И вот вдруг, с оглушительным хлопком паруса, принятым им за пушечный выстрел, с пронзительной болью в копчике и со вспышкой в мозгу - кони остановились, И колесо, что исступленно вращалось и как хотело вертело им, замерло. Ни тошноты тебе от безумного кружения, ни рябящей мути в глазах. Покой, самоощущение и ясная-ясная память. Шхуна, море, ветер, скрип… И ему не надо было задаваться вопросом, как он оказался на шхуне под мощно вздувшимися парусами. Он знал куда едет и зачем. За бортом - Ла Манш, а по траверзу, в туманной дымке, невидимый берег Англии.
- В туманах легче спрятаться, - говорила Антония, вкладывая ему в ладонь золотой крестик с длинной цепочкой, запутавшейся в ее пальцах. Он смотрит на пустую ладонь, а затем лихорадочно лезет за пазуху.
"Антония…" - млеет он, нащупав на груди ее подарок…
И тут что-то теплое и шекочуще нежное коснулось его уха. Чьи-то губы… А рядом - никого… И они, эти губы, едва слышно, но с невероятной силой убеждения, точно в самое сердце, прошептали:
- Не верь, Джорди. Туманы не спрячут. Спрятать может только время.
Джордано дернулся.
- Часовщик?!.. Ты здесь? - донельзя удивившись, в голос спрашивает он.
Косматый шкипер полоснул его диким глазом и смачным матом плюнул в сторону матросов. Джорди понимал: шкипер обложил не их, а его, нечленораздельно и невпопад выкрикивающего что-то со своего места. Но ему было все равно. Он все вспомнил…
2
… Рука, державшая поводья коня, которого он тащил за собой через болото, так и осталась вздернутой над головой, будто он кому грозил кулаком. Но то был не кулак, а крепко сжатая пятерня. А в ней - ничего. Ни узды в руке, ни коня в узде. Да вдобавок никакого леса и никакого чавкающего под ногами болота. Все это не исчезло, конечно. Оно, как было, так и осталось. Вот только - уму непостижимо! - он оказался над всем этим. Точнее, и над ним, и в нем, и в стороне от него одновременно.
Сказать, что он вдруг оказался между небом и землей, было бы неправильно. Он находился все там же, на том же самом месте, только… Только ноги его не топли в болотной луже и не вязли в ней. Они без усилий скользили по зеркально начищенному полу, оставляя за собой комья глины, смешанные с пожухлыми листьями и обрывками травы.
- Добро пожаловать, синьор Бруно! - приветствовал его человек в странной одежде, присутствие которого в тот момент его нисколько не удивило. - И опустите руку. Никакой лошади позади вас нет, - добродушно улыбаясь, заметил он.
И правда. Оказывается, он изо всех сил тянул пустоту. И что самое удивительное - не падал.
- А где они? - выпрямившись и огорошено озираясь по сторонам, спросил он.
- Твои преследователи?.. Кондотьеры?..
- И конь, - добавил Джорди.
Он еще хотел сказать, что конь чужой, не его, но тут же, дико вскрикнув, в ужасе вжал голову в плечи. Кондотьер, выдравшийся из зарослей можжевельника, рубанул по нему саблей. Клинок со свистом прошелся от шеи до самого пояса. Но, как ни странно, не то что боли, даже дуновения лезвия он не почувствовал. На черную воду в ржавые листья упал ворох срубленных сучьев. И кондотьер, продолжая рубить кусты, прошел… сквозь него. Пройдя еще немного, он, задыхаясь, заорал:
- Его здесь нет! И следов лошади не видать.
- Здесь тоже! - отозвался другой.
- И здесь! - кричал третий.
- Тут тоже нет! - докладывал еще один, которого Джорди не видел.
Зато он хорошо видел капитана папского прокуратора, что командовал этими людьми. Он сидел на сваленном дереве. Эта дородная скотина видимо по самую задницу угодил в вымоину и теперь с остервенением пытался снять с себя прилипшие к ногам ботфорты. Наконец стащив один из них, и вылив из него воду, он, скрипнув зубами, зарявкал:
- Искать! Он где-то здесь. Притаился, сволочь!..
Человек ниоткуда, загадочным образом объявившийся перед Бруно в этом глухом урочище и с неприкрытой иронией наблюдавший за происходящим, криво усмехнулся, а затем громко, чуть ли не на весь лес, не без издевки произнес:
- Ищи, ищи, жалкий!
- Тихо, синьор, - зажмурившись от страха, просипел Джорди.
- Не беспокойтесь, синьор Бруно. Они нас не слышат и не видят.
- Как так?!
- Как?… Я вам объясню позже. Если сами не догадаетесь. Думаю, вам это удастся. У вас есть и будет еще время… - последнюю фразу он произнес надавив на слово "время", вкладывая, очевидно, в него какое-то потаенное значение.
- Время поразмыслить, - заключил он после непродолжительной паузы.
"Что он хочет этим сказать?" - автоматически, привыкший не упускать логическую связь воспринятого и должным образом реагировать на него, подумал Бруно. Однако на этот раз вникать в смутный смысл услышанного не стал. Впрочем, если и захотел бы - не смог. Он слишком был поглощен тем, что с ним произошло. Ведь еще мгновение назад ноги его чуть ли не по колено провалились в мокрую траву и суглинок всасывал их так, что каждый шаг стоил неимоверных усилий. Джорди вытягивал себя цепляясь за косы можжевельника и драчливые ветви кривых деревьев. Конь, следовавший за ним, жалобно ржал, упирался и тряс головой, словно просил его бросить поводья и отпустить восвояси. Мол, оставь меня. Я, как ты, ползать не могу. Уходи один. Мне бежать никуда не надо.
- Куда я тебя отпущу?! - злился Бруно. - Кондотьеры за плечами. Неужели не чуешь их псиную вонь?
Ответа он не дождался. Верней, он не успел сформулировать его за коня, с которым отчаянно спорил. Именно в этот самый момент Бруно почувствовал вдруг что-то неладное и даже сверх того…
Вместо топкой почвы, устланной прессом пожухлых листьев и вялой травы, и вместо по ехидному встопорщенных деревьев и кустарников - невесть воткуда возникший зал какого-то странного полупризрачного помещения. И он уже шел по… сияющему паркету, оставляя за собой грязные следы.
"Вот свинство! Как это меня угораздило?!" - еще толком не сообразив в чем дело, и замедляя шаг, ругал он себя.
Сообразить, как его "так угораздило", было трудно. Ведь только-только, куда не глянь, кроме зарослей можжевельника, колких ветвей уродливых деревьев да чавкающей под ногами топи - ничего такого не было. Даже никакого намека на какое-то там строение. И вот тебе на! Настоящие стены, пол… Правда, еще не совсем настоящие - полупрозрачные и по призрачному зыбкие. И то, что он на том же самом месте, Джорди видит отсюда - непостижимым образом. Через те же самые стены и паркет, который он вымазал грязью горного леса…
Как все это оказалось здесь и как он очутился в нем? Такого в диком урочище, вдали от людских поселений, - просто быть не могло. Людям здесь делать было нечего. Ну разве только поставить охотничью хижину. Но если даже это чей-то охотничий ночлег, то он ничего общего с убогой хибаркой, соответствующей своему предназначению, он не имел… Судя по просторному залу, никогда не виденным им предметам мебели, необычным светильникам и узорчатому деревянному полу, на котором Джорди неуклюже топтался, - то было палаццо, какого не встретишь во всей Италии. Да что в Италии! Во всем мире. Даже у преставившегося от сердечной немочи сказочно богатого, любвеобильного и на редкость любознательного правителя Тосканы герцога Козимо деи Медичи. А уж кто-кто, а Бруно его дворец знал, как свои пять пальцев. Он с Антонией, вдовой герцога, облазил все его закутки.
Да черт с ним, с родовым палаццо Медичи! Откуда он, этот замок? И кто он, этот человек, появившийся здесь как из-под земли и разговаривающий с ним, как со старым знакомцем? Главное, как с ровней, - уважительно, с почтением…
Делая вид, что подтягивает спустившиеся шаровары, Джорди ногтем большого пальца бьет себя в бедро. Удар получился не рассчитано резким и сильным. Ноготь впился в мякоть так, что Бруно независимо от себя ойкнул. Значит, решил он, все это на самом деле. В живую. А не во сне и не в горячке, которая могла свалить его в этом глухом горном ущелье.
- Удостоверились? - добродушно усмехнулся незнакомец и, взяв его под руку, добавил:
- Вы в здравом уме, при полном рассудке и не в простудном бреду.
Джорди смутился и, уже не таясь, потирал пораненное место.
- Надо было послушать синьору Антонию. Состричь, наконец, этот ноготь, - небрежно заметил он.
- Да, синьор, - соглашается Бруно и тут же с затравленным смятением вскидывается на стоявшего перед ним человека.
3
Джорди никогда его раньше не видел. Ни разу и нигде с ним не встречался. Что-что, а на память он никогда, видит бог, не жаловался. Откуда же ему, этому синьору, было ведомо об Антонии? Об их связи знали всего трое - он сам, Антония и Бог. Правда двое или трое из челяди Антонии могли об этом догадываться. Всего лишь догадываться. И не больше. Но этому, свалившемуся ему на голову, синьору такое никак не могло быть известно. Тем более такая подробность, о которой могли знать лишь он и Антония.
Бруно хорошо помнил, когда она сказала ему это. Дня три назад. В его чердачной каморке, что находилась в родовом дворце ее скоропостижно скончавшегося мужа герцога Тосканского Козимо Первого. Дворец теперь принадлежал Антонии. Именно здесь находилась та самая комнатушка, которую покойный герцог, проживший с молодой женой около двух лет, называл обсерваторией. Бруно отсюда наблюдал за светилами и сюда к нему иногда поднималась Антония. Здесь-то она и сказала ему те слова, когда он этим ногтем нечаянно поранил ее грудь:
- Состриги ты его. Он остер, как дамасский клинок.
Виновато и нежно отняв ее руку от тотчас же вспыхнувшей огнем полоски, он лизнул ее и пообещал это сделать. Пообещал, но не сделал. Ноготь этот ему нужен был, чтобы крутить винты на штативе телескопа.