О том, что она хорошо знакома с "преступницей", мама предусмотрительно умолчала.
Как-то мы с Дездемоной ехали в электричке на собачью выставку. Вдруг в вагон вошел контролер и попросил меня предъявить билет. Я предъявил. Он спросил, есть ли билет на собаку. На собаку билета не было, так как она сидела в рюкзаке, а рюкзак лежал у меня на коленях, и из него торчала только ее морда. Я не стал спорить с человеком в форме и заплатил штраф. Честный контролер начал выписывать квитанцию. "Ваша фамилия?" – спросил он. "У меня билет есть, – ответил я. – А вот собаку зовут Дездемона фон Рюпенхаузен. Выписывайте квитанцию на нее". Препирались мы с ним минут десять. Весь вагон, состоявший из собачников, хохотал. В конце концов пунцовый страж порядка, чертыхаясь и плюясь, выскочил из вагона. Победа осталась за нами!
И вот мне сказали, что настало время мою Дездемону вязать. Ей, мол, это необходимо для ее здоровья. Ну что здесь возразишь, если речь идет о любимом существе.
Для того чтобы Дези можно было вязать по правилам, а щенков потом продать через клуб, я должен был вступить в Общество охотников – но без права охоты. Как бы человек без ружья.
Серьезные люди из этого Общества мне сказали, что для начала я должен сдать им несколько килограммов вороньих лапок. "Что за чушь?" – подумал я. Потом выяснилось, что под присмотром опытного охотника-наставника я должен был выехать на некое поле в компании себе подобных и отстреливать ворон. И все это для того, чтобы моя любимая сука потеряла свою девственность.
Я, конечно же, никуда не поехал и как-то обошел это мрачное мероприятие.
Потом еще выяснилось, что мне нужна характеристика с места работы. Друзья-психиатры с пониманием отнеслись к этой проблеме и написали, что я морально устойчив и политически грамотен и вполне могу быть охотником без права охоты. Охотничий начальник внимательно прочел мою характеристику и спросил меня: "А где печать?" Печати, о ужас, не было. Что делать? У Дездемоны подходит время течки, а охотничий начальник принимает раз в месяц. Я теряю полгода. Пересчитайте этот срок на собачью жизнь, и вы поймете причину моей паники. Я выхожу из кабинета, достаю из широких штанин свою личную врачебную печать для рецептов – "врач Бильжо Андрей Георгиевич" – и ставлю ее на характеристику на себя же. Охотничий начальник, увидев через несколько минут фиолетовый кружок, не вдаваясь в подробности, радостно воскликнул: "Ну вот, совсем другое дело!"
И вот настал долгожданный и тревожный день – день вязки. Мы с Дездемоной и с консультантом женского пола по интимным собачьим вопросам приехали к жениху. Хозяин жениха был серьезным охотником и крупным мужчиной тургеневского типа. Кобеля звали Змей. Собачью пару поставили на стол – это же таксы. В противном случае, мы все втроем – хозяин, собачий консультант женского пола и я – должны были бы лечь, что, согласитесь, не совсем удобно. А увидеть, случилось или не случилось интимное собачье событие, было необходимо.
Змей очень суетился. Весь дрожал, соскальзывал, промахивался. По этой причине у него ровным счетом ничего не получалось. Я нервничал. А охотник спокойно, с укоризной и досадой, басом, растягивая первый слог и резко произнося оставшуюся часть слова, все время приговаривал: "Та-а-ропишься, Змей! Та-а-ропишься!" У Змея так ничего и не получилось.
"Та-а-ропишься, Змей! Та-а-ропишься!" – сколько раз я потом повторял эту фразу совсем в иных жизненных ситуациях.
В тот же день мы нашли другого героя – дублера. Звали его Марс.
Марс спокойно и профессионально сделал свое дело.
Спустя несколько недель у Дездемоны появился живот, который начал расти с гигантской скоростью. Наконец, живот уже стал тащиться по полу, и Дези с трудом переваливалась на своих коротких лапках. От меня она не отходила ни на шаг. Просто плелась за мной по квартире, заглядывая с тоской мне в глаза.
Я позвонил ветеринару. Тот сказал, что приедет в любое время суток, когда начнутся роды. И они начались. И он приехал.
Утром в День космонавтики, 12 апреля, Дездемона родила трех щенков – двух девочек и мальчика. Одну девочку мы назвали Белкастрелка, другую – Терешкова. А мальчика – конечно, Гагариным.
Белкустрелку отдали хозяевам Марса. А Гагарина с Терешковой продали. Поправили свое материальное положение.
Дездемона в конце жизни много болела. Ей сделали несколько операций на молочных железах. Их у нее было семь: четыре с одной стороны, три – с другой. Асимметрично. Я часто возил ее к ветеринару. И вот сидим мы с ней как-то в ветеринарной клинике в очереди на перевязку. А напротив меня сидят три женщины с сумками. Из одной сумки торчит кошачья мордочка.
– У меня, – говорит хозяйка, – кошка с балкона упала и лапу сломала.
– А у меня, – говорит вторая, поглаживая свою собачку, – она упала с крыльца и ногу вывихнула.
И смотрят они вдвоем на третью женщину. А у той сумка на коленях, и из нее ничего живого не торчит.
– А у меня, – говорит третья, – в сумке хомячок. Дочка чистила клетку. А хомячка на стул посадила. Он со стула упал и лапку сломал.
Спать со мной прооперированная Дези отказывалась. Стеснялась себя. Спала на полу, у постели, возле меня. Мне казалось, что к концу своей жизни она понимала абсолютно все.
Похоронена она рядом с моим домом на Смоленской. Иногда по несколько раз в день я прохожу мимо этого места. И вспоминаю ее.
А душа Дездемоны, я уверен, летает где-то в космосе. Про души людей не знаю, а собачьи – точно там. Ведь они первыми его покорили.
Больше собак у меня не было. У меня на них развилась страшная аллергия.
Вот такая космическая история.
Будьте здоровы и держите себя в руках.
2. "Мы едем, едем, едем в…"
Ну что ж, придется сознаться в самом страшном: во-первых, я не люблю машины и, во-вторых, я не умею их водить.
Чувствую, как теряю к себе уважение мужской части читателей.
Все это, однако, совсем не означает, что я ничего не знаю про жизнь на дорогах.
До того как я стал ездить на первой своей "Волге", я часто ездил на "леваках". Каких только машин и бомбил я не перевидал!
…Как-то морозным зимним вечером на Кутузовском проспекте я поймал "Жигули". Открыл дверь – и остолбенел: в машине не было никого. Но не может же машина ездить сама по себе! Пока я размышлял на эту тему, "черная дыра" вдруг заговорила, но довольно странно. Все вроде понятно, но звучит как-то не так.
– Дука? – спросила меня "черная дыра".
– Прямо. До Садового кольца, – ответил я.
– Ксолько? – спросила "черная дыра".
Я назвал сумму.
– Досись, – пригласила она.
Я сел, не отрывая взгляда от "черной дыры". Машина поехала, и постепенно из черноты проступили черты лица. За рулем в черной суконной шапке-ушанке (уши опущены) сидел черный, как шапка-ушанка, африканец.
Африканец в ушанке – это странно само по себе, потому что это противоречие по сути, а за рулем раздолбанных "Жигулей" – еще и страшно.
Ну а какой африканец не любит быстрой езды?
Слава Богу, доехали.
Осенним дождливым днем, не надеясь поймать машину, я шел по московскому переулку, подняв руку, не оборачиваясь. Вдруг сзади услышал визг тормозов. Вздрогнув, обернулся. Рядом со мной стояла машина, каких я в Москве в то время не видывал. Дверь распахнулась, и огромный мальчик жестом предложил мне сесть. Что значит "огромный мальчик"? Отвечаю: это когда все огромное, а лицо детское. И школьная челка.
Не успел я сесть, как мальчик начал хвастаться машиной.
– Смотри какая! Смотри, что здесь есть! Смотри, как эта штука выезжает! Смотри, как это открывается! Смотри, как это закрывается! Смотри… В Москве таких всего две! Понял? Одна из них – моя!!!
У пустыря на Смоленской набережной, где сейчас новое английское посольство, он по моей просьбе остановился.
– Здесь, – сказал он с гордостью, – была моя заправка, – и с горечью добавил: – Сожгли.
Я спросил, сколько я ему должен. На детском лице засверкали недетские глаза.
– Я тебе что, таксист? Ты что, не понял, какая у меня машина?!
Я понял: он просто хотел похвастаться. А я оказался неблагодарным слушателем. Он думал, что я буду ему завидовать. А я завидовать не стал.
Зависть и хвастовство – вот главные чувства, которые, как мне кажется, движут нашими гражданами на дорогах, – это их горючее. Садясь за руль, российский автомобилист становится ребенком. Дети на раздолбанных "Жигулях" зло завидуют детям на "бронетранспортерах" – то бишь внедорожниках. Равно как в детстве, один мальчик завидовал тому, у кого игрушка лучше. А эти взрослые мальчики хвастаются своими "танками".
– Смотри, какой я крутой! Я ваще могу тебя раздавить! Давай, отвали! Дай дорогу! Не видишь – я еду!
"Ты идиот", – думаю я, когда вижу, как так называемый "крутой" поставил свой катафалк поперек тротуара.
Помню, стою в пробке. Лето, жара, смог. Подмосковье горит, тополиный пух, окно не открыть в машине. Вдруг со мной поравнялось двухместное открытое "чудо". В "чуде" сидели парень с девушкой, оба в белом. То есть выехали-то они в белом, а сейчас уже в черном. Как не задохнулись, не знаю. Но хвастуны были очень горды, смотрели по сторонам и ждали всеобщей восторженной реакции.
Один знакомый итальянец, побывавший Москве, на мой вопрос: "Что больше всего тебя поразило в нашей столице?" – ответил: "Огромное количество дорогих машин, – потом он сделал паузу и добавил: – И таких грязных".