- Три "п": пьяница, педофил, патологоанатом? - Дылда засмеялся, и лучше бы он этого не делал. - Персонаж на миллион долларов, гарантирую! Вы бы меня увековечили?
- Вы идите, - сказал Ямщик официантке. - Спасибо, нам больше ничего не надо.
Девочка закрыла рот, дважды хлопнула ресницами и, оглядываясь через плечо, едва ли не бегом вернулась к стойке. Там она поманила бармена, всунула губы тому в ухо и что-то горячо зашептала. Бармен хмыкнул и отвернулся. Три "п"? Бармена, завсегдатая тренажерок, густо покрытого цветными татуировками, не испугали бы и другие три буквы, хоть какие возьми.
- Коньяк, - спросил Дылда. - Вы вообще не пьете коньяк или только сейчас?
- Только сейчас.
- Это хорошо.
- Почему?
- Вот почему, - Дылда, нет, Давид Эрнестович, торжественный и величественный, раскрыл спортивную сумку, которую принес с собой, и извлек на свет божий подарочную упаковку "Арарата". - От чистого сердца.
- Нет, я не могу…
- Можете. Обязаны. И не вздумайте отказаться! Я стану преследовать вас с этим коньяком. Буду сидеть в подъезде у вас под дверью, стоять под балконом, пугать ваших соседей, - Дылда хохотнул, и опять зря. - Возьмите подарок, выпейте за мое здоровье, и я буду знать, что вы не напишете обо мне в одном из своих опусов. Я буду спать спокойно, и вы тоже. После коньячка-то, а? Кто хочешь заснет…
Господи, понял Ямщик. Боже мой, да ведь он смертно, до одури боится, что я выведу его в своей книге. Парк, вечер, шуршание листвы, девочка с виолончелью; тень выходит из-за каштана… Он боится попасть в книгу больше, чем в тюрьму.
- Чаренц, - произнес Ямщик.
- Что?
- Коньяк "Чаренц", тридцать лет выдержки. Коробка из кожи аллигатора. Назван в честь Чаренца Егише, классика армянской литературы. Бутылка "Чаренца", и мы идем к нотариусу.
- Зачем?
- Заверить мое обязательство никогда не описывать вас ни в одном из моих, как вы изволили выразиться, опусов. Давид Эрнестович, вы же взрослый человек! Ну что вы, в самом деле? Не надо никакого "Чаренца", и "Арарата" не надо, вы прямо смущаете меня…
- Нет, - Дылда привстал, - "Арарат" вы возьмете.
- Нет, не возьму.
- Нет, возьмете. Иначе я обижусь…
"Проще уступить, чем объяснить, почему ты отказываешься," - вспомнил Ямщик, принимая коробку из его рук. Справа от Ямщика располагалось большое арочное окно, которое выходило на улицу, кипевшую от машин и пешеходов; слева, от стойки к их столику - стена из узких зеркальных полос, переложенных лентами темно-коричневого, в млечных разводах пластика. В окне, размыт бликами вечернего солнца, отражался Ямщик с коробкой, сидящий в креслице с выгнутой спинкой, сплетенном из искусственного ротанга; в стене-зеркале - Ямщик без коробки, мигом ранее вставший из-за стола. Чувствуя, как в желудке тает ком рыхлого льда, Ямщик с коробкой следил за Ямщиком без коробки - подмигнув оригиналу, тот обошел столик и встал у Дылды за спиной. Когда он шел, из-за коричневых лент казалось, что их много, Ямщиков без коробки, что имя им - легион.
- Спасибо, - с чувством произнес Дылда. - Большое человеческое спасибо.
Когда он сел, Ямщик без коробки вышиб из-под него кресло.
Упал Дылда скверно. В неудачной попытке смягчить удар ладонь уперлась в пол - и рука Дылды, выпрямленная в струночку, приняла на себя весь изрядный вес хозяина. Патологоанатом вскрикнул и сел, дыша часто-часто, судорожными рывками, будто собака на жаре. Из глаз Дылды брызнули слезы, потекли вниз по брылястым щекам.
- Перелом Коллиса, - детским писклявым голоском озвучил он диагноз. Похоже, Давид Эрнестович разбирался не только в дохлых котах и попугаях. - Надеюсь, без смещения. Четыре недели в гипсе, две недели реабилитации. Лечебная гимнастика, массаж…
Снизу вверх, как ребенок на строгого, склонного к экзекуциям родителя, Дылда смотрел на Ямщика. Когда он слизнул крупную, ярко блестевшую слезу, затекшую ему в угол рта, Ямщика передернуло.
- Зачем вы это сделали? - спросил Дылда.
2
Удивляясь, если все это истина
- Ты! Ртутное отродье!
Он с такой яростью сжал ручку Кабучиного зеркала, что в кулаке отчетливо хрустнуло. Пластиковая накладка? Нет, костяшки Ямщиковых пальцев. Двойник слегка приподнял бровь, обозначив вежливый интерес: продолжай, я слушаю.
- Ублюдок амальгамы! Ты что творишь?!
- С кем вы сейчас разговариваете?
Мерзавец вдруг решил перейти на "вы", но Ямщик не собирался потакать этой принудительной вежливости:
- С тобой!
- С ртутным отродьем? Ублюдком амальгамы?
- Да!
- Иными словами, с собственным отражением? Вы больны, сэр. Заказать вам экипаж в дурку?
Слово "дурка" ударило Ямщика под дых. Третья производная от психиатрической лечебницы: сумасшедший дом - дурдом - дурка. Последнее - для имбецилов, неспособных выговорить даже примитивный "дурдом". Хуже, чем "дурка", Ямщика бесило только слово "фотка". Похоже, двойник это знал - и пользовался, сволочь.
- Ты! ты!..
Раньше Ямщик полагал, что зашипеть разъяренной коброй можно только в третьесортных дамских романах. Оказалось, не только. Губы тряслись, при каждом звуке он плевался - увы, не ядом, как небезызвестный литературный персонаж, а всего лишь слюной, жаркой и пузырящейся. Зеркало оросила мерзкая россыпь капель - привет неряхе-Кабуче.
- Думаешь, на тебя управы нет?! Возомнил о себе…
- Зеркало протрите, будьте любезны.
- Ты! Дрянь, дрянь…
- Самого не мутит? Расплевались тут…
Правота отражения - брезгливый Ямщик понимал ее нутром, самой мякоткой своего существа - подбросила лопату угля в топку клокочущего гнева. Гнев искал выхода, и началось это не сейчас, а еще по дороге домой. Ямщик с трудом удерживался от глупостей, взгляд его метался по сторонам, ища - и находя! - все новые, новые, новые отражения. Витрины распальцованных бутиков, окна первых этажей, чисто вымытые или пыльные, засиженные мухами; стекла автомобилей, несущихся мимо, зеркальные очки идущего навстречу пижона… Двойник был везде, он преследовал жертву по пятам. Кто следующий? Кто сменит Дылду? Мамочка с коляской? Старушка с палевым кокер-спаниелем? Дворник? Бомж?! Обложили меня, обложили… Отражения мелькали, множились, строились легионом - господи боже мой, да я же никогда не замечал, сколько их вокруг. Они повсюду! Издеваясь, повторяют твои движения, жесты, мимику; притворяются покорными рабами хозяйской прихоти, усыпляют бдительность, только и выжидая удобного момента, чтобы накинуться, поднять на рога. Корчат рожи за спиной, гримасничают, издеваются - арлекины, паяцы, злые клоуны… Самое дерзкое, а может, самое нетерпеливое отражение бросилось на Ямщика из большого выпуклого зеркала на перекрестке - зачем, зачем его здесь установили?! - и Ямщик едва не заорал, шарахнулся прочь, под колеса оливковой "Тойоты" с мятым бампером. В уши вонзился отчаянный визг тормозов, и на краткий миг, отделивший здравый смысл от безумия, Ямщик уверился: это визжит он сам.
- Козел! Куда прешь?!
Из водительского окна сунулся наружу толстяк в белой тенниске, мокрой от пота. Раскрыл жаркий, губастый рот так, словно решил заглотить козла целиком, с рогами и копытами:
- Жить надоело?!
Широкое лицо толстяка пятнала шрапнель веснушек; лицо было таким же мятым, как бампер его железной кобылы. Казалось, минутой раньше толстяк с разгону врезался в Ямщика, ударился носом, щеками, подбородком, расплющил внешность - и вот-вот потребует оплатить ремонт. Ямщик вжал голову в плечи и вприпрыжку, сгорая от стыда, засеменил по "зебре" перехода, благо зажегся зеленый свет. Неужели тот, в зеркале, пытался отправить его под колеса? Или Ямщик сам выскочил на проезжую часть, а теперь ищет виноватого?
Надо держаться. Сохранять спокойствие. Идти, просто идти. Нет, не бежать. Нет, не прыгать. Нет, не ускорять шаг. В подъезде нет зеркал. Это хорошо, очень хорошо. Отражения в стеклах? Может ли двойник напасть из стекол? У тебя паранойя. Главное, добраться до дома. Дома и стены помогают, дома мы что-нибудь придумаем; главное - добраться…
В подъезде его никто не поджидал. Смазанные отражения в грязных, заляпанных краской стеклах между этажами если и следили за Ямщиком, то враждебных действий не предпринимали. Дом, милый дом! Минуты три, если не пять, он стоял в сумеречной прихожей, боясь включить свет: привалился спиной к косяку второй, внутренней двери, дышал мелко и часто. Зеркало! В прихожей, рядом со входом в гостиную, есть ростовое зеркало. Успокоившееся было сердце рвануло в галоп; в висках гулко толкнулась кровь. Дядя Вова умер от инсульта, невпопад вспомнил Ямщик. Дядя Вова, и еще тетя Стася, сестра матери… Сильно вытянутый, как зулусский щит, овал зеркального стекла без рамы, укрепленный между парой металлических рогов, окрашенных в черный цвет; предатель, враг на круглой подставке. Любимое зеркало Кабучи - когда краска на рогах и подставке облезла, Кабуча день за днем, с упорством маньяка обклеивала верхнюю плоскость опоры и наконечники рогов зернами обжаренного кофе, бормоча что-то про современную эстетику…
Отсюда, от косяка, Ямщик в зеркале не отражался. Имеет ли это значение? Решившись, он быстро расстегнул пуговицы, сорвал провонявшую страхом рубашку, швырнул ее на проклятое зеркало, как шинель на амбразуру дота, а сам присел на корточки - знать бы еще, зачем! - и, не обращая внимания на боль в коленях, ушел из зоны обстрела, с разгону влетев в кухню. Схватил Кабучино макияжное зеркало, сжал изо всех сил: шалишь! вот ты у меня где! в кулаке!
- …никто! Ты никто!
- Ну, допустим.