, улицу Gravesandnack Road, утопающую в жаркой дымке с бесконечной вереницей запаркованных машин, бакалейную лавку и одинокого прохожего в черном лапсердаке и шляпе, несмотря на стоградусную жару. "Любавичский, – отметил он про себя и задумчиво погладил кондиционер, который мерно заполнял комнату живительной прохладой. – Конечно, район здесь неплохой, по вечерам можно будет спокойно гулять с собакой, магазин на углу, да и досабвэя всего пару кварталов. Жить можно; конечно, не то, что наша квартира в Одессе".
Квартира на Дерибасовской была у них действительно великолепная, второй этаж, лоджия, пять комнат. Дело в том, что до переезда в Америку Вадим был преуспевающим писателем, членом правления Союза писателей, да и фамилия у него была другая, не та, что сейчас, и все называли его Дмитрий Павлович. Одними из первых его произведений, известными широкой публике, были "Рассказы о передовиках", "Черное море", "Урок доброты", позже была пьеса "Друзья и враги", и окончательное признание ему принесла книга "Осень Арафата" – роман в стихах, переведенный на 65 языков народов СССР. За этот роман он получил звание героя социалистического труда, медаль славы палестинского сопротивления и эту чудесную квартиру на Дерибасовской.
Вадим женился рано, он встретил еврейскую красавицу. Ее звали Лора, и ее глаза обещали так много, что у него закипела кровь. Кроме того, Лора была умница и хорошая портниха. У них родился сын Женя. Все у них шло как по маслу, пока однажды все это не кончилось.
Вадим увлекся восточной философией и спиритизмом. Он начал вызывать духов древних китайских философов-просветителей. Он начал искать смысл жизни. Его кумиром стал Лоу Шу, также известный под именем сенсей Гаэчи и Разбойник из провинции Сянь. Лоу Шу прожил большую жизнь, он был матросом, содержателем публичного дома, писателем, философом и разбойником, и во всем, что он ни делал, он достигал совершенства. Возвращаясь после спиритических сеансов, Вадим, несмотря на смертельную усталость, садился за письменный стол и записывал все, что ему удавалось узнать. Через полгода он составил серьезный труд. В 160-ти страницах содержались основные положения философии Лоу Шу. Главная идея Лоу Шу заключалась в том, что художник, достигнув вершины, должен все бросить, изменить имя и начать все сначала на новом поприще.
"Добравшись до вершины, – говорил Лоу Шу, – остановитесь, не старайтесь залезть на небо, вы можете упасть вниз и разбиться. Но, оставаясь на вершине и пожиная плоды своего таланта, вы уподобитесь свинье, которая не может оторваться от помойного корыта. Спуститесь вниз, –говорил Лоу Шу, попробуйте взобраться на вершину по другому склону; таким образом, вы избавитесь от однообразия жизни".
Он сравнивал художника с алмазом. "Шлифуя разные грани, вы постепенно превратитесь в бриллиант. Шлифовке поддается любой минерал. Не поддается шлифовке только дерьмо". Эта мысль Лоу Шу поразила Дмитрия, и он решил изменить свою жизнь на 180 градусов. Он решил начать все сначала. "Лора, собирай чемоданы, мы уезжаем в Америку". – "Мишугинер гой", – сказала Лора, но начала собираться в дорогу. Так они оказались в Нью-Йорке. Они сменили фамилию по совету Лоу Шу, и Вадим выбрал своим новым поприщем издательское дело. Прочитав несколько пособий "Советы начинающему издателю" Джона Фартмана и "Как издавать журнал" Билла Крейси, он с жаром взялся за дело. Вадим решил издавать газету и после долгих размышлений выбрал оригинальное название "Русский журналист". "Простенько и со вкусом", – похвалила его Лора.