– Потому что я люблю делать вещи хорошо. Если не делать хорошо, то это превращается в плохую и скучную подработку, точно так же можно приторговывать на базаре или спекулировать лотерейными билетами. Я лучший, по крайней мере в этом городе, и хочу работать хорошо. Когда я делаю все, что могу, в какой-то момент появляется чувство, что я делаю что-то настоящее, хотя я не могу это объяснить разумно, я перестаю работать как раб и начинаю творить по своему собственному желанию что хочу и как хочу. Тогда работа превращается в удовольствие. Это не работа, а отдых, и поэтому можно работать даже бесплатно.
– Вы давно это придумали? – ка-то совсем скучно спросила Зоя. У нее были большие светлые глаза и широкие скулы, от этого лицо казалось неестественно скульптурным. Может быть, виновато освещение.
– Очень давно, – ответил Грман, – Еще когда я школьником готовился к нудным экзаменам.
– И экзамены перестали быть нудными?
– И я стал сдавать их лучше всех. С того времени это всегда срабатывало.
Если бы я сделал работу не за месяц, а за три дня, я бы взял с вас в три раза больше. Потому что работа, которая не нравится, должна хорошо оплачиваться, иначе никто не будет ее делать. Правильно?
– Можно, я закурю? – спросила Зоя, но не закурила. – Шурик хотел с вами поговорить.
– Я бы не хотел его видеть.
– Но это обязательно.
– Я здесь определяю сам, что обязательно.
– Тогда Шурик говорит, что он позвонит в полицию и сообщит, что вы занимаетесь практикой без лицензии. Мой глаз – доказательство.
– Послушайте, мадам, – сказал Гектор, – ваш глаз не может быть доказательством, потому что ни одна экспертиза не докажет, что это не ваш родной глаз. Он генетически эквивалентен тому глазу, который вы потеряли. Я вырастил новый глаз из клеток старого.
– Зато у меня есть заверенные фотографии, на которых я без глаза.
– Вы еще скажите, что Шурик выбил вам глаз специально, чтобы меня шантажировать.
– Нет, но он все продумал.
Она встала, вышла за дверь и вернулась с мужем. Мужу было около тридцати, полноват, белобрыс, глаза ничтожества.
– Подожди меня! – приказал он и женщина вышла.
– Ну как, доктор, мы договоримся?
– Не думаю, что нам есть, о чем договариваться. Через пять минут вы выйдете из этой комнаты и я вас больше никогда не увижу.
– Я предлагаю дело, – сказал Шурик.
– Вот часы, – Гектор поставил часы на стол, – время пошло.
– Плевал я на часы.
– Я могу поставить песочные. Они сильнее действуют на нервы.
– Плевать, я говорю. Ты слушай внимательно, доктор. Как только мне сказали, что ты берешь за лечение меньше всех, я сразу заподозревал. Я сразу тебя понял, я тоже хитрый. Если ты можешь сделать из одного глаза другой глаз, то можно сделать и сто глаз. Поэтому ты не берешь денег. Один здоровый глаз можно продать долларов за шестьсот.
– Откуда такие сведения?
– Есть дружки, которые занимаются продажами. Сами уже не ездят, а продают оптом. В Турцию, в Китай и вообще на восток. Я узнавал. У меня есть хорошие каналы. Можно продавать не только глаза, но и все что хочешь. Сейчас хорошо идет костый мозг.
– Костный, – поправил Гектор.
– Один черт. Договариваемся пятьдесят на пятьдесят. Я беру на себя сбыт и крышу. Ты доставляешь сырье. Клиенты будут. Если нужно мясо, я тоже узнавал, мяса навалом, будем ловить калек в нижнем городе.
– Осталось две минуты, – сказал Гектор.
– А ты не пыжься. И не таких ломали. Стоит мне позвонить в полицию и тебе светит пол года. А если найдут что-то еще, то больше.
– Последний вопрос. Ты специально выбил ей глаз?
– А ты меня за дурака держишь?
– Держу. Вот телефон, звони в полицию.
– Будет плохо, – сказал Шурик. – Я еще не все сказал.
– Телефон полиции 02. Наберешь сам или тебе помочь?
Шурик закусил губу и сел на стол. Он поднес трубку к уху и сидел ухмыляясь.
– Ладно, – сказал он, – ладно, я и правда дурак. Я Зойку люблю. Я не хотел ее бить. Но мне приказали и я сделал. Если ты не хочешь говорить со мной, ладно, поговоришь с другими. Ты человек нужный, я в полицию звонить не буду. Ты еще согласишься. Тебя уговорят. У нас умеют уговаривать.
– Тридцать секунд и тебя выбрасываю за двери.
– Попробуй… – начал говорить Шурик, но закончить не успел, потому что лежал лицом на столе.
– Нос сломать? – спросил Гектор. – или так уйдешь?
Когда негодяй ушел, Гектор включил телевизор. На экране хохотали клоуны:
– Встречаются как-то две амебы. Одна другой и говорит: "А ну-ка убери от меня свои ложноножки! Ха-ха-ха!"
Телефон полиции 02, – думал он. – Почему именно два? 01 – телефон пожарной службы. Почему именно один? Почему телефон скорой помощи только на третьем месте?
При пожаре горят в основном здания. На девятьсот пожаров в среднем одна человеческая жертва. Пожар уничтожает в первую очередь имущество. Но когда звонят 02, здесь уже одна жертва на три вызова. А когда 03 – помощь нужна только людям, имущество уже не причем. Вот и выходит, что имущество важнее человеческих жизней. Спасение жизней только после спасения домов и ценностей.
Кто придумал такую извращенную шкалу? Государство. Но что такое государство?
Кто это? Что это за спрут, который смеет ставить жизнь на третье место? Я всегда представлял себе государство как огромный желудок, в котором все мы перевариваемся и никак не можем перевариться просто потому, что у желудка большие проблемы с кислотностью. Очень здоровые желудки были в двадцатом веке: всякие большие и малые диктатуры переваривали до смерти добрую половину населения, а из остальных вываривали мозги. Кто такая эта полиция, которую я должен боятся? Делайте со мной все что хотите, но я все равно говорю, что это неправильно.
Зазвонил телефон.
– Это опять я, – сказал Шурик. – Я тут поговорил со своими, они согласны дать тебе не пятьдесят, а пятьдесят три процента. Но это же не просто так, надо будет отрабатывать. Они ребята жесткие. Как, просек?
3
Это был небольшой прямоугольный контейнер с красным номером 250 и кодовым замком. Пальцы набрали код из шести цифр и помедлили. Пальцы были короткими, загорелыми, с белыми толстыми ногтями – пальцы человека, всю жизнь работавшего руками, бившего молотом, копавшего землю лопатой и может быть, даже царапавшего ее. Кожа на пальцах была плотная, в старых трещинах и шрамах. Пальцы казались такими неуклюжими, что им было тяжело нажимать маленькие светящиеся кнопки.
Валин стоял, наклонив голову и смотрел на пальцы шефа. Как может быть, чтобы шеф такой лаборатории, как эта, имел подобные пальцы? – думал он. – Кто он? Чем он занимался раньше и чего он добивается сейчас?
– Я хотел, чтобы вы оказали мне услугу, – сказал шеф, – и предупреждал, что услуга будет серьезной. Если вы боитесь, лучше сказать сразу.
– Я ничего не могу передумать, – ответил Валин, – у меня дочь.
– Которая не совсем ваша дочь.
Пальцы пока не спешили открывать контейнер, хотя замок уже мелодично щелкнул и, видимо, открылся.
– Которая не совсем моя дочь, – послушно повторил Валин.
– Кстати, я так и не знаю кто она, и не знаю, зачем вы вырастили этого клона. Что вы собираетесь с нею делать?
– Растить.
– Клоны такого рода не предназначены для выращивания.
Валин промолчал.
– Хорошо. Пока это ваше дело. Но я не хочу, чтобы это стало общим делом.
Будете приводить ее в лабораторию каждое второе утро и делать иньекции здесь.
Здесь же можно контролировать ее текущее состояние. Но лекарство – вазиразин-три или четыре – за ваш счет.
– Спасибо, – сказал Валин.
Пальцы открыли контейнер. Внутри были три запаянные стеклянные капсулы.
– Я… – начал шеф, но в этот момент замок на входной двери пискнул и дверь открылась. Пальцы снова захлопнули контейнер. Вошла Катя. На ней был все тот же красный воздушный шарф.
– Я не вовремя?
– Очень невовремя.
– Тогда я пошла. Если меня будет нужно, то я любезничаю с Ником на крыльце.
Она вышла.
Шеф взял одну из ампул.
– Вы догадываетесь что это?
– Разумеется. Это генетический материал. Скорее всего животное, чем растение. Возможно, моллюск.
– Нет, – сказал шеф, – это почти что человек.
– Почти?
– Пока я не могу сказать точнее.
– Я ожидал что-то вроде этого, – сказал Валин. – Вы предлагаете мне еще одно генетическое преступление. Одним больше, одним меньше. А когда прийдет время, вы меня подставите и я буду отвечать сразу за все. В тюрьме, говорят, плохо кормят.
– Раньше плохо, теперь – до отвала.
– Вы уверены?
– Я знаю, что я говорю, – сказал шеф. – Я провел в тюрьмах в общей сложности четырнадцать лет.
– Сколько?
– Четырнадцать и два месяца.
Катя сидела с Ником на скамейке и болтала ногами, держа на ладони золотого паучка. Паучок шевелил лапками и не убегал; казалось, что ему нравится греться на солнышке.
– Хочешь, я подарю тебе перстень? – спросил Ник.
– С намеком или так?
– Так.
– Ну ладно, давай хотя бы так. Что это за камешек?
– Александрит. Он меняет цвет при разном освещении. Я этот перстень сделал сам.
– Ты что, ювелир?
– Я пока учусь. Мне еще не разрешают работать с золотом, самое большее – с серебром. Это серебро.
– Настоящее?
– Настоящее.