Трсайель не дал мне огрызнуться.
- Судьбы знают, что делают.
- Нет, не знают. Она не справится.
- Может быть, но…
- Не справится. Никаких "может быть". Это задача для ангела, а она - не ангел.
- Пока нет.
- Пока нет что? - вмешалась я.
- Это ее инаугуруальное задание? - вскочила на ноги Джана. - Не может быть… Глупцы!
Трсайель попытался успокоить ее, но она так быстро кинулась на него, что я видела только неясные очертания. Трсайель не шелохнулся. Она остановилась на расстоянии дюйма от него и выпрямилась во весь рост. Хотя Джана едва доставала ему до груди, это не помешало ей обрушить на него потоки брани - по крайней мере мне так показалось, судя по тону, однако говорила она на родном языке. Трсайель пытался накрыть ее руку своей; она оттолкнула его и отошла к окну.
- Без дара она обречена, - обронила Джана. - Я не приму участия в ее гибели. Я отказываюсь.
Джана тяжело села на пол, подтянула колени к груди и уставилась в окно. Даже с другого конца комнаты я видела, как ее взгляд становится отсутствующим, а сознание отступает.
Трсайель коснулся моей руки, и мы телепортировались из комнаты Джаны.
Трсайель перенес меня не в вестибюль, а в некий зал ожидания, где одиноко стояли два белых кресла.
- Она права, - заявил он, усаживаясь. - Без дара у тебя ничего не выйдет.
- Какого дара?
Трсайель жестом пригласил меня сесть напротив, но я покачала головой и упрямо повторила:
- Какого дара?
- Ангельской силы. У чистокровок она всегда была. Остальные получают ее после вознесения. И Судьбы отлично знают, что тебе необходимо, но почему же… - Он умолк, задумчиво сдвинув брови.
- Ты про меч? Да, от меча я бы не отказалась.
- Нет, - слегка улыбнулся он. - Меч всего лишь инструмент. Его ты тоже получишь, когда вознесешься…
- Вознесусь?
- Да. Сам дар - это умение, талант. Он требуется ангелам не на каждом задании, но очевидно, Джана считает, что тебе он понадобится, и пока ты его не получишь, она не станет с тобой разговаривать. А ты не получишь его, пока не вознесешься, а вознесешься, только выполнив инаугуральное задание.
- "Выполнив задание"? Я что, сдаю экзамен на звание ангела?
- Это не звание, и на него не сдают экзаменов. Для этого избирает, и если тебя избрали, то надо выполнить инаугуральное задание. Твое задание - найти никсу.
- Я обещание выполняю, а не экзамены сдаю. Пару лет назад Судьбы сделали мне одолжение, крупное одолжение, и таким образом я возвращаю долг.
- Тогда я, должно быть, ошибся.
По его тону нетрудно было понять, что он ни на секунду не усомнился в собственном предположении, но спорить я не стала. Судьбы разъяснят все сами. Может быть, его намеренно ввели в заблуждение, предполагая, что Трсайель скорее захочет помочь будущему собрату-ангелу, чем простому наемнику.
- Вернемся к дару, - сказала я. - Что это такое? Может…
- Понял! - он выпрямился в кресле. - Твой отец - Балам?
- Говорят.
- Понятно, как Судьбы надеются обойти проблему. - Ангел поморщился. - Во всяком случае, я так думаю. - Еще одна гримаса, и он вскочил на ноги. - Проверим мою теорию.
Трсайель схватил меня за руку, и комната исчезла.
Мы очутились в длинном сером коридоре, пропахшем потом и аммиаком. Юноша в оранжевом комбинезоне мыл полы, небрежно размазывая по поверхности воду и грязную мыльную пену. Очевидно, чистота его не интересовала. Дверь в конце коридора распахнулась, вошли два охранника, шлепая ботинками по мокрому бетону. Молодой человек покрепче ухватил швабру, усердно демонстрируя старательность и прилагаемые усилия, насвистывая для полноты картины.
- Что это за дар? - спросила я Трсайеля.
- Надеюсь, увидишь.
Он провел меня через ту же дверь, которой воспользовались охранники. За дверью оказался стандартный тюремный блок, по периметру которого в два этажа шли ряды тюремных камер.
- Намекнул бы - предложила я.
- Если я скажу, то пропадет эффект неожиданности, - ответил Трсайель, не останавливаясь.
- Ага.
Не глядя по сторонам, мы прошли сквозь две пары бронированных дверей и вышли в длинный коридор. Вокруг царила странная тишина и ощутимо похолодало, словно мы попали в специальное хранилище библиотеки. Впрочем, в библиотеке всегда слышны какие-то звуки: сдержанное покашливание, шелест страниц, поскрипывание стульев. Здесь не было слышно ничего. Казалось, сама жизнь застыла и ждет, затаив дыхание.
В конце коридора раздались негромкие звуки: звон посуды, невнятные ругательства и шарканье ног по бетону. Потом донесся голос: мольба, всхлипы, молитва.
Мы вошли в одноэтажный тюремный блок, непохожий на предыдущие. Мне нравился холод на катке, но здесь стужа пробирала до самых костей, и кондиционеры в этом не виноваты.
В каждой камере стояло по койке. Несколько камер пустовали. Наконец мы нашли камеру с заключенным. Ему было около тридцати. Склонив голову и закрыв руками лицо, он молился. Слова рвались наружу, нескладные, едва понятные. Голос просящего охрип, будто он молился много дней и уже не ждал ответа, но не оставлял надежды и спешил сказать все, пока есть хоть немного времени.
- Камеры смертников, - догадалась я.
Трсайель кивнул, остановившись у входа в камеру. Он на мгновение застыл на месте, потом, тряхнув головой, двинулся дальше.
- Нам надо найти подопытного. Кого-нибудь из виновных.
- Виновных? Ты хочешь сказать, что этот человек чист перед законом?
Я посмотрела на заключенного, который истово продолжал молиться. Религиозностью я никогда не отличалась, а порой пренебрежительно относилась и к вере, и к тем, кто всецело ей отдается. Есть люди, которые не наслаждаются жизнью, а посвящают ее тому, чтобы заработать за гробом местечко получше. Это от лености. Если жизнь не сахар, то надо найти выход и исправить положение, а не падать на колени и просить кого-то, чтобы в следующий раз сделали лучше.
Но здесь, видя, как человек молится с такой страстью, отчаянием и слепой надеждой, я невольно возмутилась.
- Это что, не ваше дело? - окликнула я Трсайеля. - Исправлять ошибки? Добиваться справедливости, правосудия?
Он замедлил шаг, но не обернулся.
- Правосудие - дело живых. Мы можем исправить ошибку, но только после приговора суда. Он скоро получит свободу, по ту сторону грани.
Трсайель прошел к двум камерам по соседству. Один из заключенных, лет пятидесяти, выглядел на все семьдесят: сутулые плечи, седые волосы, кожа, висящая складками. Другому было около тридцати; он склонился над блокнотом и что-то писал с такой же увлеченностью, с какой первый приговоренный отдавался молитве.
Трсайель окинул обоих взглядом и кивнул на пишущего.
- Он подойдет. Я буду проводником, и через меня ты увидишь то же, что и я, используя способности высшего уровня Видения. Дай руку.
Я ухватила его за руку.
- Не знаю, сработает ли это вообще, а если сработает, то в какой степени. Поэтому имей терпение… и будь готова. - Он снова посмотрел на смертника. - Поехали…
Поток ощущений хлынул с такой силой, словно меня ударили. Я изо всех сил сопротивлялась, пытаясь высвободиться, но течение затянуло меня в мутный водоворот и выплюнуло в детской. В детской гигантских размеров. Стены простирались ввысь, плюшевые мишки не уступали размерами гризли, а на кресло-качалку и вовсе было не влезть. Напротив меня у колыбели стояла огромная женщина.
- Мама!
Пронзительный вопль вылетел из моего горла, но голос принадлежал не мне, а ребенку, совсем малышу, того возраста, когда мальчика трудно отличить от девочки.
- Мама!
- Ш-ш-ш, - негромко проговорила женщина, улыбаясь мне через плечо. - Дай мне покормить детку. Потом я тебе почитаю.
- Нет! Читай сейчас!
Она отмахнулась от меня и склонилась над колыбелью.
- Нет, мама! Иди ко мне! Мне!
Младенец заплакал. Я заорал еще громче, но он меня перекрикивал. Она слышала только его, видела только его, его одного. Ненавижу! Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Вот бы схватить его и шарахнуть об стену, разбить как безвольную куклу…
Детская исчезла.
Заорал кот. Этот вопль пронзал мозг. Я засмеялся заливистым смехом подростка. По обе стороны проулка высились здания, превращая день в ночь. Я пошел по нему, довольно хихикая. Вопли кота продолжались, протяжные, словно плач младенца. Кот добрался до конца проулка и попытался вскарабкаться на стену, отчаянно царапая когтями кирпичную кладку. Воняло паленой шерстью. Хвост кота обгорел до кости, но он, кажется, уже не чувствовал боли, не думал о ней, а хотел лишь сбежать, выжить. Еще один вопль. Я закрыл глаза, впитывая его в себя. В паху сладко защемило. Новое ощущение, но приятное. Даже очень приятное.
Я посмотрел на кота и раскрыл перочинный нож. Кот выл и метался вдоль стены. Он видел нож, однако не обращал на него внимания, не зная, что это значит. Медленно шагнув вперед, я подумал, насколько бы интересней было, знай он, что его ждет.
- Нет!
Та часть меня, которая все еще оставалась собой, попыталась скрыть, отринуть жуткое зрелище. На мгновение все вокруг потемнело, следом меня окатило новой волной ярости. Ненависть и ярость смешались с ревностью. Неотделимые друг от друга, питающие самих себя, они росли подобно снежному кому на склоне холма.
- Сука! Шлюха!
Я вонзил нож. Полетели брызги крови. Раздались крики. Хриплые крики женщины, полные животного ужаса, похожие на вопли кошки в проулке. Она молила о милосердии, но лишь подпитывала тем ненависть.