- Самостоятельно" не самостоятельно - не знаю, - зевнул Фокей. - Знаю только, что на дне компьютерной реальности три камня - свобода, демократия, рынок. Все решения, следовательно, принимаются так, чтобы над камнями никакого водяного шевеления, никакой тревоги. Потому-то у нас всегда и навечно - самая свободная, самая демократическая, самая рыночная страна! Мы просто не можем свернуть с этого пути! Нам, - нехорошо засмеялся Фокей, - некуда сворачивать.
Антон понял, что надо спешить, пока Фокей жив и в относительном разуме.
- Мы составим новую программу, дед, - сказал он, - введем в компьютер и… - не договорил, заметив, что дед блаженно дремлет, пустив слюну.
Антону показалось, что он опять в гремящем, несущемся сквозь пространство вертолете, только на сей раз без штурвала и компаса. Вместо штурвала и компаса - непроглядная черная дыра, откуда свищет ветер и пахнет смертью.
40
Чувство опасности, скорого конца не оставляло Антона. Он как будто ходил под огромным убивающим глазом, который все видел, но пока почему-то щадил его. И сейчас в осенней южной ночи огороженного правительственного квартала он ощущал над собой скорбный нависший взгляд. Только непонятно было: мужской или женский? Если Антон думал о Слезе - сотруднице СБ, курирующей местную компьютерную реальность, - взгляд казался женским. В нем как будто мелькало сострадание, влажно поблескивала слезинка. Если о Гвидо, Николае, в меньшей степени капитане Ланкастере - взгляд представлялся мужским: пустым, злым, ненавидящим. Иногда же взгляд был неизвестно каким - как смерть - вне земной жизни и, следовательно, вне пола.
Антон подумал, что великое множество людей давным-давно усвоило, что единственный в мире бог - смерть. Это вносило в жизнь стопроцентную ясность, делало жизнь тем более богоугодной, тем сильнее она была приближена к смерти. Антон и сам был склонен принять эту веру.
Но что-то удерживало.
Быть может, то, что ночной воздух был сух, не по сезону тепел и не сильно отравлен. На легком ветру шумели деревья, ломкие листья ползли по бетону и асфальту. Над всем этим стояло бездонное прозрачное звездное небо, неподвластное богу-смерти.
Или случайно увиденная на улице парочка. Совсем молоденькие парень с девушкой стояли лицом друг к другу, взявшись за руки, не замечая окружающей жизни. Их лица были светлы. Они думали не о наркотиках, не где бы побыстрее трахнуться - о другом, что, наверное, и сами не смогли бы объяснить. Антон, впрочем, доподлинно не был в этом уверен, но заставлял себя думать именно так.
Или кормящая младенца грудью мать в очереди в помпит. Изможденная, с колтунами в волосах, она смотрела широко открытыми глазами на сморщенное чмокающее существо, не замечая ни влезших перед ней в очередь раскрашенно-бритоголовых ублюдков, ни очевидных черт вырождения в младенце - косого низкого лба, въехавшего в глубь лица деформированного носа, таращившихся вразнобой разноцветных глаз.
Или невиданное количество книг в библиотеке. Антон и представить себе не мог, что может быть столько книг. В каждой, вероятно, высказывались некие идеи и мысли. Неоспоримый факт, что в мире существует такое количество идей и мыслей, пусть даже половина из них неправильные, также мешал преклонить колени пред богом-смертью.
И наконец, лежащая на дне земли за частоколом смертоносных лучей краснознаменная страна Белого Креста, где люди, похоже, не знали страха, жили как хотели и сколько хотели, заменяя износившиеся внутренние органы. Эта страна, замыслившая оживить всех коммунистов, была прямым вызовом богу-смерти. Или каким-то иным - более совершенным - его творением. Там все было не так, как здесь. При этом богу почему-то хотелось, чтобы там было именно так, а здесь именно так и чтобы между двумя странами-творениями стоял пограничник-смерть.
Антон подумал, что окончательно разгадать Божий промысел можно, только побывав в счастливой стране бессмертия и неведомых парткомов. Побывать же там можно, только оставшись в живых.
Правительственный квартал лежал во тьме. Если бы не звезды в небе, Антон давно бы переломал ноги. Откликаясь на реинсталляцию справедливости, супрефект правительственного квартала отменил ночное освещение. "Пусть в квартале, где живут предприниматели и госчиновники, будет так же темно, как в городе, где живут все остальные!" - объявил он под ликующие вопли толпы на митинге. Но в этот же день распорядился протянуть по периметру бетонного ограждения колючую проволоку, пустить по ней электричество.
В первую же ночь на проволоке погибли восемь бомжей и странное существо - матово-белое, абсолютно безволосое, с длинным овальным, похожим на турнепс, черепом и большими, как лампочки, голубыми глазами без век. Если тела бомжей под воздействием электричества спеклись, как в гриле, матово-белое тело странного существа превратилось в подобие желе. "Наверное, хачики - это инопланетяне", - решил Антон. Законодательное собрание провинции немедленно приняло решение, запрещающее инопланетянам въезд - влет? - в провинцию, их прописку и прием на работу. Было также запрещено продавать им акции и прочие ценные бумаги. Тем не менее, по слухам, инопланетян охотно принимали на низкооплачиваемую, грязную работу, какой брезговали не только "новые индейцы", но и штыковые серые питомцы. Агентам СБ удалось пристрелить на месте инопланетянина, пытавшегося получить дивиденды по акциям "Богад-банка?.
Народ быстро понял, что ночью в правительственный квартал, пусть и неосвещенный, лучше не соваться. И все равно каждую ночь кто-нибудь обязательно заканчивал свою жизнь на проволоке.
Тела забирало образовавшееся в городе похоронное бюро "Сон". Вообще трупы на улицах сделались редкостью, воздух стал заметно чище. Пока что за реинсталляцией значилось два неоспоримых достижения: Виги с Флорианом кормили народ в помпитах; любой гражданин отныне мог совершенно спокойно умереть прямо на улице, не беспокоясь за свой труп - приберут, похоронят.
Антон спросил у директора похоронного бюро: в чем их выгода? Тот, потупясь, ответил, что они работают не из выгоды, а из любви к свободе, демократии, рынку и… людям. Слова были хорошими, но Антон не поверил. Больно зверская рожа была у директора похоронного бюро. Он напомнил Антону Луи в азиатском варианте.
Луи теперь ничего не боялся. Напротив, корил Антона за осторожность, рвался поднимать в газете немыслимые прежде темы. Скажем, о деятельности СБ. "В чем она проявляется? - горячился Луи. - Вечером на улицу не выйти! Так-то они охраняют безопасность граждан?" Или о местной компьютерной реальности. Зачем она, как работает, кто ею управляет, почему спрятана от народа?
Антон пришел к выводу, что идеи, в особенности радикальные, входят в головы людей неизмеримо легче, нежели в саму жизнь. Пока в жизни и в головах примерно одно и то же - все как-то устраивается. Когда в жизни одно, а в головах другое - начинается необратимый развал. Антон не видел выхода. Ему казалось, он понял сущность революций. Легко сыскать охотников делать работу по части крови, но крайне трудно - по части всего остального. Чтобы научить человека работать, нужны десятилетия. Разучить можно в месяц. Что справедливость без труда? Ничто. Но как вернуть труду смысл в давным-давно разучившемся работать, перенасыщенном насилием и смертью - кстати, тоже освобождающей от труда, - вырождающемся мире?
Антон не знал.
Он поделился сомнениями с дремлющим пьяненьким Фокеем.
- Пока, сынок, душа мертва, - неожиданно быстро отозвался Фокей, - все без толку. Как душа оживет, все само… само…
- Сдурел, Фокеюшка? - усмехнулся Антон. - Когда же она оживет? Это сколько ждать-то? У меня нет времени, дед!
- Говно! Сволочь правительственная! - вдруг отчетливо произнес Фокей.
- Что-что? - Антон подумал, что ослышался.
- У всех у вас нет времени, как дело о душе, говнюки! - уточнил дед. - И реинсталляция твоя - говно! Ничего у тебя не выйдет, только еще больше нагадишь!
Антон не знал, как быть. Пристрелить Фокея на месте - значит так и не войти в компьютерную реальность, похерить весь план. Дать по морде - вышибить остатки разума, за который, впрочем, Фокей не сильно-то и держался. Промолчать - стерпеть унижение. Тогда проклятый алкаш и вовсе сядет на шею, свесит ножки.
- Ты прав, дед, насчет души, - с трудом произнес Антон. - Только времени все равно нет. Начнем на мертвой душе. А там, глядишь, и оживет наша душенька… - ласково, как на опасного, но, к сожалению, необходимого идиота посмотрел на Фокея.
Антон сам не знал, зачем вспоминает нелепый разговор с дедом, идя ночью по ненавистному правительственному кварталу, который уже стал как бы и родным.
Воистину за программой Антона не значилось иных достижений, кроме открывшихся в городе помпитов, незаконно прилетевших инопланетян да моментальной уборки с улиц трупов похоронным бюро.
Заводы по-прежнему стояли. Если на одних пытались начать работу, другие не поставляли вовремя сырье и комплектующие. Железная дорога не давала вагонов. У Антона закралось подозрение, что в провинции нет никакой железной дороги, так фатально не хватало этих самых вагонов. Хотя рельсы вроде бы куда-то тянулись, блестя на солнце, но куда? Антон предложил Конявичусу отправить вдоль рельсов научную экспедицию, чтобы наконец убедиться. Главнокомандующий ответил, что рельсы совершенно точно тянутся до границы с соседней провинцией "Mons Osterreich-Italiana II", а дальше горы, туннели - стреляют, гады, из зениток по вертолетам.