В дальнем углу, в самой тени сидел Ярст Оглаф, вздорный старик, прославившийся при дворе как мудрец и звездочёт. Если бы вельможа высокого двора спросил бы Вайде об Оглафе, то генерал ответил бы ему, что старик этот - плут и самозванец, но, увы, на этот раз двор не счёл нужным узнать мнение своего полководца, и Ярст Оглаф отправился послом на дремчужские Смотрины. Старик что-то втолковывал сиплым, почти неслышным шёпотом молодому Эрисе, капитанскому оруженосцу. Парень хмурился, тупил взгляд и с надеждой порой посматривал на своего капитана. Капитан же, который был одним из тех немногих счастливцев, которые любят жизнь простой и взаимной любовью, и которым хорошо всюду, где только можно найти кувшин вина, кусок хлеба, лавку и свёрток войлока под голову, посапывал, прислонившись рыжей головой к стене и вытянув ноги, и потому Эрисе неоткуда было ждать помощи, и он снова хмурился и тупил глаза, слушая бесконечные речи придворного звездочёта.
Дверь на разболтанных петлях отскочила в сторону, и в проёме появился вестовой, едва смевший дышать перед начальственным взором. Он застыл на пороге, вытянувшись и щёлкнув каблуками, его мундир сидел почти безупречно, и генерал мягко улыбнулся.
- Ну, что там? Едут? - устало спросил Вайде.
- Едут, ваше превосходительство! - выпалил он. - Через полчаса, точнее, при настоящей скорости, через двадцать три минуты, будут здесь.
- Хорошо, - бесцветно ответил генерал.
Время шло, генерал Нирчек пыхтел трубкой, и сизый дым стелился над полом, застилая пеленой тусклую комнату, скрывая лица военных и гражданских.
- Вайде! - не выдержал старик Оглаф, и генерал едва заметно поморщился.
- Ваше превосходительство, - поспешил поправиться колдун. - Не пора ли начать?
- Пора, - ответил генерал, помолчав.
Он шумно, через нос, выпустил две струи душистого дыма, и в тот же миг словно ожил - встрепенулся, задвигался, зашагал по ставшей вдруг тесной комнате, раздавая приказы и приводя в движения всё, к чему касался. Так же неожиданно дерево, сучистое и кряжистое, перевитое, жилистое могло бы разом ожить, выдернуть из земли шишкастые корни, отряхнуться, замахать ветвями, заскрипеть что-то грозное и призывное, распугивая птиц, ежей и зайцев. "Капитан, поднимайте музыкантов и по сёдлам! Мундир мне! Где чёрт носит вестового? Едэ, сабля готова? Вы двое, - это гражданским, - почему ещё здесь? Мы должны выступать через четыре минуты".
Не более чем через две, представительное посольство высокой Исхирии во главе с генералом шести цветков Вайде Нирчеком, выстроилось парадным строем неподалёку безымянного постоялого двора, ровно посредине шляхта, прямиком ведущего в Среброгорящую Дремчугу.
Пасмурная пелена облаков рассеивала свет и смягчала краски, влажный воздух усиливал запахи, как бывает весной, когда духота ещё не успела набрать своей удушающей силы, но приятна и перемешана ещё с идущей от земли прохладой. Ветер лениво резвился и от одного только безделья колыхал тяжёлый воздух, приносил дурманные запахи луговых трав. Дремчужцев всё не было видно.
Вайде осмотрел строй: десяток всадников на чистокровных исхирских замерли выгнутым полумесяцем; позади друг за дружкой тянулись вереницей три больших крытых воза, каждый запряжённый четвёркой крепких лужичанских тяжеловесов; пешие, двадцать четыре человека, столпились неровным строем возле первого из них. Музыканты, позволяя себе вольности, разбрелись кто куда, поглядывая на чужое, молочно-белое небо. Мягкие, лиловые сумерки ложились на равнину, оттеняя зеленовато-охристую сочность луга, скрадывая протянувшиеся по окоёму леса. Где-то пронзительно и тревожно вскрикнула птица, и другая, будто подхватив, засвистела вдруг, защебетала; успокоительно ровно гудели кузнечики. Тёплый вечер прогонял остатки дня, а дремчужцев всё не было видно.
Заскучавшие кони тянулись к траве и придорожным кустам, играли и взбрыкивали, всадники похохатывали, позади слышались приглушённые голоса. Генерал хмурился, но молчал. Он сидел в седле ровно, не шевелясь, будто конный памятник, отлитый в бронзе. Ветер не трогал его коротко и очень ровно подстриженные седые волосы, глаза смотрели вперёд двумя чёрными точками на смуглом лице безо всякого выражения.
Сумерки сгущались неторопливо, неспешно и незаметно скрывая окрестность сиреневой поволокой. Томно и немного смущённо стрекотали в траве кузнечики.
- Ваше превосходительство! - вполголоса обратился вестовой. - Едут.
- Да, вижу.
Вдалеке, неспешной рысью шли дремчужские всадники.
Генерал Нирчек подал знак музыкантам и вновь замер изваянием. Он усердно гнал от себя досаждающие мысли, и никак не мог в этом преуспеть: всё равно думал о левом бедре, которое нещадно тянуло и саднило, отдавая в живот и поясницу, а ещё о том, как хорошо было бы сейчас выкурить ещё трубку, чтобы расслабиться и заглушить боль. За малодушные мысли Вайде презирал себя и со злостью, сощурив глаза, вглядывался в скачущих дремчужцев - уже видно было, как те разряжены: атлас и шёлк, бархат и сафьян, короткие плащи за плечами, шапки с лихим изломом, загнутые кверху носы сапог. О чём думают эти пустоголовые щёголи, кроме своих платьев? Лицо генерала одеревенело от презрения и тянущей боли. Он прикрыл на мгновение веки и лишь усилием воли открыл их вновь. Бросил взгляд назад - всё ли в порядке?
Рядом готовились музыканты - два скрипача, чем-то похожие друг на друга сосредоточенностью и отстранённостью лиц застыли, опустив смычки к самой земле, сбрасывая оцепенение только затем, чтобы тронуть струну - верно ли звучит? Три духовика со свирелями, быстро перебирая пальцами, выпевали птичьи трели, но так тихо и беспорядочно, что казалось, будто это ветер запутался в глиняных колокольцах, мальчик с медными тарелками, который не сводил широко распахнутых глаз с дремчужских всадников, слева от Вайдека придерживал разыгравшегося коня Линэх, схватив поводья одной рукой, в другой он держал лихо закрученный медный рог. Справа и позади оруженосец Эрисе держал под уздцы серого капитанского жеребца. Рыжий капитан, лучшая свирель, широкая душа. Только седло было пустым, и Эрисе, то и дело быстро оглядывался, отчаянно подавая какие-то знаки. Где капитан? Вайде нахмурился, и вскоре увидел его рыжую голову. Он стоял, прильнув к левому боку дальнего воза, у откинутого полога, откуда то и дело доносились приглушённые смешки. Вот белая девичья рука показалась из темноты воза, пригладила капитанские кудри, игриво задела пальчиком нос, и тут же скрылась. Капитан улыбался широко и белозубо, и что-то, кажется, говорил.
- Ка-пи-тан! - прошипел Вайде сухим, резким шепотом; генерал едва сдерживал гнев, и тот прорвался в сдавленном голосе какими-то особыми созвучиями, от которых капитан вздрогнул, странно задвигал руками, словно отгоняя морок, и бросился опрометью к своему жеребцу. Тем временем раздался голос, звонкий, но чуть охрипший от долгой езды:
- Уж не вы ли, странники, те, кого мы ищем и ждём на этой дороге, те, которые должны были прийти из славной и щедрой горной Исхирии, дабы приехать в Среброгорящую Дремчугу и быть в ней гостями на празднике Смотрин? - спросил выехавший вперёд дремчужский юноша на языке Се-Ра, звучащем так редко, что мало кто из живых помнил его музыку; язык для общения высоких, для переговоров и таинств. Генерал знал Се-Ра достаточно, чтобы ответить, загнав ярость в дальний угол души:
- Не вы ли те, кто должен встретить нас, усталых путников, пришедших к порогу Среброгорящей Дремчуги от самой горной Исхиры, и проводить нас, и накормить нас, пришедших гостями на праздник Смотрин?
- Ты не ошибся, гость, - ответил юноша, и генерал ясно слышал, как правильно и хорошо тот выговаривает слова Се-Ра, так искусно, как ему, Вайде Нирчеку, не суметь никогда. Чтобы говорить так, нужно с детства читать и разбирать книги и слушать споры мудрецов, признающих один Се-Ра, говорить самому, когда позволено, и побеждать в спорах. Такой Се-Ра - роскошь, непозволительная боевому генералу шести цветков, привыкшему приказывать идущим на смерть и слушать короткие доклады о ходе боя, пока пороховой дым застилает поле схватки, ржут и хрипят кони, свистят сабли и кричат раненые. И всё же Вайдек оценил Се-Ра дремчужца.
- Тогда привет тебе!
- И тебе привет!
Они съехались боками, и длани их сошлись в рукопожатии, поднятом высоко над головой. По этому знаку с обеих сторон торжественно и призывно заиграли рога. Генерал и юнец разъехались, грубые рога стихли, и только тонкий посвист капитанской свирели разгонял сумерки. Вот уже его подхватили и другие, вот опять вскрикнул победно рог, вовсе уже другой песней, и над дремчужским полем полетела знаменитая исхирская Ласточка. Не раз генерал Нирчек слышал, что говорят, будто в звуки Ласточки вплетено колдовство, но только кривился от досужих домыслов. Однако дремчужцы замерли, и не смели сказать ни слова, пока не стихла последняя пищаль, и стрёкот кузнечиков не воцарился вновь над раскинутым полем безраздельно и полно единственной, неприхотливой и мерной песней.
- Смеркается, - сказал юноша, переходя на дремчужский, который генерал понимал, хоть и не без труда. - Здесь неподалёку есть постоялый двор. Остановимся на нём до утра.
Не ожидавший ничего другого Вайде коротко кивнул и развернул коня, возвращаясь на тот же двор, который так спешно покидал пару часов назад.
- Вы знаете, кто это, Вайде? - спросил, дождавшись, когда генерал поравняется с ним Сархэ; старый друг был единственным кто, вот уже на протяжении двадцати с лишним лет называл генерала Вайде Нирчека именно так: на вы и Вайде.
- Этот дремчужский юнец? - хмуро осведомился генерал.
- Именно. Именно этот дремчужский юнец никто иной как Альрех-Тинарзис.
- Предвидящий Звёзды? - перевёл генерал с Се-Ра. - Колдун. Не громко ли, для юнца?