- Вы ошибаетесь. Он нужен мне и вам (мы перебрасывались репликами, как шариком настольного тенниса), он нужен человечеству.
Кажется, я выиграл подачу: в глазах Вернера мелькнул тусклый огонёк интереса.
- Нужно исследовать строение и физические свойства его кристаллической решётки, - пояснил я.
- Я уже давно оставил кристаллофизику, - сказал Вернер.
- Поскольку мне помнится, - отпарировал я, - тема вашей диссертации рассматривала кристаллизацию вещества в условиях сверхвысоких давлений.
- Не точная формулировка. Даже не болтовня первокурсника. Дремучее невежество.
- Если вы должным образом исследуете его кристаллическую решётку, - я ткнул пальцем в камешек на столе, - вы, может быть, увидите чудо. Если вы поймёте его, то сделаете открытие, возможно даже более дерзкое, чем открытия Ньютона и Эйнштейна.
Вернер посмотрел на молодого Резерфорда. Казалось, портрет ободряюще подмигнул.
- Конкретно: направление исследования. Что предлагаете? - спросил Вернер.
- Что может предлагать дремучий невежда? Скажем, открыть новую науку, родную сестру кристаллофизики.
- Точнее?
- Биокристаллофизику.
Вернер ещё более сузился. Сейчас он мог бы жить в двух измерениях.
- Вы думаете, это… живое? - недоверчиво спросил он, посмотрев камень на свет.
- Думаю. Может, оно было живым. И даже более - разумным.
- А вы не сошли с ума?
Я только пожал плечами.
- А где же мы найдём средства для исследований? Здесь, к сожалению, это невозможно: воспротивится учёный совет института.
- Мы найдём противоядие. У меня есть ещё камешки.
Я наскрёб в кармане и рассыпал по столу горсть алмазных орешков поменьше, не повысив вернеровского любопытства ни на полградуса. Он только скользнул своим единственным глазом по рассыпанным хрусталикам и подождал разъяснений.
- Мы реализуем часть их на ювелирном рынке и создадим свою лабораторию для исследований.
- Не выйдет, - хохотнул откуда-то взявшийся Стон.
И меня опять это не удивило, как, впрочем, и Вернера.
- Почему? - спросил он, не повышая голоса.
- Потому что бриллианты добыты в моей шахте, на моей земле.
- Это не ваша шахта, это другой мир, господин Стон, - сказал я, - и это совсем не бриллианты.
- Это вы мне говорите, мне, единственному монополисту торговли драгоценностями в Леймонте. Леймонтского ювелирного рынка уже нет, это мой рынок, Янг. Теперь вы не получите ни камней, ни обещанных пяти тысяч.
- Вы украли у меня не пять тысяч, а пять миллионов, - сказал я.
- Может быть, и больше, - хихикнул Стон.
- Мне не надо ваших миллионов, Стон, - проговорила выступившая из гнездящейся у стен темноты Этта Фин, - у меня тоже есть камни.
- Советую их сдать моим "парнишкам", фрейлейн.
- Твоих "парнишек" уже нет, - сказал ещё один голос. - Они у "ведьмина столба" остались. Троих пришил.
Загадки возникали одна за другой. На этот раз - Гвоздь и Нидзевецкий. У Гвоздя - автомат, крепко прижатый к бедру.
- У меня здесь не миллионы, а миллиарды, - усмехнулся Гвоздь, тряхнув чемоданом. - А им и горсточки хватит, - добавил он, кивнув на меня с Эттой, - пусть строят свою лабораторию.
Стон, не отвечая, воззрился на Нидзевецкого:
- А где же ваш чемодан, Нидзевецкий?
- Меня здесь нет. Я остался там, в шахте.
Смутные стены лаборатории Вернера раздвинулись и снова засверкали далёкими и близкими гранями кокона. Нидзевецкий лежал ничком на алмазной россыпи, впиваясь дрожащими пальцами в похрустывающие осколки.
- Я опять полз на брюхе от немецких танков, но не могу пережить это вторично! - с трудом выдохнул он.
С последним усилием он приподнялся на руках и не то пропел, но то всхлипнул:
- Червоны маки на Монтекассино… - Свистящий вздох его оборвал строчку.
Я склонился над ним, приложил ухо к груди. Сердце его молчало.
- По-моему, он уже мёртв, - сказал я.
- Почему вы всё опять повторяете? Это же не кино! - вскинулась Этта. В глазах у неё прыгали сумасшедшие искорки. - Ведь только две, две минуты назад мы всё это слышали!
- Разве? - удивился я. - Я вижу и слышу всё это впервые.
- Но ведь вы же были со мной, рядом!
- Конечно. Но видели мы с вами нечто другое.
- И я, - засмеялся Гвоздь. - Представьте себе, тоже видел. Без вас, правда, но видел.
Сводятся кое-какие старые счёты
Хуан Термигло по кличке Гвоздь
Вот именно, что без вас. Куда только делись вы, не знаю. Оглянулся назад - никого, вынырнул на божий свет - тоже никого. Один "ведьмин столб", выгоревший на солнцепёке. А у столба - машина. Вроде бы тот же "форд", на котором сюда приехал, а вроде бы и не тот. Обошёл я кругом - ни души. Ни второй машины, ни "парнишек". Заглянул в окно к шофёру - баранка на месте, всё остальное чин чином, только ключей нет. Как же, я думаю, тебя открою, коли у меня тоже ни ключей, ни отмычек. А дверь вдруг сама собой открывается - не рывком, не с отмаха, а вежливо, с приглашением. Должно быть, "форд" новый, с программным управлением, автоматический. Фотоэлемент какой-нибудь или реле: подошёл, включилась механика, и дверца раз-два - и готово!
А тут ещё голос, приятный такой, ласковый, как у адвоката, которого хочешь нанять за хорошие денежки. Неизвестно, откуда голос, только явственно приглашает: садитесь, мол, и чемоданчик не забудьте.
Ну, чемоданчик, набитый каратами, за которым меня Стон на смерть гонял, чемоданчик этот, понятно, я не забыл, между ног поставил и развалился позади пустого водительского кресла. А дверца сама собой мягко захлопнулась, и "форд" газанул, словно за рулём сидел шофёр первого класса, к высоким скоростям привыкший, как гонщик на Кот д'Азюр.
- А куда же мы едем? - спрашиваю.
- На этот вопрос мне отвечать не положено. Едем, куда программа предписывает, и будет всё как стёклышко - в общем, порядок.
Может быть, он и не так говорил, джентльменистее, вроде аристократа или директора банка, это я так пересказываю, потому что не обучался говорить книжно, да там, где обучали меня, даже Библию не раскрывали, только руку на неё клали, когда на суде подводили к присяге.
- А вы кто же будете? - спрашиваю. - Инженер-невидимка?
- Зачем, - говорит, - просто автомобиль. Машина с программным управлением и с переводом на ручное, если пассажиру захочется.
- Компьютер? - Слово это я уже знал и произнёс небрежно.
- Если хотите, да, только с ограниченным диапазоном мышления. Вы, конечно, не понимаете, что такое ограниченный диапазон мышления. Ну как бы вам сказать поточнее: привезти-отвезти, поговорить по-хорошему, показать, что захочется пассажиру.
- А мне, - говорю, - ничего не хочется, я город этот как облупленный знаю. Немало делов тут понаделано.
Да, много хороших делишек, за которые в сумме - вышка, не меньше, но в Брюсселе мне пластическую операцию сделали, в нос горбинку вставили, подбородок заострили, на висках кожу подрезали, отчего они вглубь запали. Совсем другим человеком стал - не Хуаном Термигло, которого Интерпол по всему шарику разыскивал, а Гвоздём без фамилии - это так меня у наёмников в Анголе прозвали, чёрт меня туда занёс, должно быть, для практики, чтобы не забывал о дешевизне человеческой жизни. Это он догадался засунуть мне сердце не слева, а справа, отчего вынесла меня нелёгкая на "ведьмин столб", с которого и началось нисхождение в Мальстрем. Нидзевецкий так наш поход называл; книжный был человек, жаль, что хоть справа сердчишко было, а не выдержало. Камни кругом, как реклама ночью, горели, да не просто горели, а пытали нас светом, как говорят, в гестапо пытали, да и в нашей контрразведке у наёмников в португальской Анголе. Я-то привычный - вынес, а поляк погиб в конце концов, всё немецкие танки вспоминал: должно быть, пятки тогда горели.
А в Леймонте у меня немало дружков было… Слава богу, никто не узнал, даже Спинелли. Как-никак в "парнишках" у меня ходил, когда мы вчетвером ювелирную лавочку брали: "Франциск Тардье, самые дорогие в Леймонте кольца, серьги, ожерелья, кулоны". С неё всё и началось. Пока мы с Гориллой и Кэпом прикрывали отступление, Джакомо весь багаж в неизвестном направлении увёз; Гориллу прошила автоматная очередь, Кэп влип, а я еле-еле на полицейском мотоцикле ушёл. Ну, а дальше всё проще простого. "Парнишек" моих Джакомо перекупил, двухмиллионной выручкой поделился с кем нужно, а мне пришлось пластооперацию делать, чтобы полицейские в Европе на меня не заглядывались.
Пришло наконец время сводить старые счёты, пришло… В моём чемодане не два и не пять, а полсотни миллионов, если на глазок считать, а то и более выйдет. Уж я-то знаю. Слава богу, не интеллигент вроде этого лопоухого физика, могу чистый бриллиант отличить от стекляшки - столько их в своё время через мои руки прошло. Пусть без огранки, природа огранила их так, что красоту да подлинность даже полуслепой увидит. Ну, а профессиональных гранильщиков я найду; где искать, знаю не хуже Стона: догадываюсь, почему бывший карточный шулер всех в Леймонте в кулак зажал, даже Плучек-банкир, говорят, с ним первый раскланивается. Ничего, посчитаемся и со Стоном. Хуан Термигло и не таких припечатывал.
Тут машина моя останавливается прямо у лестницы беломраморной, широченной и с колоннами, как в Италии. Что кругом, не видно, только лестница да колонны, а там, где лестница поворачивает, серебряные рыцари в латах на страже стоят.
Слышу, как дверца, мягко щёлкнув, открывается и голос почтительно приглашает:
- Проходите, господин Гвоздь. Приехали. Прямо по лестнице. Вас ждут и проводят.