- Еще бы, - проворчал Лютик, с отвращением косясь на прижатые изящным ножичком листы "Полувека поэзии". - Еще бы. Ты ж не человек какой-нибудь. Почему ты не уехала?
- Что?
- Ну ведь… прошел такой слух, что… наконец, удалось. Что вот-вот откроются ворота, или даже уже отворены, и…
- Ard Gaeth… да… Откуда ты знаешь?
- Я ведь странствующий бард. Профессиональный собиратель сплетен. За это платят не меньше, чем за исполнение душещипательных баллад, кукол… тьфу, в общем, тоже платят. Так все-таки, почему ты не уехала?
Торувьель провела пальцем по столешнице, где остался влажный след от кружки с подогретым вином.
- Я уезжаю. Мы все уезжаем. Все, кто еще остался. Я просто задержалась. Немного. Жду корабля. Последнего корабля.
- Что-то ты не торопишься. Ты же… так ненавидишь людей, что… я видел, у тебя даже пальцы тряслись, когда…
- Потому что… - она отвернулась, продолжая размазывать пальцем по столу пролитую каплю вина, потом подняла голову и поглядела ему в глаза. Ее глаза были темные и блестящие. Ее племени для того, чтобы добиться такого эффекта не нужна никакая белладонна, подумал он. Обидно. - Потому что… когда мы шли…
- Бежали?
- Бежали. Я подвернула ногу. Не могла ступить. И… ехать тоже не могла. Щиколотку разнесло вдвое. И жар. Горячка. И они… они очень спешили, и…
- Тебя бросили свои же? - медленно спросил Лютик.
- Они были в опасности, - Торувьель вздернула подбродок, - их преследовали. Эта… это чудовище… эта ваша… Черная Райла, со своим отрядом головорезов. Она же безумна, эта баба. Полный псих.
- Почти как ты, а, красотка?
- Ты меня с этой бешенкой не равняй. Это был наш мир, пока не пришли вы, и не выгрызли его своими мерзкими уродливыми зубами.
- Да-да, - успокаивающе проговорил Лютик, - конечно. Так значит, они тебя бросили?
- Они меня оставили. Потому что лучше пожертвовать одним, чем…
- Понятно-понятно. И ты?
- На каком-то сеновале. И меня… нашли. Это были… Dh’oine, люди. У них сын погиб в ополчении, а дочь… в общем, когда пришла Райла, они…
- Спрятали тебя и дали напиться. И поесть. И перевязали ногу. И… И направили погоню в другую сторону. И держали у себя, пока ты не смогла идти дальше.
- Да. Откуда ты знаешь?
- Я человек.
- Ага, сознался все-таки! А врал-то, врал! Кровь Aen Seidhe, кровь Aen Seidhe… Но почему, Лютик? Почему?
- Потому что… ты что, меня совсем не слушаешь? Про зеркало и правду в лицо? Видишь ли, Торувьель… бард на то бард чтобы расцвечивать банальности, но мы, люди, мы и правда способны на все. Или по крайней мере на многое. В этом, пожалуй, и есть наше отличие от вашего брата. От вас… всегда знаешь, чего ожидать. Мы же… мы быстро сгораем, Торувьель. У нас нет времени на то, чтобы вырастить в себе холодный разум. Чтобы выжить, нам надо действовать быстро. Непредсказуемо. Нелогично. Страдать и наслаждаться. Любить и ненавидеть. Иногда - одного и того же человека. Иногда - в одно и то же время. Понимаешь?
- Не очень.
- В том-то и дело, - пробормотал Лютик, - в том-то и дело.
- Погоди… Если бы эти, которые… жрут там, внизу, в зале, если бы они узнали, что я… эльфка, они бы? Что? Могли бы убить? Только правду?
- Могли бы.
- А могли бы… хлопнуть по плечу, сказать - "здорово же мы вам врезали!" и поставить пиво?
- Могли бы, - устало сказал Лютик, - послушай… вон там - вода. Теплая. Целая лохань теплой воды. Поесть, помыться и выспаться в тепле - что может быть лучше для нас, одиноких путников?
Торувьель, медленно шевеля разморенными в тепле руками, расстегнула мужской сюртучок, скинула его, потом грязную, серовато-черную на обшлагах манжет, но когда-то тончайшей выделки шелковую блузку с белой размахрившейся вышивкой (ирисы и лилии, сплошь ирисы и лилии, как отметил Лютик), стащила и ее, корсета она не носила, груди оказались маленькими, с торчащими в стороны острыми темными сосками, ореол вокруг сосков тоже был неожиданно темным… ключицы выпирают, ребра выпирают, не женщина, а стиральная доска. На Лютика она при том обращала внимания не больше, чем если бы на нее смотрела сидящая у стола собака.
Затем подняла ногу и попробовала кончиками пальцев воду в лохани. Пальцы ног у нее были точно лепестки, а ногти розовые и блестящие. И даже чистые.
От ноги Лютик не смог отвести глаз, замечательная у нее оказалась нога, тонкая в щиколотке, с выгнутым сводом стопы, а вся стопа могла бы уместиться в его ладони. Все ж таки, есть в ней некий шик, в этой породе.
Она почувствовала его взгляд, повернулась - соски угрожающе нацелились на него.
- И я, конечно, должна буду с тобой расплатиться натурой, маленький Dh’oine?
Лютик пожал плечами.
- Спал я как-то с эльфкой. Ничего особенного.
- Ты! - она фыркнула, - ты, наглый самец короткоживущего вида… ничего особенного? Да как ты…
Лютик, не давая себе труда ответить, поднялся и стал рыться в дорожном сундуке. Извлек оттуда чистую рубаху, не шелковую, правда, но тонкого, гладкого полотна, пару аккуратно сложенных батистовых носовых платочков, панталоны и чулки.
- Есть еще штаны для верховой езды, запасная пара, - сказал он, - хорошие штаны. Но, боюсь, не налезут. Задница у тебя пошире моей…
- То есть, как это? - она вновь фыркнула, уже сидя по пояс в воде и яростно поливая себя из кувшина - оттого поднялся фонтан брызг, словно бы она изображала из себя легендарного морского коня, - как это пошире? Ты, разожравшийся поэтишка, ты…
Каждый всплеск Лютик приветствовал довольным кивком.
- Наглый, толстощекий… розовый… мерзкий…
- Огонь девка, - бормотал Лютик себе под нос.
- Погоди, - она медленно осознавала, - ты что… шутишь, да?
- Ну наконец-то! - Лютик вздохнул, уселся на стул, и вытянул ноги. - Поздравляю! С чувством юмора у вашей расы всегда было не очень-то…
- Придурок, - с чувством сказала Торувьель. - Bloede arse
- Не без этого, - согласился Лютик, рассеянно любуясь гладкими и мокрыми черными прядями, облепившими высокую бледную шею и острые плечи, - но, знаешь, Торувьель… мне и правда жаль, что вы уходите. Без вас будет… пресно.
- Зато нам без вас, наконец-то…
- Это ты сейчас так думаешь. Нет, погоди, Торувьель. Va’esse deirdeadh aep eigean. Верно. Что-то всегда кончается. Это… нормально. То, что уходит магия… уходит волшебство… наверное, это правильно. Магия не для людей, знаешь ли. Вам, народу гор, с ней управиться проще. Я даже думаю, она не уйдет совсем. Окончательно. Что-то останется, какое-то эхо. Напоминание о несбыточном. Тоска.
- Так вам и надо, - мстительно сказала Торувьель, выпростав из лохани длинную белую ногу и шаря ею в воздухе в поисках опоры.
- Все эти… расфуфыренные чародейки. Важные чародеи. Будут надувать щеки… делать вид, что им все еще доступно то, что недоступно другим. Будут опускаться до дешевых фокусов. В конце концов станут всего лишь комичными фигурами. Клоунами. Это грустно.
- Почему?
Нога нащупала опору, Торувьель выпростала вторую - что неудивительно, такую же белую и длинную; Лютик наблюдал за ней искоса, как за диким зверьком - чуть другие пропорции, чуть-чуть длиннее там, где у наших женщин коротко, чуть-чуть тоньше, где у наших женщин широко… Когда они уйдут, наши женщины начнут подражать им, истощать себя диетами в погоне за недостижимым идеалом. Тянуться кверху. Наращивать каблуки. Утолщать подошвы.
- Ваши чародеи… они слишком много на себя берут. Думают, они умнее всех. Думают, мир принадлежит им, а остальные - сырье, пыль под ногами. Так им и надо!
Торувьель обернула полотенце вокруг бедер и энергично встряхнулдась.
- Вынужден признать, ты права, Sor’ca. Наши чародеи… слегка зарвались, скажем так, и это… я думаю, им еще отольется, и очень скоро. Но дело не в этом. Дело в том, что… там, где была возможность, ее не будет. Где было обещание - оно исчезнет. Где была надежда, будет только тщета. Зов останется без ответа. И сколько бы мы не задирали головы, как бы не вглядывались в пустоту, она останется пустотой. Тонкие сферы… будут молчать. Боги… уйдут? Кто останется? Не будет ли нам… одиноко?
- Может оно и к лучшему, - теперь она, белая и тонкая, точно свеча, стояла у лохани, узкие ступни - в натекшей луже воды, - вы, Dh’oine, никого не терпите рядом с собой. Рано или поздно вы вытесните всех. Всех, кто остался. Краснолюдов. Низушков. Сирен. Последних дриад. Все вынуждены будут уйти, или, если они любят ваш мир, а есть и такие, маленький розовый Dh’oine, прятаться по углам, дичать, превращаться в нечисть, в буку из детских сказок, в тень за спиной. Страшную тень, Ard taedh, учти это. Потому что любая тень за спиной в конце концов становится страшной!
- А разве вы, народ гор, терпите кого-то рядом с собой?
- Всех, кроме вас, - она яростно отбросила полотенце и теперь стояла в дрожащем свете масляной лампы совсем голая, беловато-смуглая, казалось даже, полупрозрачная. - Всех кроме вас. Мы так надеялись… что вы сами себя истребите в этой проклятой войне, а мы вам… немножко поможем, вот и все.
- Совсем немножко, - пробурчал он, отводя глаза.
Потом поднялся, по-прежнему глядя в сторону.
- Постель в твоем распоряжении. А я пойду в залу, посижу у очага. Ночь - славное время для менестреля. Может, удастся дописать главу трактата. Хороший, между прочим, получается трактат.
Эльфка тоже молчала, мокрая прядь волос лежала у нее на плече, точно черная змейка.
- Завтра допишешь.
- Я… не ошибся в твоих намерениях?