- Погоди. Ещё нагуляешься, пока хозяин не посвистит, - буркнул один из моих "парнишек". - Вот отведём гостя в положенные ему хоромы, а там уже будет видно, кто, где и куда.
Я молча вылез и пошёл к дому. Рыжий "зимовщик", даже не взглянув в мою сторону, только указал большим толстым пальцем на дверь. Меня провели по лестнице на второй этаж и не слишком вежливо просунули в одну из открытых белых дверей. Как только я вошёл, дверь закрылась, и я остался один в обстановке обычного гостиничного номера, какие снимают средней руки дельцы и актёры с ангажементом. Две комнаты с коврами и ванной, обставленные дорого и пёстро. Всё это я уже видел; только странный белый врез в стене - что-то вроде скрытого сейфа или бара - отличал комнату от сотен её гостиничных двойников. Я попробовал открыть врез-дверцу, и она легко подалась, обнажив металлическую пустоту примерно полуметровой ёмкости. Я закрыл её и подошёл к столу, на котором, кроме телефона, был и селектор, могущий связать меня в одиночку или одновременно с администратором, дежурной горничной, барменом и лицами под номерами от одного до пяти. Три из них светились, два были выключены. Я нажал кнопку с надписью "Бар" и услышал мелодичный голос динамика:
- Что желает господин Янг?
- Чёрный кофе без сахара и рюмку коньяку. - После обильного ужина с "парнишками" Стона есть не хотелось.
- Через три минуты откройте белую дверцу в стенке, и получите требуемое. Туда же вернёте пустую посуду.
Я так и сделал. Белый сейф подал мне по лифту из бара коньяк и кофе, и я мог наконец в одиночестве обдумать всё происшедшее.
И опять ошибся: "одиночество" не состоялось. В комнату без стука, как Джакомо Спинелли, и даже без условно принятых вежливых реплик вроде "разрешите", "можно", "извините, я на минуту", вошёл человек лет пятидесяти, а может быть, и моложе, судя по его внешнему виду: не сед, не лыс, не обрюзг, не ожирел. Только морщины у глаз и у губ свидетельствовали об извечной работе времени. Да и зубы вставные, сверкнувшие слишком белой пластмассой, не говорили о молодости.
- Нидзевецкий, - представился он, подойдя ближе, но не протягивая руки, - для друзей Стас. Отправляюсь вместе с вами сегодня-завтра зарабатывать по пять тысяч на брата.
- Садитесь, - сказал я, - здесь хороший французский коньяк. Сейчас закажу бутылку.
- Уже освоили? - усмехнулся он. - Но мне ближе к заветной кнопочке, - протянул руку к селектору и в ответ на вкрадчивый шёпот динамика скомандовал, как в строю: - Господину Берни Янгу требуется ещё бутылка и второй бокал… - А когда заказ был уже сервирован, соизволил наконец обратиться ко мне: - Вы хорошо знаете, куда и зачем нам придётся идти?
- А вы? - спросил я в ответ, помня предупреждение Стона не откровенничать.
Нидзевецкий ухмыльнулся, как школьник, подсмотревший ответ в подстрочнике.
- Честно говоря, я не верю в эту неэвклидову геометрию. Ни в четвёртое, ни в пятое измерение. Есть дырка в шахту, только замаскированная. Какой-нибудь оптический фокус. В определённый день определённого месяца, в определённый час на рассвете или на закате дырка эта видна простым глазом. Ныряй - и всё как в цирке, только без клоунов.
- Я тоже не верю, только не столь уж решительно, - сказал я. - Неэвклидовы геометрии есть и будут, а Эйнштейн опроверг и Ньютона. Так что, пока не пришлось нырнуть в эту дырку, не будем обсуждать её местоположение в пространстве.
Нидзевецкий погрел коньяк в кулаке и выпил. Он не выглядел ни пьяным, ни охмелевшим, только глубокие тёмные глаза его чуть блестели.
- Значит, учёный-физик Янг не собирается ставить никаких научных экспериментов, - процедил он не без иронии. - Его, как и нас грешных, интересуют только пять тысяч в местной валюте?
Я пожал плечами: ни спорить, ни поддакивать Нидзевецкому мне не хотелось.
- И физики и лирики одинаково в ней нуждаются.
- Я не лирик, - зло сказал Нидзевецкий, - я неудачник. Врач-недоучка, фельдшер. В армии не дослужился выше поручика. Потерял два литра крови, совесть, честь и надежду на будущее. На большее, чем прилично водить машину или сделать укол камфары умирающему, не способен. Не выучился.
- Так почему же вы не вернётесь на родину? - спросил я. - Там, говорят, легко найти и работу и уважение. В любом гараже нужен шофёр, в любой больнице - фельдшер.
- Не знаю, - вздохнул Нидзевецкий. - Засосало болото. Привык думать, что без денег ты никому не нужен. А тут сразу пять тысяч кредиток. Есть смысл рискнуть.
- И так же думают все наши коллеги?
- Гвоздь вообще ничего не думает - не обучен. Умеет стрелять без промаха или без выстрела - кулаком в переносицу, и добывать деньги у ближнего своего одним из этих двух способов. А за пять тысяч головой рискнёт, если есть шанс выжить. И у Этточки вы ничего не узнаете, хоть и говорит она на трёх языках, но так плохо на каждом и с таким угнетающим произношением, что смысл не улавливаешь.
- Кто же она по национальности?
- Этта Фин? Не знаю. Легче всего назвать её мисс Фин, но подойдёт и мадемуазель Фин, и фрейлейн Финхен.
Нидзевецкий залпом выпил бокал коньяка и налил другой.
- Много пьёте, - сказал я. - Военная привычка?
- Отчасти. А сейчас, если хотите честно, пью со страху.
- Перед экспериментом?
- Если называть это экспериментом. Пройти тридцать метров по коридору и вернуться обратно - как будто не так уж сложно. А странный односторонний паралич - в клинике, где я стажировался, называли его латеральным - вызывается обычно обмораживанием или кровоизлиянием в мозг. Стон уверяет, что это - воздействие пока ещё необъяснимой реакции двух встречных потоков воздуха. Но, сохранив сердце, не утратим ли мы какие-то клеточки мозга? Мне показалось, что у Стона, например, левое плечо отведено назад и жесты левой руки чуть-чуть замедленны.
- Преувеличиваете. Со Стоном я разговаривал около часа. Он вставал, двигался, закуривал, сбивал коктейли. И жестикуляция и походка его совершенно нормальны.
- Тогда почему он не идёт с нами?
- Чёрную работу он в состоянии предоставить другим.
- И заплатить за неё по пять тысяч?
Я не успел ответить. Нидзевецкий встал и, как мне показалось, с тоской взглянув на остатки коньяка в бутылке, молча повернулся и вышел не прощаясь. Я не остановил его: говорить нам было уже не о чём.
Не о чём оказалось говорить и с другими моими спутниками по предстоявшему путешествию, с которыми я встретился утром за завтраком. Гвоздь вообще молчал, поглощая еду в тройном против нормы количестве. Он походил на "парнишек" Спинелли, только был постарше и побогаче опытом. Коротко стриженный бобрик, шрам на лбу, обтянутые оливковой, кожей скулы и потемневшие протезы вместо выбитых когда-то зубов всё это подтверждали.
Этта была суха, замкнута и застенчива, на все вопросы отвечала: "да", "нет", "не знаю", "простите, не помню", "не видела", "не замечала". Вопросы задавал ей Нидзевецкий, видимо, для того, чтобы подтвердить данную ей вчера характеристику. Я же прислушивался не столько к её ломаному языку, сколько к интонациям и произношению.
- Не спрашивайте Этту о её национальности, - засмеялся Нидзевецкий. - Это тайна.
- Я просто не любить говорить о себе, - ответила Этта.
Фраза прозвучала неграмотно, но с хорошим произношением согласных и гласных. Ещё раньше, прислушиваясь к репликам Этты, я подметил не только нарочитое искажение этимологии и синтаксиса, но и знакомые языковые интонации. Зачем она это делала? Для самоизолирования и некоммуникабельности?
- Хорошо стреляешь? - вдруг спросил Гвоздь.
- Не знаю, - сказал я. - Давно не практиковался.
- Зря. Я на всякий случай захвачу с собой хлопушечку.
Этта, допив кофе, встала, не проявив к разговору ни малейшего интереса. У дверей я догнал её.
- Вы хорошо знаете язык, - сказал я, поклонился и прошёл мимо.
Через полчаса в мою комнату постучали.
Этта! Я не мог скрыть удивления.
- Я вам всё объясню, - сказала она, усаживаясь с ногами на диван. Сейчас она была простой и приветливой, без актёрства и отчуждённости. - Там я не могла говорить иначе. Отсюда и этот разгаданный вами трюк с ломаным языком.
- Вы плохо его ломали.
- Вероятно. Но разве они поймут? У меня нет и не может быть с ними ничего общего. Чем меньше слов - тем дальше от близости.
- Высокомерие не украшает человека, тем более учительницу.
- Это не высокомерие, а привычка с детства. Жизнь в мире хищников порождает насторожённость. "С волками жить - по-волчьи выть" - говорит поговорка. Но я хочу не выть, а быть готовой к отпору. В особенности на охоте за этими таинственными стекляшками.
- Чем же пленила вас эта охота?
- Тем же, чем и вас. Жалованье учительницы невелико, а гонорар Стона сказочный. Да и занятия ещё не скоро: в школе каникулы.
Она говорила откровенно, без принуждения. И я ещё добавил:
- Так, значит, в мире хищников для меня сделано приятное исключение?
- Я уже слышала о том, что вы физик, но и по лицу можно определить интеллигентного человека. Деньги вам нужны не для того, чтобы открыть ссудную кассу.
- Джакомо тоже это определил. Только с ухмылочкой.
- Кто это Джакомо?
- Торговый партнёр или хозяин Стона.
- Мне страшно, Берни. - Она впервые назвала меня по имени, я не возражал.
- Уже второй раз слышу это. Сегодня от вас, вчера от Нидзевецкого.
- Он боится опасностей путешествия.
- А вы? Таинственных стекляшек?