С моря потянуло ветерком, к густому запаху рыбного супа, валившему из распахнутых дверей, вдруг ни с того ни с сего примешался чуть заметный оттенок гари: Лютик потянул носом, нет, "Камбала" не виновата, это, похоже, из порта. Что у них там горит?
Он оказался единственным посетителем: утренняя толпа работяг, торопящихся перекусить до того, как впрячься в привычную лямку, уже схлынула; до вечерней толкучки было еще далеко, а праздные гуляки, собирающиеся здесь днем, видимо, оказались еще более праздными, чем Лютик.
Потому дородная тетка в чепце (копия той, что опорожняла ночную вазу с балкона, только моложе и еще румяней и полнее - этот тип тут в чести) охотно и весело выслушала лютиков путаный заказ (он долго колебался, что выбрать - разварную уху или суп с моллюсками) и вскоре вернулась, поставив перед Лютиком белую, с синими цветочками, фаянсовую супницу (цветочки тут же покрылись нежной испариной), глубокую тарелку из которой гордо торчала серебряная - подумать только! - ложка; холодный жбан с пивом, который тоже сразу запотел, но не потому, что из него валил пар, а совсем наоборот; гору пунцовых раков в лимонном соусе, присыпанных укропом (будь Лютик художником, он бы, пожалуй, не стал их есть, а сразу принялся бы рисовать), пышный свежевыпеченный багет, чесночное масло и на отдельном блюде груду до хруста зажаренной мелкой рыбешки, которую тут неизвестно почему называли "бабулькой".
Лютик подвернул манжеты и не торопясь принялся за раков. Почему никто не пишет стихи про еду? Как красны эти раки, как прекрасна вон та желтая морская щука с голубым пером? Про любовь пишут, а про еду - нет. А ведь еда достойней любви, ибо мало кто тешит себя любовью чаще чем едой… к тому же еда поддерживает силы, а любовь - истощает. Но вот же…
- Пустовато сегодня у вас, хозяйка, - Лютик с хрустом отломил кирпично-красную, приятно шершавую клешню из которой торчало розовое и нежное - точь-в-точь лепесток цветка, - мясо.
Подавальщица пожала пухлыми плечами.
- Сама удивляюсь. Однако, думаю, к вечеру завалятся, - она стала за стойку, облокотившись о мокрое потемневшее дерево пухлыми руками с ямочками, - к вечеру тут продыху не будет.
- Да я бы за такой супчик… и за такую рыбочку… любую работу послал бы подальше, - искренне сказал Лютик.
Мир - это не только альтернатива войне, отмена всеобщей мобилизации, заказы на строительство, почти безопасные тракты, переговоры и перекроенная политическая карта. Мир - это еще и раки, подумал он. И рыбочка. Он уже хотел спросить подавальщицу, которую, чтобы подольститься, называл хозяйкой (впрочем, какое-то отношение к хозяину таверны она, без всякого сомнения имела, еще бы, с такими-то формами!), почему, собственно, рыбку называют бабулькой, но вздрогнул и рука с прекрасной раковой шейкой, истекающей соленым соком, замерла на полпути ко рту.
- Невкусно? - встревожилась подавальщица.
Лютик мотнул головой, как бы показывая на табуретку у стойки. Под табуреткой что-то шевелилось.
- Ой, - сказала, впрочем довольно хладнокровно подавальщица, но тут же показательно сконфузилась, - тьфу, какая пакость!
Она выскочила из-за стойки со шваброй наперевес (грудь ее при том привлекательно колыхалась), и деловито стала тыкать под табурет. Под табуретом что-то пискнуло, Лютик непроизвольно глотнул и аккуратно положил раковую шейку обратно на блюдо.
- Кот помер вчера, - оправдываясь, пояснила женщина, - заболел и помер, ни с того ни с сего. Хороший был кот, мышеловный. Вот пока был в силе, тут ни крыс, ни мышей, ни-ни… Нового надо брать, а пока вот они и шастают, паскудники. Тут же кухня, яду не насыплешь…
- Это утешает, - мрачно согласился Лютик. Он подумал, что уже, кажется, сыт. Надо же, а ведь только что, вроде, буквально помирал от голода. Выполоскав руки в миске, где плавали лимонные корки, он уже, было собрался вытереть их носовым платком, но вовремя вспомнил про балкон и бурое пятнышко на манжете.
- Голубушка, - сказал он нежно, - фея! Полотенце можно?
- Как? - женщина всплеснула полными руками, - а щуку? Как же щука?
- В следующий раз, - Лютик кинул на стол монетки, и они, раскатившись, звонко шлепнулись на отполированную сотнями рук столешницу, где, полускрытая пустым раковым панцирем, темнела полустертая надпись "Марта - шлюха!". И где она сейчас, та Марта? Потом он перевел взгляд на белые руки подавальщицы, красивые пухлые руки с ямочками…
- Хозяюшка, - спросил он тихо, - что это у вас?
- Это? - женщина отвернула рукав, причем еще заметнее обнажились розовые вздутия, обильно идущие от подмышек и бледнеющие к запястью, - с утра что-то высыпало. Да они не болят, вроде. Только чешутся. Обычно, когда горечавка цветет, так аж печет, а тут даже почти и не…
Лютик уже не слышал.
Оттолкнув табурет, он выбежал на улицу, и едва успел забежать за угол, чтобы согнувшись пополам, выблевать все яства, которые он только что с таким аппетитом поглощал.
* * *
"Катриона" стояла посреди акватории и горела. Густой черный дым валил из кубрика, паруса чернели и расползались, словно на облитой кислотой картине с изображением морского пейзажа, мачты тряслись в нагретом дрожащем воздухе - а может, под действием жара. Под "Катрионой" в темной воде, переливаясь и колеблясь, горело ее отражение.
Несколько зевак, столпившись на пирсе, глядели на горящий когг.
За их спиной горели склады, оттуда тоже валил черный дым, жирный и душный. Сажа хлопьями оседала на лицах зевак, на камнях мола, на Лютиковом голубом камзоле.
Невесть откуда вдруг возникшие серые люди в серых мундирах деловито стали расталкивать зевак, оттесняя их от пирса и покрикивая "разойдись". Зеваки расходиться не хотели.
Капитан людей в сером стоял поодаль, на кожаном рукаве куртки плясали отблески пожара.
- И вам здесь нечего делать, сударь, - он только сейчас заметил Лютика.
- Здесь никому нечего делать, - сказал Лютик устало, - а что команда когга?
Капитан указал бритым подбородком на горящий рядом со складом сарай, дым оттуда валил особенно черный и густой.
- Ясно, - Лютик кивнул, - только… это уже не поможет. Она, эта зараза, сама как пожар. Она уже в городе.
- У меня приказ, - угрюмо сказал капитан, - оцепить порт и никого не пускать. А ну, ррразойдись!
Аккуратная цепь в сером оттеснила зевак к мощеному спуску и двум беленьким боковым лестницам, ведущим в верхний город.
- И, разумеется, карантин?
- Это само собой. Но это пускай портовые службы чешутся.
- Они наверняка уже чешутся, - печально согласился Лютик.
* * *
Ее он отыскал там, где в море выдавалась мощная груда камней. Порт оттуда был как на ладони, но серое море и пустой горизонт плохо просматривались из-за сизого дыма, сгустившегося над акваторией.
Тем не менее она сидела, охватив руками колени и смотрела на море. На пустое море.
- Они не придут, - сказал Лютик.
Торувьель вздрогнула и обернулась.
- Что?
- Карантин, - пояснил Лютик, - видишь этот дым? Знаешь, что он значит?
Она покачала головой.
- С "Катрионой" пришла какая-то зараза. Страшная зараза. Она… я никогда не слышал о таком, Торувьель. Она… даже наши волшебники, чтоб им пусто было, на такое были не способны. Это сама смерть. Еще день-два и в городе не останется никого, кто бы…
Торувьель молча пожала плечами.
- Я думаю, - сказал Лютик (он сел на камень рядом с Торувьель, но она выбрала самый высокий, и оттого Лютику приходилось задирать голову, чтобы взглянуть ей в глаза), - они попытаются оцепить город. Чтобы не пустить заразу дальше. Но у них не получится. Войска ушли. Понимаешь? Оккупационные войска ушли. Мы сами их провожали… насмешками и… стояли по обочинам улиц и рукоплескали. Что они уходят. Еще бы. Но карантин им по силам. Потому… никто не придет, Торувьель. Ни один корабль. А придет смерть и страх. Опять. Как всегда. Смерть и страх.
У него вдруг отчаянно зачесалась подмышка, и он, выпростав руку из манжета, какое-то время внимательно разглядывал запястье и выше - до локтевого сгиба. Нет, чистая рука.
- Потому, Торувьель, ты лучше… беги отсюда, Sor’ca. Они не успеют поставить заслоны, у них и людей не хватит, но нильфгаардские войска ведь могут и вернуться. И вот они-то оцепят все так, что мышь не проскочит. Понимаешь?
Торувьель молчала.
Камень, на котором сидел Лютик, стали осторожно подгладывать волны прилива. Набегут и откатят. Набегут и откатят. И каждая последующая заходила чуть-чуть выше и дальше предшественницы.
- Они придут, - сказала она, по-прежнему глядя на горизонт.
- Комендант порта дал приказ палить по любому судну, которое будет пытаться войти в порт.
- Они спустят шлюпку. Высадятся на берег ночью. Тайно. Контрабандисты сроду так делали, чем наши моряки хуже?
- Тем, что они не знают здешних отмелей. И карты приливов. И еще тем, что никто, даже эльфы, не захочет тащить к себе в заповедный край чумных блох. Никто. И тут они, пожалуй, впервые будут действовать заодно с людьми. И из тех же побуждений. Ведь и комендант боится не тех, кто придет сюда. Он боится, что кто-нибудь прорвется отсюда. Или что-нибудь. Никто не даст тебе уйти, никто. Ни твои. Ни наши. Беги, пока можно. Потом найдешь своих. Когда-нибудь… у вашего народа в запасе прорва времени.
Волны зализали темную полоску водорослей, опоясывающую камень, на котором сидел Лютик.
- Мы не болеем болезнями Dh’oine, - Торувьель не повернула головы, - я не заболею. Тем, кто придет за мной, ваша зараза не страшна. Я подожду. Это ничего. А вот почему ты не убегаешь, сладкоголосый Taedh? Почему ты здесь? Почему не бежишь, пока можно?